я законсервирован

я законсервирован в сердце, закован гирляндами...
ироничней, стыдливей с каждым нелепым эпитетом.
я думал, что все, что случится, будет более ярким,
но оставшись пакетом замороженных ягод,
придется
только
пить.

не прошло и полгода, что за ересь с нами стряслась?
так же скоро, как срастаются травмы в переломанных ребрах.
безалаберщина, что во мне так быстро росла,
так же быстро отпала с ненаступившей славой,
вышла с горечью
слез
соленых.

вижу, у нас ничего не было, у нас ничего не будет,
ничего не станет таять, и после нас ничего не останется.
мы такие родные (для пощечин), для объятий - чужие люди.
но я так люблю небывалых размеров иллюзии,
что иногда
это очень
нравится.

холодает. сегодня отлично было бы с кем-то на брудершафт,
чтобы не чувствовать "засунь свои чувства, засунь подальше".
желательно чтобы ла'мпово, искреннее и по душам,
где ясно, что будет совсем не так, расписать масштаб,
где нет беты
омеги
и альфы.

где театр перестанет ломать инвентарь и оставит в покое комедию.
я, конечно, запомню тебя, как девочку-зажигалку,
как аварию, что перебила мне всё и осталась в качестве трети
картинками такими глубокими, яркими и раздетыми,
что меня
вытряхнуло
в изнанку.

я податливо запускаю в себя море радиоволн - анестетик,
который ты испускаешь одним своим только присутствием.
но меня нельзя разогреть, наверное, даже истерикой,
я параллельная линия, противоположный берег,
между взглядами
нашими
жуткими.

ты не терпишь надменность, я не терплю твою алчность.
еще пара минут и к "катастрофа" не будет синонимов.
если колотый лёд в малине станет тонуть безжалостно,
станет понятно, что запретный плод - очередная шалость,
гонка нервов,
как спятивших
поездов.

и вроде бы мы уже выяснили, что я куча льдистого крошева,
что просто гуляю с другими, не ловлю приходы истины.
что не любить тебя - это совсем ничего хорошего,
а любить - быть с вертолета сброшенным,
осознав
целиком
действительность.

быть бесчувственным овощем будто новый вид анемии,
проведем наркоанализ и получим свой первый бэд-трип.
хотя не только ты можешь вынести, а хоть витамины!
это поле трагедий, большое и минное,
на котором
вдвоем
погорим.

твои всепоглощающие зрачки, как тройной интеграл.
мне кажется, что я понимаю, но между нами бетонные стены.
ты как всегда будешь нещадно на чувствах играть,
а я буду рыть себе яму, крича, пусть взахлеб,  ура,
принимать
близко к сердцу
и венам

тоннами. всё, что смогу напридумать и переискать,
будет сохранено на криво израненную кинопленку
моей памяти. рассыплется в молекулярный распад,
и ты улыбаешься с насмешкой рваной,
с запахом
чего-то недавно
спалённого.

и на могильной плите напишут, что умер на Чистопрудном,
когда пробку выдавил внутрь бутылки связкой ключей.
эмоциональный прессинг внезапно становится обоюдным,
в тот момент когда понял, что все это трудно,
когда ты
на минутку
чей-то.

и в понедельник я шел, чтобы плакаться, в Цитадель,
и она меня дружелюбно, понимающе принимала.
слушала, как рука в холодную руку, бедро к щеке, ну а что теперь?
надо было сказать, если чего-то хотелось,
а не пьянеть
на морозе
бульваров.

чтобы спрятать, что появляется, выращиваю хитиновый панцирь,
может стану когда-нибудь грозной ядерной рыбиной.
там главное вовремя не склеивать вместе ласты,
и будет счастье, панацея и крепкий пластырь,
при условии
что тебя
не выбили.

там такая неразбериха и лютая суета на моем космодроме,
что я теряюсь в понятиях, что правильно, а что абсолютно нет.
прекрасно было бы, если образовался бы тромб,
остановилось кровотечение, и не топило б мой дом,
который и так
раздавили
кометы.

мне так жаль, что больше ни одного грубого слова не слышу,
и ты продолжаешь прятать свой взгляд в асфальт.
это было настолько больно, так нелепо и очень паршиво,
довело бы до самого в мире глупого нервного срыва,
который лишь
увеличивает
напалм.

я законсервирован в легкие, связан тросами цирковыми,
предрассудками - правда все у нас кончится плохо.
теперь в кафе пластилиновом на стене твое дурацкое имя,
я думал, что из себя его начисто вынул,
хоть оно короткое,
но громоздкое
и влитое.

все смешалось, на языке осталась кофейная горечь,
в память втрескались крыши ночной Москвы с перекрестками.
если ты обладаешь гордостью, то не всегда сильной волей,
лучшее место согреться - лечь в крематорий
и запомниться
всем
подростком.

ах да, это тот пацан, про которого все дворы прокричали,
отвечу, что это я, если спросят что значит юность.
это недоразумение показало мне, что истинное отчаяние,
больше, чем с десяток сломанных электрочайников,
придет
с тотальнейшим
безрассудством.