Саша Черный

Саша Черный - псевдоним знаменитого сатирика Александра Михайловича Гликберга. Псевдоним был взят из самой плоти жизни. Саша родился 13 октября 1880 года и вырос в Одессе, в большой еврейской семье, где было пятеро детей, из которых двое были Сашами. Светленького звали белым, а темненького черным. Из-за существовавшего тогда в гимназиях лимита учеников-евреев, Саше было невозможно поступить в гимназию. А когда родители внезапно решили крестить всех детей, учиться, по мнению Саши, было уже и поздно. Он сбежал в Петербург, но вскоре понял, что в одиночку ему там не выжить. На письма родители не отвечали, давая Саше понять, что он сам выбрал свой путь. От голодной смерти Сашу спас богатый житомирский чиновник, принявший его в свою семью. Вся дальнейшая биография Саши Черного – это биография поэта-сатирика. В 1905-1906 годах он активно сотрудничал с разными сатирическими журналами: «Альманах», «Журнал», «Молот», «Маски», «Леший». Но одна из его публикаций в «Зрителе» от 27 ноября 1905 года произвела такой скандал, что журнал закрыли. Первый же сборник стихов Черного «Разные мотивы» (1906) был арестован. Чтобы избежать ареста самому, он вместе с женой уехал в Германию, где создал цикл лирических сатир «У немцев», стихотворения «Карнавал в Гейдельберге», «Корпоранты» и др. Резко возрос уровень его поэтического мастерства, расширился кругозор, что позволило ему вскоре после возвращения из-за границы занять место одного из поэтических лидеров в петербургском еженедельнике «Сатирикон», где Саша Черный наконец нашел свою нишу. Его стихи в ту пору буквально заучивали наизусть, настолько они были злободневны. В 1910 году вышел сборник «Сатиры», объединивший циклы стихотворений, опубликованных ранее, которые высмеивали российского обывателя и пошлость окружающего его мира. Затем вышла вторая книга стихов - «Сатиры и лирика» (1911). Печатался поэт и в других изданиях - в газетах «Новый день», «Киевская мысль», «Русская молва», «Одесские новости», журналах «Современный мир», «Аргус», «Солнце России», альманахе «Шиповник». Искал опору в искусстве, природе, детях, народном быте, создавая циклы лирических миниатюр о деревне («Северные сумерки», «В деревне» и др.), писал прозаические произведения - «Люди летом» (1910), «Первое знакомство» (1912) и др. Еще одним направлением творчества Черного являлись стихи для детей, которые он писал с 1911 года, а в 1912 году принял участие в созданной по инициативе М.Горького «Голубой книжке» и в детском альманахе «Жар-птица». Пробовал он себя как переводчик с немецкого, готовя к печати «Книгу песен» Г.Гейне (1911), «Избранные рассказы» Г.Сафира (1912), переводы Р.Демеля, К.Гамсуна и др. С началом Первой мировой войны «рядовой Гликберг» подался служить в полевой госпиталь. Его впечатлительность чуть не лишила его рассудка и жизни. Только любящая жена и возможность выплескивать впечатления на бумагу спасли поэта. Впечатления, полученные на фронте, легли в основу цикла стихотворений «Война». После октябрьского переворота он покидает Россию в числе первых эмигрантов. Это решение сильно продлило ему жизнь и дало возможность радовать читателей своими книгами ещё много лет. Сначала Черный жил в Вильно, где им были написаны стихи о Литве, цикл «Русская Помпея», в котором поэт признается, что для него «нет путей назад», а также книга детских стихов «Детский остров». В 1920 году поэт перебрался в Берлин, где более двух лет работал в издательстве «Грани», «Русской газете» и «Руле», в журналах «Сполохи», «Воля России», редактировал литературный отдел журнала «Жар-птица». Тогда же выходит его третья книга сатир «Жажда», ставшая завершением творчества Черного-поэта. С 1924 года Александр живет в Париже, теперь в его творчестве все большее место занимает проза: многочисленные книги для детей («Библейские сказки», «Сон профессора Патрашкина», «Белка-мореплавательница», «Румяная книжка», «Дневник фокса Микки», «Серебряная елка» и др.), повесть «Чудесное лето», «Несерьезные рассказы», «Солдатские сказки», поэма «Кому в эмиграции жить хорошо» и другие произведения. Летом 1930 года Саша Черный с женой поселился в маленьком домике на юге Франции (Ла-Фавьер, близ Лаванду), где и умер 5 августа 1932 года на 52-м году жизни — перенапряг сердце, помогая соседям тушить пожар. На его могильной плите высечена строка из стихотворения Пушкина: «Жил на свете рыцарь бедный». Александр Михайлович на самом деле походил на того самого бедного рыцаря. Беспощадный в своей сатире, в жизни он был очень душевным и добрым человеком. Он не мог оставаться в стороне от чужой беды.

