Зимнее утро 1995

  На восходе солнца мороз усилился, и окна троллейбуса превратились в непроглядные джунгли. На тревожных лицах пассажиров отражалась одна забота - о хлебе насущном.
Забота, которую не можно не заметить на лицах моих соотечественников  не только в городском транспорте, но и на улицах, в общественных местах, да и вообще во всех городах России; она тяготит всех, за исключением, конечно, новообразовавшегося жирового слоя общества "новых русских" возросшего так же неудержимо, как эти морозобойные джунгли на стеклах.
  На одной из остановке в распахнувшиеся двери троллейбуса, напоминая игривую свору собак с хохотом и веселыми голосами вбежала группа омоновцев в камуфляжах мышиного цвета. К задней площадке продвигалась девушка-кассир.
                - У меня вторая группа, послышался хрипловатый голос пожилой женщины, а пенсионка моя дома.
                - На следующей выходим - отрезала кассирша
                - Девушка, вы кассир или контролер? - возмутился рядом стоящий пассажир. - Занимайтесь своим делом.
  Во время остановки женщина оставалась стоять на своем месте. Двери захлопнулись, и троллейбус покатился по маршруту.
                - Сань,Остановись! - раздался истерический крик кассирши.
  Троллейбус остановился, и по микрофону захрипел голос водителя:
                - Будем стоять пока не освободите салон!
Женщина плакала и сквозь слезы доносились фразы: "Инфаркт... три месяца пенсию...
правительство... 
                - Долго вас еще ждать! - не унималась кассирша.
                - Не выйду! Нет совести - выбрасывайте! - давясь от слез и обиды сорвалась на крик женщина.
                - Выпрыгивай, бабка, а то правда выбросим, - пророкотал самый здоровенный, дегенеративного роста омоновец - Ехать надо.
                - Возьмите плату за проезд этой женщины, - сказал кассирше тот же пассажир и обращаясь к омоновцу, добавил:
                Нехорошо, у неё в прошлом году единственного сына в Афгане убили, а пенсию государство временно позаимствовало, чтобы обуть и одеть таких орлов, как вы...
                - Вот ты-то на следующей остановке с нами и выйдешь вмешался в разговор омоновец помельче, с крупными веснушками на сытом лице. - в отделе и объяснишь нам детали, а то мы не все поняли.
  На очередной остановке он схватил пассажира за рукав куртки и потащил к выходу.
  В переднюю дверь вошел Витька Шалый, без шапки, с непричесанными волосами, но всегда с жизнерадостными глазами. Поэт-лирик, все лето пропадавший на Торейских озерах. "Еще один заяц с самыми длинными ушами" - подумал я и стал осторожно пробираться к передней площадке, где перед Витькой уже стояла воинственная кассирша.
               - Чубайс за меня рассчитается. Мы же друзья с Толяном. На маляров
учились вместе в профучилище. - рассыпался Витька, а голубые глаза его так и колыхались, как торейские волны, счастливые и свободные.
  Возьмите за него расчет, поторопился я прервать его монолог, подавая кассирше монеты и здороваясь с Витькой за руку - Давай выйдем.
  От троллейбуса я потащил его к магазину. В промерзшем парке распили бутылку "русской" и стали прощаться:
               - Ничего, выживем, сказал я, протягивая ему руку.
  Витька расхохотался и, направляя указательный палец, чем-то напоминая пистолет, в сторону скопившихся иномарок, видимых сквозь голые деревья, сказал:
               - Это они выживают, а мы - жили полнокровной жизнью и будем жить,
и начал цитировать мне мои же стихи.
               Ведь жизнь - она твой путь познанья,
               Прочувствуй, что она без дна.
               Что её ценность - содержанье,
               А не бездарная длинна.
  Ладно,- перебил я его, забеги завтра, я тебе шапку подарю, вязанную.
              - Спасибо! С прошлого года в мастерской Ермолаича дожидается кролик.
              - Все равно забегай.
  И мы разошлись в разные стороны.