маленькая смерть

на рубеже веков, когда редеют косы, становится серьёзным взгляд и стан, обжёгшись, что кирпич, стал твердым, жестким, Она прощается с ним ласково в стихах.
Она берёт перо и е бумагу. Рука Её заметно чуть дрожит. Она худа, сера, пропитана отвагой и медленно сползает щек ланит.
попытка написать хоть два плешивых хокку, хоть строчку, хоть предлог… Она комкает лист. Ей только б совладать. хотя бы просто точку поставить и на этом письмо Ему вручить.
Он знает, Он поймёт (конечно если вспомнит). Сорока подоконник царапает крылом. открытое  окно впускает в ветхий домик прохладную тревогу и мысли о былом.
шершавою рукой овал лица кромсая, Она размажет острую скулу. полоской алых губ сигару обнимает и чертит сизым дымом полукруг.
портреты на стене: о, как она красива была десятки лет тому назад! какой печальный взор, что делит войны с миром. Она была заумна и проста.
…Его точёный нос и узкий подбородок, шальной зелёный взгляд с насмешкой смотрит ввысь. Она о том молчит, как следствие итога Его портрет иконою висит.
о Нём-то ничего – так, пару фотографий, записка «ты прости, я, знаешь, не  приду» и тысячи  листов на полках типографий, написанных давным-давно  бреду.
шестнадцатый шел май, Он был худой и хмурый. «ты только не влюбляйся» прошептал. Окурок затушив, ушёл в рассветный сумрак, оставив в её сердце навсегда
свой тихий баритон, гитару за плечами и безразличие на кончиках ресниц. Он был из тех, о ком пред смертью вспоминают и без сомнений камнем канут вниз.
Он пел всегда как Бог, задумчиво, устало, уверено и чтоб немного пьян. и женщины пред Ним не прятали изъянов, они сгорали тут же, на глазах.
«о сколько стройных тел, о сколько лиц прекрасных! Ты в жизни их немало повидал. а многих ли любил? и многим ли признался? а знаешь ли, что я теперь – зола? известен Ты стране, а я всего лишь Богу, но мы в него не верим,  вот беда».
когда Она уйдет, себя убивши словом, найдут Её в гостиной сыновья.
 … и чистый жёлтый лист Ему пришлют, и лопнет в Его руках последняя струна…