Петух покаянья Отречение Апостола Петра

Петух покаянья
(Отречение Апостола Петра)
1.
Встаешь с зарей, и сам ты как заря:
влетел с шестка
над птичником - каморкой,
всевидящее око в ободке
Мир озирает грозно, зорко!
Как ты поешь, когда заря плывет
из-за гряды на быстрину, на стрежень!
Певун родной, твой гребень –
Пион лилово-красный, пышный
здравствуй,
рассвет, поющий на родном заборе,
быстро
косицами хвоста ты рассыпаешь искры,
ведь рыже-солнечный в него вплетен!
Ты – всполох,
ты огонь-проказник,
гармонь малиновы меха
 и праздник.
Я так любила в детстве петуха!.
 
2.
Уж десять лет, живя вблизи деревни,
я просыпаюсь, хоть и не пора,
при первом петушином пенье.
Лишь запоешь ты, птица покаянья,
Я вспоминаю отречение Петра.

 Я вижу дом первосвященника Каифы,
где связанного Господа томят
ночным допросом и вопросами бичуют,
иду к шумящему ключу и ...
и вижу двор, саманный зад сторожки,
Кругом деревья, зелень ,
в углу, на грядах лук, а на дорожке 
какой -то плод, здоровый и в чешуях как осетр,
у разведенного огня – с десяток слуг,
в сторонке прячась и прислушиваясь, Петр.
Когда Иисуса взяли, он следом побежал,
о камни запинаясь, о пучки осоки.
там, где большой осокарь у ворот,
Петр проскользнул во двор,
сначала спрятался в кустах поглубже,
потом чуток придвинулся к костру.
Идет привратница - служанка по двору,
– Эк сколько собралось их!
 Тут нету ли чужих? Примазались погреться,
от холода, куда не зная деться!
По - хозяйски она к огню подходит
 и лодочки ладоней греет,
Светят ветви яркие костра.
Глядит в толпу  - и вдруг заметила Петра.
 – Постой, не ты ли был с Иисусом Назореем?
 Ветер у корней костра взметает  пепел,
 зашевелились все: кто обернулся,
кто глянул за плечо,
но  притворяясь, Петр ответил:
– Не знаю я, о ком ты и  чем.
 Служанка засмеялась:
– Кто бы позабыл
глаза, на дне которых рыба
могла бы скрыться, -
как в озере, где ты ее ловил,
 и лес волос волнами,
 и руно рыжеющее бороды ...
Ох, жди с тобой беды!
Луна упала,
как от страха сердце, низко
и где-то близко пропел петух,
но пенье и крыльев хлопанье
тревожное, как стук,
Петр даже не услышал.
Подались слуги  все вперед,
И заглушая болтовню и смех,
один сказал:
– Да. Ты из тех.
Ты ученик Иисуса, которого мы ночью взяли!
  Петр отвечал:
– Едва ли
ты видеть мог меня, раз это был не я,
– Едва ли? - вспылил слуга.
как предал ты его,
так говор твой предал тебя:
 из Галилелии ты,
  а взят учитель твой – Иисус!
Но к небу Петр подняв глаза, сказал:
–  Сего не знаю человека. Я клянусь.
Тут кованая дверь открылась
 и с крыльца во двор Иисуса вывели
раздетого в ненастье,
веревкой перевитые запястья
 образовали крест,
 – Равви! – рванулся Петр,
 но загасил опасный жест.
И все туда гурьбою повалили!
Петр думал, что о нем теперь забыли,
с любовью на учителя смотрел,
припав к оливе старой,
Изнеможен, и горестен, и слаб.
Но вот бежит к нему араб,
раб Малх, язычник черный,,
злобный и проворный:
–  Из тех, из тех! –  кричит. – Меня ты не обманешь!
 Ты в Гефсимании
 с мечем полез на нас!
  Скажешь, ты не помнишь Малха?
– Я? – начал Петр -и осекся.
И тут же, сердцем умерев от страха,
и трепеща, как на ветру рубаха,
он в третий раз отрекся.
.
На небе свет разлился  и алел атласный,
и утренний петух, как пламень черно - красный,
Поджег забор и петушиный крик
срывающийся, резкий, как укор, раздался .
Иисус оборотился, туда, где шум стоял и спор
и поглядел  в глаза Петру.
Петух летел, как искра, по двору,
и голос: « Петр, Петр...» – был слышен.
Мешалось в голове, и сам не зная как,
 Петр за ворота вышел.

3.
… Слыша горький плач, я встала.
Подошла к иконе.
Вспомнить, поговорить,
поплакать с ним  бы!
Знакомые черты под нимбом,   
и желтый плащ, и голубой гиматий,
но тогда он был в рыбацком темном платье
и слился с темнотой, а свет  рассеял тьму.
 Петр, Петр! Но почему?

Всю жизнь вставал Апостол на колени
при полуночном пенье петуха,
и плакал, каялся, просил прощенья,
не мог забыть он этого греха.

4.
Поет Завета Нового петух,
души будильник, красный петел,
люблю и пение твое и трепет,
и перьев рулевых сверканье,
ты – нечисти гроза.
ты – птица покаянья!
 
Ты в Яффе пел и над Ирусалимом,
Поёшь над Ватиканом и над Римом,
и в Ольгино у нас
умеешь властно петь:
«Вставай, вставай, душа,
Ведь  можно не успеть! »