Источник: http://www.calend.ru/person/112/
© Calend.ru

ЧЁРНЫЙ Саша (настоящие имя и фамилия - Александр Михайлович Гликберг) [1 (13) октября 1880, Одесса - 5 августа 1932, местечко Лаванду, Франция], русский поэт.
http://er3ed.qrz.ru/chornyi.htm

Живая азбука

Буквам очень надоело
В толстых книжках спать да спать...
В полночь - кучей угорелой
Слезли с полки на кровать.

А с кровати - на пол сразу,
Посмотрели - люди спят -
И затеяли проказу,
Превесёлый маскарад.

А - стал аистом, Ц - цаплей,
Е - ежом... Прекрасный бал!
Я не спал и всё до капли
Подсмотрел и записал...

Утром в дверь стучит художник
(Толстый, с чёрной бородой,
И румяный, как пирожник) -
Это был приятель мой.

Прочитал он, взял бумагу,
Вынул семь карандашей
И сейчас же всю ватагу
Срисовал для малышей.

А

Астра в садике цветёт -
Аист, вам пора в поход!

Б

Бык весь день мычит и ест.
Белка держит хвост, как шест.

В

Ворон может жить сто лет.
Волк овце - плохой сосед.

Г

Гусь шагает, как солдат.
Груша зреет - Гриша рад.

Д

Дятел в дуб всё тук да тук...
Дуб скрипит: «Что там за стук?»

Е

Ёж под ёлкой удивлён:
Ёлка с иглами - и он.

Ж

Жаба ждёт, раздув живот, -
Жук летит ей прямо в рот.

З

Зяблик в роще засвистал,
Заяц струсил и удрал.

И

Ива клонит ветви в пруд.
Индюки всегда орут.

К

Крыса мчится через мост.
Кот за ней, задравши хвост.

Л

Лебедь родственник гуся,
Лошадь - зебре, лещ ершам.

М

Мышь глядит на потолок:
«Муха, свалишься, дружок!»

Н

Норка ловит рыб в волне.
Носорог храпит во сне.

О

Ослик влез в чертополох.
Обезьянки ищут блох.

П

Пчёлка трудится весь день,
Петушку и клюнуть лень.

Р

Рыжик прячет в мох колпак.
Рак был негр, а стал, как мак.

С

Слон ужасно заболел -
Сливу с косточкою съел.

Т

Тигр свирепей всех зверей,
Таракан же всех добрей.

У

Утка - опытный нырок.
Ужик любит холодок.

Ф

Фиги сладки, как желе.
Филин днём сидит в дупле.

Х

Хрущ - весёлый майский жук.
Хмель ползёт на шест без рук.

Ц

Цыпка вышла из яйца.
Цапля спит у деревца.

Ч

Червячок влез на цветок,
Чиж слетел - и клюнул в бок!

Ш

Шимпанзе грызёт бисквит.
Шпиц от зависти дрожит.

Щ

Щур ест пчёл по сотне в день.
Щука-злюка скрылась в тень.

Э

Эфиопы варят суп.
Эскимос зашит в пять шуб.

Ю

Юнга моет свой корабль.
Юра клеит дирижабль.

Я

Ястреб - ловкий птицелов.
Ягуар - гроза лесов.

