Лерма. Год 30-й. Стихи

         Начну с напоминания Читателю:  мой  анализ творчества Лермы лишь отчасти литературный, ибо главное для  понимания такого Поэта -  постижение особенностей его Триады, то есть трех стадий ( фаз, уровней и т.п.) его развития, становления, превращения. Все мы подчинены триадному  циклу бытия нашего, но не все достигаем вершин, и об этом я говорил, опираясь на великих человековедов -_Канта, Гегеля, В.С. Соловьева , Гете, Толстого … ну и на опыт мировых религий:  Христианства,  Конфуцианства, Ислама…. И это, сами понимаете, не просто моё желание показаться шибко умным,  а стремление открыть некоторые истины, на которые  обычно не обращают внимания. А я пришел к такому пониманию еще в 60-е годы, работая в университете над темой «Проблема конфликта в поэме Лермонтова «Демон».
   И еще раз: человек рождается, как и его предки, животным. Если его не «социализировать», он останется маугли. И на первых порах социализация его заключается в овладении простыми орудиями вроде ложки, которая не просто ложка, а синтез многих веков развития культуры человечества – и это не я придумал: это философская Мысль. Помните, каким чудом для Маугли  Киплинга оказался кинжал, которым он мог совершать истинные подвиги.
     Вот такая социализация, то есть приобщение к социуму, составляет суть первой стадии нашего личного бытия. Мы слиты с социумом  в лице родителей и родни. Но вскоре можем и высказывать  недовольство родительскими наставлениями и запретами, полагая  их произволом. Сейчас наших детей усиленно учат быть самостоятельными, своевольными. И защищают это стремление путем «ювенильной  юриспруденции». И всё:  отрок становится самодовлеющим, определяет сам свое поведение. При этом он лелеет в памяти своей все «обиды», нанесенные ему «этими воспитателями», которые «его достали». И как следствие - либо уходит из дома, либо даже совершает насилие над  взрослыми – чему уже великое множество примеров.  И тем это для него справедливей, что и друзья его того же мнения… И шабаш – рождается  сообщество «маргиналов»!.
  И во многом  такое  происходило в окружении юного Лермы, -  у меня подробно об этом сказано. Ребенок просто издерган скандалами бабушки с отцом, ибо у него тончайшая  душа - чувств и эмоций у него больше чем «клавиш» в органе.  Воспитывают его в основном книги – сначала творения Шиллера, потом Байрона,  некоторых других романтиков. А герои этих книг – бунтари против общества с его порядками. И никто особенно не рассуждает, какие из общих правил надо соблюдать,  а потому отрицает ВСЕ!
     И это – разрыв с обществом,  страной, миром – в зависимости от Героя.  Так, у Байрона герои рвут со всем обществом, страной, людьми вообще, если они им не по нраву. А у Байрона это написано гипнотически  гениально, потому и опьяняет Лермонтова – раз и навсегда! Главные  герои Байрона бегут от людей куда угодно, лишь бы подальше.
         Близкая к этому тема Л. – коварство людей, людей «света». Женщины лживы и не могут понять тонкую душу героя, мужчины и коварны, и злы, и равнодушны к тонкостям чувств одинокого героя. И в этом драматизм уже первых драм Лермы: коварство пустых людей и  большая Любовь Человека, Личности к возлюбленной, которая его обязательно предает, как и друзья. И герой СТРАДАЕТ – таково содержание почти всех стихов Л. 30-го года. Но… ему УБЕДИТЕЛЬНО предсказано великое будущее (см. «Чудо-чадо» у меня). Однако он не знает, когда же это Величие «окажет себя», поэтому  лихорадочно работает, множа стихи,  поэмы и драмы  И  ясно, что УВЕРЕН в каждой своей поэтической вещи. А эти люди не понимают, с кем «общаются» –  и тем более утверждают его в истинности его выводов. И в лирике 30-х  по этой причине столько тяжкого минора, что читателю, любящему Поэта,  становится невыносимо  горько.
     А теперь – к фактам! В моем четырехтомнике я посчитал на пальцах, сколько же стихов Лерма написал в том году - оказалось: 77 ! Однако! Где-то полтора в неделю! Первым стоит «Кавказ» с рефреном после каждого катрена: «Люблю я Кавказ». Второй катрен начинается строкой:
 «В младенческих летах я мать потерял,
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас,
За это люблю я вершины тех скал… 
     С поэтической стороны здесь не все еще гладко, особенно в третьей строке,  - отдает классицизмом…  А далее:  на Кавказе «видел я пару божественных глаз»… Словом, Кавказ пробуждает память  о его любимых…. А стихи уже зрелые и выразительные, тем более для любящих сердец.   Дальше же – байронически  выстраданное,  К***:
 … Поверь: великое земное
Различно с мыслями людей.
