Под оранжевым абажуром

1

Под абажуром тряпичным,
словно, календула в чае –
я вечера преотлично
с куклой  прекрасной встречаю.

Чайник под паром зелёный,
чашки китайские, блюдца.
– Умный, а в куклу влюблённый, –
лампа и свечки смеются...

Старый осёл, а туда же! –
вторит комод им сосновый.
Чёрный чертёнок, как сажа,
в стопке хихикает снова...
 
– Помнишь печальную сказку?
Помнишь весёлую сказку?
Вспыхнули уголья в печке,
всё превратилось в золу...
 
Лишь оловянное сердце
да закопчённая брошка
радуют глаз и поныне,
внешний и внутренний глаз.

Пойте же странные песни,
рюмки сдвигайте, ликуя,
празднуйте, дети, победу,
в сладкий трубите рожок!

2

Был абажур, как медуза,
то есть печальная лампа,
как постаревшее сердце,
грела его изнутри.

И изнутри освещала...
Было тепло и уютно
в комнатке оторопелой
жизнь, попивая, листать.

Жизнь же цвела на страницах,
и на страницах коснела,
и со страниц улыбалась
девушкой с взором льняным.

Было ей сладко и горько
было ей томно и мило,
и унеслась она в сказку,
как улетает душа.

Сказочник вымолвил всё же:
«Будь же ты трижды счастлива,
Будь же ты счастлива трижды,
Крылышки, свет, береги!"

3

В венце из волос цветочном,
в венце из шипов полночных
сидишь ты на венском стуле,
и шея твоя грустна.

И грустные очи долу
ты всё опускаешь, бархат
ресничек твоих смеётся,
хотя не до смеха им.

Как эти кусочки хлеба,
как эти пластины сыра,
как дольки лимона эти,
ты память мою нарежь.

Что б было ей так же грустно,
что б было ей так же мило,
и пели б, целуя, губы
её в золотой висок.

4

Как чутко зима крадётся!
А мой абажур вечерний
огонь возжигает рано;
и вот, веселясь под ним,

смеются мои печали,
грустит моя радость, плачет,
и детка грызёт баранки –
душа – и косички две.

Смеются два сердолика,
и венчик с пробором светлым;
она – два вершка от стула,
и дюйм от стола она.

За наших меньших собратьев
за наших сестрёнок меньших!
Пускай им – полней и лучше,
и проч., и т.д., и проч.

5.

Вот такая вот сказка
и такая-то притча.
Две иконы пшеничкой,
золотясь, проросли.

И со стенки глядели:
Иисус, весь изранен
лоб, в шипах, в каплях красных, –
и святых целый сонм.

Вот тогда-то сказала
мне прабабушка веско:
чёрным словом ругаться –
внучек резвый, нельзя.

Можно только в оклады,
как в окошко, глядеться,
где пушистые вербы,
и лампадка-весна.

Можно только из школы,
не взрослея, тащиться,
с ранцем полным заспинным,
словно палевый жук.

Можно плакать, смеяться,
не старея, и даже –
вечно жить, и с сироткой
прыгать в «классики».
Вот...