9. Блокада. 1668 год

Карбасы(1) шли вразброс вдогонку ветру,
Стрельцы промокли так, - хоть выжимай.
Волна порой крута в начале лета,
Суров и своенравен этот край.
Но вот в ночи седой, ещё размыто,
Мелькнула и пропала полоса….
Воспрянули стрельцы, кончалась пытка,
Блестели радостно у всех глаза.
С минутой каждой берег ближе, ближе,
Уже видны кресты и купола,
И стен, и башен островерхих крыши,
Казалось,- крепость по волнам плыла.

…На пристани безлюдной лишь собака
Кудлатая встречала,  хвост поджав.
Смотрела, как суда бросали якорь,
Как люди стали что-то выгружать.
Вдруг гавкнула для пущего порядка,
Крутнулась  и  умчалась по делам…

Игнатий Волохов  оглядывал обитель,
Мелькнула мысль крамольная в мозгу:
«Легко сказать – «к смиренью приведите»,
Монахи сами вряд ли прибегут.
На стенах пушек штук там девяносто,
Запасов лет на десять в закромах,
А ходу…, не рукой подать, на остров,
Полезем, расчихвостят  в  пух и прах.
Людей не дали, - этих, мол, с избытком…,
А стен длина не меньше, чем верста,
Свернёт тут шею даже очень прыткий,
Уверенность монахов неспроста.
Стрельцы, гляжу я, рожи все воротят,
На лицах удивления печать…,
И, если честно, то в душе я - против,
Чтоб штурм теперь немедленно начать.
Стрельцы в команде кемские, сумские,
Архангельские, часть из Холмогор.
Монахи же понятны и близки им,
Почтенье к ним питают до сих пор».

Чернец примчался, сильно запыхавшись,
И юркнул в келью, где Азарий жил:
«Стрельцы на пристани!»,- чуть отдышавшись,
Как обухом, известьем оглушил.
«Свят, свят! Нечистая идёт…. Помилуй,
О, Господи, Защитник, заслони!
Повергни в прах неправедные силы»,-
Крестясь, Азарий громко забубнил….

«Афоня! - кликнул стряпчего Игнатий,-
Возьми людей и следуй к чернецам.
Узнай у них там – здесь ли настоятель,
На месте аще, пусть выходит сам.
Указ ему объявишь царский лично,
Посмеет пусть, ослушаться его!
Потом уже мне станет безразлично,
Пока же речь веду не как с врагом».
Троих стрельцов впустили, без пищалей,
К воротам вышел старец Никанор…
Глаза покорности не обещали,
Смотрели изучающе в упор.
Он, чётки теребя, спросил безлико:
«Откуда вы? Кем посланы? Зачем?».
А выслушав, насмешливо: «Смотри-ка…,
Мне кажется, уйдёте вы ни с чем».
Продолжил уже строго, безвозвратно:
«Служить по новым книгам не хотим!
А войско слать сюда – зело накладно,
Мороки государю много с ним.
Не слышит царь нас, батюшка, не хочет,
Писали челобитные не раз
Ему и, пред его стояли очи,
Видать мы не в урочный были час.
И мир растаял дымкою бесследно,
Запрутся иноки надолго,  на года,
И мало кто из них, возможно, ведал,
Что пройдена безвременья черта.
 ………………………………………..
Устроившись, стрельцы остались в лето,
Все входы перекрыли в монастырь.
«Нам воры не страшны с таким соседом, -
Смеялись шутники, - кругом посты».
Но смех-то смехом, а свободы нет им,
В обители насельников полнО
И завтра к этим, ещё малым бедам,
Примкнут другие, как к цепи звено.
Пробыв до «белых мух», стрельцы съезжали
Командой всей в острог на Сум реке,
Без них сидельцы жили без печали
И до весны не трогались никем.
Зимою, в тот же год, пришла бумага;
Лишить обитель промыслов, земли,
И это всё отдать казне на благо,
И царь вести торговлю не велит.
Весною повторялось всё сначала,
Сидельцы снова уходили под запор,
«Творящим скорбь» монахам было мало,
Великий им устроен произвол
И Волохов хватал всех выходивших,
И «мучил их, и смерти предавал».
Иван Захарьев пойман, писарь бывший,
Пустынник Пимен так же вот пропал.
«Сначала увещал ласканьем многим,
И чести, и богатства обещав…»,
Их целый год держал в Сумском остроге
И «гладом в озлоблении стращал».

…Легла тревога в сердце Никанора –
Азарий в море, вышедши, пропал….
Хотя вернуться был намерен скоро…,
Три дня с тех пор стоит пустым причал.
 «Монахов с ним пошло числом тринадцать
Да трудников поболе двадцати.
Ну, как, скажи, о том не сокрушаться?
А вдруг, проведав, Волохов схватил!-
И так и сяк в уме вертелись думы, -
Штормило сильно, - море ходуном,
Волной такой зальёт в два счета трюмы
И лодки вмиг окажутся вверх дном».
Не чайки принесли плохие вести,
Спустя неделю, трудник сообщил,
«Монахов и Азария – всех  вместе,
В Сумской острог Игнатий заточил.
Схватили в море, окружив карбасы,
(монахи только выставили снасть),
Пытались увещать стрельцов, - напрасно.
Кричали те: «Скорее перелазь!»…

Четыре года так велась блокада,
Сезонно и лениво, без огня
И царь выказывал о том досаду,
И сердце гневом часто наполнял.
И только раз со стен пальнула пушка –
Стрелецкие бесчинства довели…
«За что?»,- кричал пушкарь, стирая юшку,
Валяясь на земле ничком в пыли.
«Отец был Никанор, пальнуть заставил,-
Скулил мужик, держась рукой за нос,-
Чтоб «пушечку-галаночку» направил,
Он, после, к зелью сам огонь поднёс».
Соборный старец, казначей Геронтий
И часть попов, монахов вкупе с ним
Всегда стрелять по людям были против,
Тем более из пушек по своим.
В конце-концов властям всё надоело,
И был назначен Иевлев Климент –
(глава стрельцов московских, знавший дело),
Игнатию на смену встал у стен.
«Немилостивый, лютый» - вспоминают.
Дрова, мережи, неводы пожёг
И кельи, что вокруг стены по краю.
Подверг разору всё, что только мог!
«Он мзду, неблагий все, бесчеловечный,
Немедленно от Бога же приял
И язвой поражён бысть чревотечной,
И умер он в мученьях велия».(2)
______________________
1. Карбасы - поморские лодки
2. РПСЦ. История старообрядчества