Сверши с успехом дело злое –
Велик;  не удалось  - злодей…
      Здесь нетрудно увидеть отголоски  Байроновых сатирических строк, что видно уже в афоризме  самого Лермы… Стихи же винят людей: Наполеона уже порицают, а ведь недавно…
      Вот «Спасение» - тоже показатель:
Страшись любви, она пройдет,
Она мечтой твой ум встревожит…
        И все пройдет, любимая станет старухой. А потому
Без друга лучше дни влачить
И к смерти радостней стремиться.
     Вот и Смерть вошла в сознание – раненько, и не без Байрона, конечно, хотя и  Лерме  предрекли раннюю смерть – тут не  повеселишься!
     «Н. Ф. И …вой!!»  полно минора:
Любил с начала жизни я
Угрюмое уединенье,
Где укрывался весь в себя,
Бояся, грусть не утая,
Будить людское сожаленье;

Счастливцы, мнил я, не поймут…
          Но тут же сказано, что сам не тверд он в чувствах своих:
 «Мои неясные мечты
Я выразить хотел стихами,
Чтобы, прочтя сии листы,
Меня бы примирила ты
С людьми и буйными страстями»
             Люди и страсти – рок поэта…
Но взор спокойный, чистый твой
В меня вперился  изумленный,
Ты покачала головой,
Сказав, что болен разум мой,
Желаньем вздорным ослепленный».
     Показательно, однако:  ОНА назвала такое отношение к людям болезнью разума! И верно сказала, да не очень пО сердцу поэту, который хочет  Со-чувст-вования!  О, эти женщины!
   Далее о том, что стал думать над ее словами и пришел к выводу:
 «Что ум мой не по пустякам
К чему-то тайному стремился
… Но пылкий, но суровый нрав
Меня грызет от колыбели» (!)
    Нота бене: тема самосуда пройдет через многие дальнейшие произведения, но  самосуд  будет довольно снисходительным, и как бы переходить в самолюбование.
      «Ты помнишь ли…» - перевод из Томаса Мура, и он как отдых  от горечи Лермы. 
      «Весна» же опять напоминает  о бренности живого, причем  наполнена  и славянизмами.
     А вот дальше и совсем плохо: Ночь, Смерть, Могила! Переводы стихов Байрона, но теперь живо напомнят нам и откровения  Бодлера. Натурализму – полно: кости, черви. И потому
  «Тогда я бросил дикие проклятья
На моего отца и мать, на всех людей….»
      Тут, однако, « я скажу одну умную  вещь, но вы только не обижайтесь» (неточная цитата из классического фильма»).
   В своем «большинском романе» «Выбор» азъ многогрешный живописал  картину своего открытия смертности, что кончилось  леденящим ужасом, почти обмороком, и стало моим проклятием с 15-ти до, примерно, 25-ти лет. Так что Мишель мне друг, хоть истина дороже (как сказал кто-то и очень давно).
    Так мне было простительно – как атеисту! А  Мишель почему страшился?  Да по той же, выходит, причине – безбожие! В самом деле, если я воплощен в «Демонах», то и бросаю вызов Богу.  И к тому же: бессмертие мне, Гению, гарантировано устами той цыганки.
     В «Разлуке» опять об этих людях, чтоб им:
«Зачем так рано, так ужасно
 Я должен был узнать людей…»
        Так и видишь Олега Даля (в Печорине), который ведь был  и Зиловым  у Вампилова в «Утиной охоте»… Вон их сколько обиженных на людей и «эту страну»!
       Снова «Ночь». Вторая. В ней интересно, что могила расширяется до Космоса, в котором «бог лишь вечен».
      А почитайте-ка это на ночь! Да с остановками! Да не будите никого, кто рядом… Да, в ту ночь, которая  открыла мне глаза на мир, меня угнетало больше то, что и весь космос смертен. Потом в неуклюжих стихах у меня было: 
     Да мне плевать на мой ничтожный прах!..
Но ВСЯ Земля!!...  вам не внушает страх?!
        Пропущу   строфу, по-английски озаглавленную, и два слова скажу о сказке «Незабудка», в которой дева просит рыцаря сорвать  цветок… Очень милый сюжет, повторяющий «Перчатку Шиллера»: герой срывает цветок, но гибнет, успевая, однако, кинуть цветок деве. И сказка кончается вопросом, виновата ли девица. Ох, уж эти женщины!
