Володя Юрьев

В студенчестве
мне выпало везение -
Володю Юрьева узнал.
Грозит его судьбе забвение.
Я расскажу о нём, что знал.

На первый взгляд
Володя был как все.
Взглянуть внимательней,
он более креативен,
уверен был в себе
и духом  сИлен.

Не отдавал кому-то предпочтения.
Товарищей не отвергал,
но истин с чьих-то уст
он без сомнения не принимал.

Имел своё Володя мнение.
Его с ухмылкой излагал.
Смелей других в суждениях
кумиров он не признавал.

Броню от подлости ковал.
Был нетерпим он к гнусности.
Сарказм Володи ликовал
громя бахвальство глупости.

Он отдавал замёрзшему одежду,
голодному последний свой кусок,
в ослабшего вселял надежду.
Потенциал его души высок.
      
О летней практике студентов
рассказ свой далее поведу.
Таких как там экспериментов
нигде я больше не найду.

Открыл гостеприимно Киев
для нашей группы «Арсенал»,
пустив московских змиев
в доверчивых хохлушек ареал.

Декан Володе разрешил Москву:
инфарктом был сражён отец,
военный врач, прошёл войну,
лежал в «Бурденко» под конец.
Он сына потерял под Вереёй,
вели туда студентов на убой.

С женой врачом и сыном на своём закате
жил в коммуналке в переулке на Арбате.
Арбатский колорит, известно, уникален:
был сын начитан и довольно музыкален.

И золотой он медалист,
и любознательный турист,
и увлекла подводная охота,
печатал по ночам цветное фото.
Знал основательно историю,
любил ходить в консерваторию.
    
С Володей нас судьба соединила
в литейной чугуна гиганта ЗИЛа.
В высоком чреве стынущей печи
печные мастера меняют кирпичи.
Уносят прогоревшие в отвал,
со склада возят новые в навал.
Кирпич шамотный, а не силикатный,
по семь кило, рукою не ухватный.
Должна их тысяча во чрево лечь,
что б к варке подготовить печь.

Тяжёлый труд их загружать,
снимать на рамные поддоны.
Как глыбой пальцы не зажать,
когда за день кидаешь тонны.
Подать на ленту транспортёра,
сквозь лаз протиснуть на настил,
играющий на паре ломов.
А под тобой дымит застил
из чёрных кирпичей обломов.

Несёшь кирпич чрез створ-
слетает с мастерка раствор
на спину, голову и плечи.
А если выронит печник кирпич,
то может вовсе покалечить.
Струится пот, вспухают веки.
В войну работали здесь зеки.

Затратна мышц победа -
съедали за день три обеда,
но серая была мокрота,
и подступала к горлу рвота.
Не обольщали нас прогнозом-
бригада вся болела силикозом.

Чугун льют в формы из
формовочной земли.
Её в опоки помещают.
Без сострадания смотреть
мы не могли, как женщины
надрывно их таскают.

А на дворе монтируют настил
железных плит над головами.
Он двор ещё от солнца не застил.
В вагранках варится чугун, бушует пламя.

Скрепит стрелой подъёмный кран.
Сгружают плиты для настила.
С Володей ждём подвоза рам.
Плита под двести килограмм,
сорвавшись вдруг с настила,
углом Володю зацепила.
Ударила в лицо повыше брови.
Порез поверхностный и мало крови.
Едва успели испугаться.
В сердцах как крепко не ругаться!

Вбок отклонился б он хоть на три
миллиметра и поражён в висок.
А тут царапнуло едва заметно,
хранил нас Бог!

Начальство звать не стали,
последствий как бы нет,
и дело то замяли,
как будто дела нет.

Наш бригадир себя поздравил
и по стакану нам поставил.
Привычный путь домой был тряским,
водил Володя мотоцикл с коляской.
    
По зову комсомола в том году
заезд студентов был на целину.
Нас провожал Володя на платформе.
Средь первых был на целине,
пришёл проститься не для формы,
острил приветливо вполне:
«Похожи вы на коммунаров,
готовых к тяготам в борьбе.
В вагоне скотском вы на нарах,
в плацкартном жду вас в сентябре…
Пишите мне, не забывайте!
Работами себя не утомляйте.»

Всё было ново, ехали с подъёмом.
Везли сухой паёк из дома.
Простаивал состав в пути подолгу.
Без чая грелись мы сознанием долга.
В районе Узункольском Казахстана,
где промышляли местные фазана,
студентов ждёт асана и нирвана,
для нас открыты полевые станы.
Богат Край Кустанайский чернозёмами,
степными травами и пресными озёрами.

В стога вначале сено собирали,
потом пшеницу в поле подбирали,
по воскресеньям шумно отдыхали.
О новостях Володе написали.

«На сенокосе мы не долго были;
скатился Никитюк с кобылы
(впервые лошадью он правил);
ест колбасу под одеялом Павел;
не выкопать вручную яму на полметра;
приходит к Свете друг за 20 километров;
пока горит тавот в буржуйке, жарко;
в норе топили сусликов соляркой…»

А он в ответ:
«На улицах Москвы новинка.
Его узнал я по картинке,
хорош микроавтобус РАФик.
Куплю, и мотоцикл свой на фиг…
Приносит целина доходы -
копают под Садовой переходы…»
 
Вдруг снег в начале сентября.
Мы две недели ждали зря.
Зерно пропало, как мираж,
пригодно только на фураж.
Пока взирали тупо панораму,
прислал Володя телеграмму:
«Шёл на поправку, наконец,
но вдруг скончался мой отец.»

В тот день ответ мы написали
"Скорбим с тобой все мы. Один
остался ты опорой Маме. Умерь
мотоциклетный свой кураж,
не нужно новых ей пропаж."

Через неделю телеграмма вновь.
Погиб Володя! Стыла кровь,
какое страшное известие!
Друзьям семьи в коляске вёз
мешок из дачного поместья.

Был поздний вечер. На шоссе
колона шла по встречной полосе.
Володя ослеплён был светом фар
И врезался в стоящую машину с края,
Был брошен через руль и далеко упал.
В себя не приходил он сутки умирая,
пока его машина подобрала,
больницу долго в темноте искала.
Не поняли, работал кто попало,
Что пациенту селезёнку оторвало.

Эпилог.
На кладбище Ваганьковском в ограде
двух поколений Юрьевых покой хранит
покрытый пылью времени гранит.
На бронзовой доске рельеф,
отца и сына общий барельеф.
А ниже Гелий, старший сын и брат,
войной сражённый у столичных врат.
Он восемнадцать лет всего прожил.
Не ведала семья, где голову сложил.
И наконец, жена и мать. Ей долго
довелось их память сохранять.