Венецианский сон

    Ха! Да они настойчивы и упрямы,эти злые и бездушные люди в форме: какого-то чёрта интересуются фактами моей биографии! Позарез им нужно знать, кто мои родители, чем я здесь занимаюсь, где я живу и вообще, что я делал сегодня ночью. Последнее - так вообще невообразимая наглость! Честно признаться, я не имею ни малейшего понятия, что им вообще от меня нужно?!
    Встал я сегодня довольно-таки поздно: стрелки старинных напольных часов насмешливо показывали мне, что через полчаса неумолимо наступит полдень. Огромная, ладно скроенная, навеки сколоченная, поистине королевская, кровать моих родителей, на которой я совсем с недавнего времени осмелился спать, выпустила меня из своих цепких объятий. Скорее, не она, а текучие белоснежные простыни, ласкающие моё тело так, как никогда не осмеливается его ласкать моя любимая Диана. Милая, нежная Диана трогательно спокойно, но чутко, спала в объятиях моих текуче-нежных простынь и принадлежавших ей рыже-золотистых волос, преданно укрывающих её лицо и плечи.
    Охраняя её сказочные сны, я решительно отбросил подальше от левой ноги упрямую простыню, а правой аккуратно ступил на холодный, не менее старинный, почти мраморный, пол. Уверовав в то, что мраморные квадраты готовы принять тяжесть моего тела, я встал, и так, босиком, спасаясь от мраморного холода, пробежал на кухню. Кухня, огромная, холодная, светлая, предстала передо мной, сверкая множеством кастрюль и кастрюлек, поражая совершенством современных кухонных помощников. Но в этой обители я не был хозяином никогда. Да и не претендовал на такую, слишком ответственную для меня, роль. Я всего лишь хотел сварить кофе. Такое простое действие, а столько принесет незабываемых переживаний!
    Я включил свет…достал узорчатую золоченую турку…насыпал в неё ароматный кофе… и  увидел стол.
    Так.. стоп… что это? Какого чёрта? Меня накрыло шизофренией? Диана мне что-то подсыпает в вино? Как такое может быть?  Я закрыл глаза. Через минуту открыл снова. Ничего не изменилось: я стою босиком на ледяном полу, держу в руке турку и отчаянно смотрю на стол, надеясь, что глаза мои больше не узрят жуткого предмета на нём.  Нет же! Он там! Там! И вот тут я...
    ...легко ступая, будто танцуя, Диана идёт мне навстречу. Она улыбается. Улыбка счастливая и глаза светятся счастьем. Нежно меня поцеловала и тихо спросила, как я желаю провести этот вечер.  Как я желаю? О, Господи! Как я желаю… Желаю…  Смело ныряя в её бездонные глаза, я ответил как можно честнее: «Как ты захочешь, так и будет!». Возможно, она мне поверила.
    Весь вечер я любовался её лёгкой танцующей походкой, смотрел в её смеющиеся бездонные глаза, благодарил ветер, время от времени залетающий в её золотистые игривые волосы и прислушивался к счастью в её звонком девичьем смехе.
   В благодарность Жизни и Судьбе, я купил охапку прекрасных нежно – розовых цветов, которые минуты две созерцал сам, млея от их красоты, а потом благоговейно передал своей  Любви – Диане.
    Остаток вечера для меня прошёл, будто в тумане. Нет, не белом. В искрящимся счастьем, наполненным предвкушением. Я видел узкие полутёмные улочки своего родного города, ведущие в манящее душу никуда. Видел мятущиеся огоньки свечей на подоконнике своей спальни, возникшие из сказочного ниоткуда. Я изо всех сил старался не думать о ярком наслаждении, обещанном мне сегодня и Жизнью, и Судьбой.
    Оно, это самое наслаждение, шло за мной тенью: по гулким плиткам тротуара, по уставшим от своей нелегкой доли, ступенькам лестницы, по щедрому на холод мраморному полу родительской квартиры. Тень наслаждения, тень счастья и…
    Мелькнула, метнувшись, другая тень – осязаемая, с чёткими очертаниями – человеческая. Диана вскрикнула, прижалась ко мне и затаила дыхание. Рядом с нами выросла тень страха. Одна на двоих. Встала позади нас и дрожит мелкой дрожью. Чёрт! Придётся все забыть и сыграть другую роль, которую, весело и гаденько смеясь, предложил мне кто-то совсем другой, не похожий ни капли на Жизнь, Судьбу или Любовь.
    Я спешно поцеловал Диану куда-то в её шелковое платье, жестами приказал ей стоять на этом месте и молчать, на цыпочках подкрался к дверям кухни. За столом совершенно спокойно сидел человек. Он посмотрел на меня и медленно встал. Некоторое время мы стояли неподвижно, пристально глядя друг другу в глаза. Затем губы его зашевелились, я понял, что он хочет донести до меня неудобную истину: «Она моя!».
    Истину эту я понял сразу. Принял – сразу. Почему-то она казалась мне очень точной – такой, какую сразу узнаешь и принимаешь.  И действуешь так же – сразу, с ходу, не останавливаясь.
     В два прыжка я очутился у стола, а дальше все воспоминания застилает чёрный непроглядный  туман. И в этом тумане – при свете одной-единственной свечи  - наши, горячие от неистового наслаждения, тела. Помню прохладную ласку простыни и сон, обволакивающий, обезболивающий, сладкий.
    А сейчас бездушные люди в форме хотят мне доказать, что  вот это ярко-алое сумасшествие сотворил я? «Какого чёрта! Неееет!» - изо всех сил кричу я и просыпаюсь.
    Тишина. Толстое ватное одеяло коварно опутало мне ноги. Упрямая простыня скаталась на этот раз в плотный ком и нагло лежит рядом со мной. И словно в первый раз я разглядываю причудливые латинские буквы на обоях. Они потихоньку складываются в до боли знакомое мне слово, за которым проступают черты архитектурного ансамбля примерно семнадцатого века, мосты и мостики, каменные всадники, веками скачущие около неприступных соборов. Венеция.