       «Совет» - эпикурейские мотивы, явно с чужого плеча.  Следом – «Одиночество», которое уже признали композиторы и прочие товарищи:
      Как страшно жизни сей оковы
Нам в одиночестве влачить.
Делить веселье все готовы –
Никто не хочет грусть делить.
     Словом, классика уже по афористичности. Но далее есть и «гроб  уединенный», и такой пассаж:
     «И будут (я уверен в том)
О смерти больше веселиться,
Чем о рождении моем…»
     Говорят, что Лерма был пророком! Брешут: вон  что отчебучил по малолетству-то!. Легко слыть пророком, когда тебе все предсказано!
      «В альбом» – переводы, это пропускаю, ибо обычное, альбомное… тем более – из Байрона.
       В «Гроза шумит» дана супер-романтическая  картина, когда корабль вот-вот погибнет, но некто неколебим, что камень. Знай наших!
    «Звезда» и «Еврейская мелодия» (из Байрона) этакие красивые,  изысканные строки, хотя и не без предостережения за звездами не гоняться: «Всё фальчь!», как
говорит дядя Ерошка в «Казаках» Толстого.
       «Вечер после дождя» - «стихи как стихи»: учи наизусть, коли хочется. Далее дума «Наполеон». Как и положено думе, длинная, насыщенная, как и положено высокой «славянщизной». Тут и же «Эпитафия» - «Наполеон» - как романтику без Наполеона-то: велик и славен сей герой.
      «Глупой красавице» не очень уклюжая сатирка: созерцать-де можно, «Но сам привлечь ее вниманье  Ни за полмира не хочу». Бегают всякие тут за мной – подтекст, так сказать.
    Далее – гламурное: «Очи N.N.». Затем «Кавказу», но со строками:  «И ты несчастьями полна  И окровавлена войной» - просто утешение для черкесов, которым он и раньше сочувствовал.
     Еще подчеркну (хоть не я первый это заметил: и Достоевский подчеркивал):как только поэт отвлекается от своих бед, от самопогружения, он создает шедевры или вполне приличные стихи – на чей вкус, так сказать.  Вот «Утро на Кавказе» - хоть всё цитируй!
   Светает – вьется дикой пеленой
Вокруг лесистых гор туман ночной;
Еще у ног (!) Кавказа тишина;
Молчит табун, река журчит одна (!).
Вот на скале новорожденный (!!) луч
Зарделся вдруг, прорезавшись меж туч.
И розовый по речке и шатрам
Разлился блеск и светит там и там:
Так девушки, купаяся в тени,
Когда увидят юношу они,
Краснеют все…
         (Какая метафора! Какое живое сравнение! Браво, Миша!)
     Но следом  - «то же, что не гоже»,  без названия:
 Прости мой друг! .. как призрак я лечу
В далекий край: печали я ищу;
Хочу грустить, но лишь не пред тобой….
Из всех блаженств, отнятых у меня,
Осталось мне одно: видать тебя …
Я мучусь, если мысль ко мне придет,
Что и тебя несчастие убьет…
       И конец просто жуткий, как у японского классика Акутагавы (кто читал, поймет):
    Однако я желал бы увидать
Твой хладный труп, чтобы себе сказать:
«Чего еще! желанья отняты.
Бедняк – теперь совсем, совсем оставлен ты!»
       Подивитесь вместе со мной на этих романтиков: труп друга или подруги желают видеть, чтобы понять, как ОНИ несчастны!! У Акутагавы  один великий художник видит, как гибнет его дочь, падая в карете с высоты (и кажется, еще и горит), ревет диким зверем, но торопится это зарисовать! Гений как никак! А дочь-то всё равно не вернуть…  Вот что считается нормой на второй стадии развития: МОИ ощущения, МОИ страдания!! Я – больше, чем всё остальное! Тем паче если я Творец, Художник!
       «Челнок» - нечто вроде стансов – ряд картин, скупо обрисованных, но о-очень романтических и  героических перед лицом смерти…. И написано гораздо слабее тех вещей, где Автор рисует не себя, а пейзаж или нечто с людьми.
      «Отрывок» - опять самоанализ и самолюбование, да:
На жизнь надеяться страшась,
Живу, как камень меж камней,
Излить страдания скупясь…
                (Угу, очень скупо, однако!)
