Цветение черешен

 
 Что случилось? Какой-то нездешний
 за окном окоём. Всё в снегу!
 Расцвели в одночасье черешни
 и узнать я наш двор не могу.

 Мне от щебета звонкого сладко,
 в кронах радует птичья возня,
 и уже не странна физзарядка
 для такого лентяя, как я.

 Солнца люстра качается в небе,
 сад наполнен жужжанием пчёл,
 на оконце бегонии стебель
 сочным стал и, как солнце, расцвёл.

 Что за век? Уж не сон ли? Не грежу ль?
 Жизни, где аритмичность и шум?
 Современные тропы всё реже
 в стих зовут и волнуют мой ум.

 Новых слов не ищу, – чтоб им пусто! –
 пусть до срока пылятся в столе;
 все поэты весною стоусто
 так поют на цветущей земле.

 Вон, скворец у высоких скворешен –
 ах, солирует! – местный кумир! –
 и роскошным цветеньем черешен
 изменился в мгновение мир!

 О ВЫСОКОМ И ВЕЧНОМ

 Вновь лоза виноградная силой играет и соком
 и от вида её стало чище и легче душе,
 и опять захотелось о вечном писать, о высоком,
 потому что о них не писать невозможно уже.

 Потому что при всей несуразности нашего быта,
 светит нечто всегда и волнует, как рыбу блесна:
 эта мысль не нова и порядком затёрта, избита,
 но куда её денешь, когда за окошком весна.

 Потому нас и дурят на выборах ловко пройдохи,
 обещая Эдем, где тюрьмы избежим и сумы;
 за плечами такие руины прошедшей эпохи,
 что в грядущее верить ну просто обязаны мы.

 Всё! О грустном – ни звука! Недаром и силой, и соком
 вновь играет лоза и, как замки, плывут облака,
 и словами простыми сама говорит о высоком,
 новым, радуясь ритмам, уже без печали, строка.

 Как люблю я сидеть под цветущей черешней в апреле
 и серьёзно гадать, что подвигнуло душу на стих:
 песни ранних скворцов звонче песен февральских капелей,
 всё же тема одна – о высоком и вечном! – у них.

 МАЙСКАЯ РАДУГА
 
 Каштаны цветут на бульваре,
 как розово-белый салют.
 Недолго пустой стеклотаре
 валяться в кустах. Подберут.
 Бомжи промышляют здесь часто –
 нетрезвый, нечёсаный вид,
 и майское солнце рукасто
 их всех обласкать норовит.

 Что все неурядицы наши?
 Мы чхали на их чехарду!
 У пальм шерстяные гамаши
 зимою и летом в ходу.
 И ласточки носятся в небе,
 где тают легко облака,
 счастливым я, может, и не был,
 но, всё же, не вечер пока.

 Я к морю пойду, где султанки
 клюют, и не только они,
 мы с другом раздавим полбанки
 за клёв и за клёвые дни.
 Каштаны со щедростью царской
 цветут, будто рай во плоти,
 и можно под радужной аркой,
 задумав желанье, пройти…

 НАРВУ ЦВЕТОВ СИРЕНИ ВО ДВОРЕ
 
 Цветёт багряник розовой зарёй,
 лохматят в море волн причёски ветры,
 и облако меняет над горой
 суровые черты на облик светлый.

 Я брошу пить, Я спиннинг прихвачу.
 Султанки, слышал, попадались многим.
 Не только, там, ежу, но и грачу
 понятно – снова лето на пороге.

 Нарву цветов сирени во дворе,
 на твой порог их положу у двери,
 я в этой замечательной поре
 в жизнь начинаю снова свято верить.

 Я побегу к причалу, лишь рассвет
 почудится, хоть он ещё – за кадром,
 и, словно начинающий поэт,
 я стану рифмовать зарю с закатом.

 И солнца не удержит Аю-Даг –
 гора Медведь! – я вспомню звуки горна,
 я чувствую, что стал упругим шаг,
 как в юности, и на душе просторно.

 А в бухте молодой дельфин всплывёт,
 и, в нарушенье строгих диалектик,
 что жизнь полна обманов и невзгод,
 мне не докажет самый ярый скептик