Мать

Пятьдесят восьмая осень
Кружит листья у окна...
В голове твоей — не проседь,
А сплошная седина.

Всё, что прожито, итожишь,
Всё, что было, ворошишь...
Ты собой гордиться можешь!
Что притихла?
Что молчишь?

Всё могла ты, всё умела.
Не забыл я до сих пор —
Всё в руках твоих горело:
Плуг, коса, ухват, топор.

Вспомнить только год военный —
Всенародную печаль...
За работу (откровенно) —
Не одну б тебе медаль!

Ты лопатой треть гектара
Перекапывала в день.
Ты носила из амбара
На плечах в поля ячмень.

Сами сеяли вручную,
Без мужчин, как есть одни,
Ждали почту полевую
И подсчитывали дни...

Каждый выкрик, каждый шорох
В сердце чуткое запал.
Неслучайно ровно в сорок
Иней на голову пал.

Ты на пыльную дорогу
Проглядела все глаза,
Обращалась много к Богу,
Всё смотря на образа.

А война, бывало, цедит
Время долгое своё...
Может, муж калека едет
В обветшалое жильё?

В дверь скрипучую устало,
Может, сын сейчас войдёт?
Сердце биться перестало...
Нет — живёт, стучит, куёт.

Задремать бы Николавне...
Вдруг в окошко чей-то стук —
Это бьёт опять по ставне
Ветер-баловень без рук.

Сколько, сколько пережито!
Вряд ли хватит двух сердец.
«Ветер вольный, расскажи ты:
Будет ли тоске конец?»

Ты спросила — нет ответа,
Слёзы вновь на рукаве...
А в обед — из сельсовета
Похоронных — сразу две...

Поджидала почтальона
Каждый день ты ровно в два:
В страшный день, бедой клеймёный,
Раньше двух, в ботве зелёной
Билась вдовья голова.

Лица, люди...
Люди, лица...
Но — не те.
«Воды... Воды...»
Чем ещё помочь орлице?
Как снести такой беды?..

Говорят, потом ты встала,
Горе в сердце вобрала,
Поплелась к крыльцу устало,
Желваки на щёках впалых
Напрягая добела.

Пятьдесят восьмая осень
К твоему пришла окну.
Мне понятно, если спросят,
Почему так рано проседь
Превратилась в седину.

                (1971 г.)