… Хранится пламень неземной
Со  дней младенчества во мне,
Но велено ему судьбой,
Как жил, погибнуть в тишине…
…. Для тайных дум я пренебрег
И путь любви и славы путь,
Всё, чем хоть мало в свете мог
Иль отличиться, иль блеснуть…
       Не больно-то по-русски, но «тема раскрыта», как говорили раньше учителя лит-ры.
      И далее выясняется суть «тайных дум»:
    Две жизни в нас до гроба есть.
Есть грозный дух: он чужд уму;
Любовь, надежда, скорбь и месть
Всё, всё подвержено ему…
            Словом, это и есть демон по сути:
Терзать и мучить любит он;
В его речах нередко ложь;
Он точит жизнь, как скорпион.
Ему поверил я  - и что ж!
Взгляните на моё чело,
Всмотритесь в очи, в бледный цвет;
Лицо моё вам не могло
Сказать, что мне пятнадцать лет.
    А это, други, философия жизни, тот экзистенциализм, который возникнет в следующем веке.
    И далее все те же «открытия»:всё исчезнет, погибнет – вот они итоги постижения смертности моей!):
     Теперь я вижу: пышный свет
Не для людей был сотворен.
Мы сгинем, наш сотрется след.
Таков наш рок, таков закон…
     (тоже речь пророка, но … С такой философией и жить нельзя, и умирать неохота: самоотравление, мазохизм! И куда нам с ним?!)
      Пропущу одно длинное, про развалины готического здания. Минор – тот же… И опять смерть: К …    
     Простите мне, что я решился к вам
Писать. Перо в руке, могила -
Передо мной….
 … Я в жизни – много – много испытал,
Ошибся в дружбе….
       Прошу прощения: вот что значит предаваться тайным думам, - «кипенье в действии пустом». Чудо, что Лерма выжил, а не покончил с собой уже тогда, и чудо сие сотворено стихами: выписал себя, выплеснул яд души!.
      А следом – «Ночь III», «Прощай»(из Байрона), Элегия, Эпитафия (с последней строкой «Он не был создан для людей»), Сентенция,  Гроб Оссиана, Посвящение, Кладбище – и всё про то же, УВЫ.
       Но вот «прошла цензуру» шутка в четыре строки – «Моя мольба»:
    Да охранюся  я от мушек,
От дев, не знающих любви,
От дружбы слишком нежной и
От романтических старушек.
     (отсюда недалеко и до "Молитвы юнкера", той, которую я выучил наизусть  когда-то в школьную пору).
      И опять та же симфония в темных тонах: К ***  с весьма хлестким заключением:
    Гляжу назад – прошедшее ужасно;
Гляжу вперед – там нет души родной.
     (Я прожил сто лет –
Дайте пистолет!)
    И еще «Эпитафия».  И монолог с деревом: оно тоже не вечно.. И выкрик:
Нет, нет, - мой дух бессмертен силой,
Мой гений веки пролетит…
    (вроде бы здоровый оптимизм, да ненадолго) Тут же «Предсказание», которое так воодушевляло наших литведов:
    Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь…
      И далее в том же духе Кассандры или  библейских пророков – так что не велика предсказательная сила, так и «я могу, но не хочу», как говорит рекламный Матроскин.
      Пропущу пяток больших и малых вещей, но остановлюсь на «Нищем»:
      У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья…

…  И кто-то камень положил
В его протянутую руку. ..
        Мотив тот же: со мной так же обошлись. И действительно:
Так я молил твоей любви
С  слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты  навек  тобою!
       Я всегда говорил, что последний катрен надо обрезать, и все будет четко, выразительно, даже гениально-социально! А финал, простите, унизителен для мужчины: молил, плакал, тосковал. Нашел чем соблазнить деву! А ведь будет воином, рубакой, но стихи оставит. Видно, в те года далекие  принято было молить о любви так, как позднее молили о сексе, и то в молодые годы.
    И опять ругает ЕЁ: отказала – раз!; обманула – два! Вот так и живет поэт с «обманутой душою». А кто виноват-то тебе, что ты выдумал ее любовь?!
        Завершу на этом, ибо всё сказано, и сказанного довольно. Если мой читатель принял хоть половину сказанного мною, то я усну удовлетворенным (спал мало, потом встал и работал много.)  «У нас уже утро» (как назвал свой роман некогда знаменитый А. Чаковский, получивший за него Сталинскую премию:  дело в романе  было на Сахалине, где мне вскоре после сего довелось пожить).
     Приветствую Тебя, Читатель! Твой Карин.