Ъ, Ь, Ы

Твёрдый знак и мягкий знак,
Ы и Ять - остались так.

Кухня

Тихо тикают часы
На картонном циферблате.
Вязь из розочек в томате
И зелёные усы.

Возле раковины щель
Вся набита прусаками,
Под иконой ларь с дровами
И двугорбая постель.

Над постелью бывший шах,
Рамки в ракушках и бусах, -
В рамках - чучела в бурнусах
И солдаты при часах.

Чайник ноет и плюёт.
На окне обрывок книжки:
«Фаршированные пышки»,
«Шведский яблочный компот».

Пахнет мыльною водой,
Старым салом и угаром.
На полу пред самоваром
Кот сидит как неживой.

Пусто в кухне. «Тик» да «так».
А за дверью на площадке
Кто-то пьяненький и сладкий
Ноет: «Дарья, четвер-так!»
1922


***

Кем ты будешь? Учёным, свободным учёным?
Мясников слишком много и так.
Над блевотиной лжи, над погостом зловонным
Торжествует бездарный кулак...
     Дьявол сонно зевает,
     Лапой нос зажимает:
Двадцать слов, корка хлеба и мрак.

Может быть, ты откроешь бациллу прохвостов?
Против оспы ведь средство нашли.
Гроздья лозунгов новых наряднее тостов, -
В середине - холодные тли.
     Каин тучен и весел,
     Нож сверкает у чресел,
Холм невинных всё выше вдали...

Может быть, ты сумеешь в достаточных дозах
Суп из воздуха выжать для всех?
Укрощённое брюхо возляжет на розах,
Вспыхнет радость, беспечность и смех -
     И не будет причины
     Верить в святость дубины,
В ритуал людоедских потех.

Ты в оглобли труда запряжёшь водопады,
И приливы, и ветер, и град:
Полчаса поработал и пой серенады,
Дуй в свирель и соси виноград...
     Шахт не будет бездонных,
     Глаз не будет бессонных,
Люди станут добрее цыплят.

Что-нибудь с идиотами сделать бы надо:
Обязательно средство найди!
С каждым часом растёт их крикливое стадо, -
Рот под мышкой, глаза позади,
     Дважды два - то семнадцать,
     То - четыреста двадцать,
Граммофон в голове и в груди.

Я, увы, не увижу... Что поделаешь - драма...
Ты дождёшься. Чрез лет пятьдесят -
(Говорила в Берлине знакомая дама)
Вся земля расцветёт, словно сад...
     Спит мальчишка, не слышит,
     Разметался и дышит.
В небе мёртвые звёзды горят.
1921

Воробей

Воробей мой, воробьишка!
Серый-юркий, словно мышка.
Глазки - бисер, лапки - врозь,
Лапки - боком, лапки - вкось...

Прыгай, прыгай, я не трону -
Видишь, хлебца накрошил...
Двинь-ка клювом в бок ворону,
Кто её сюда просил?

Прыгни ближе, ну-ка, ну-ка,
Так, вот так, ещё чуть-чуть...
Ветер сыплет снегом, злюка,
И на спинку, и на грудь.

Подружись со мной, пичужка,
Будем вместе в доме жить,
Сядем рядышком под вьюшкой,
Будем азбуку учить...

Ближе, ну ещё немножко...
Фурх! Удрал... Какой нахал!
Съел все зёрна, съел все крошки
И спасиба не сказал.
1921


Современный поденщик

С утра до поздней ночи,
Охрипший, как бульдог,
Как раб чернорабочий,
Кружится педагог.

В мозгах пуды науки,
В кармане бутерброд.
Обшарпанные брюки,
Подтянутый живот.

Суп стал в сто раз дороже,
А труд всего раз в пять, -
Ведь в класс нельзя-с в рогоже,
Неловко, так сказать.

И вот по всем предметам
С утра до девяти
Зимой, весной и летом
Мозгами колоти...

А ночью, без оглядки,
В кровати до зари -
В проклятые тетрадки
С унынием смотри.

Уснёт ли средь терзаний, -
Во сне опять сквозь строй:
То взятие Казани,
То гнусный Домострой!

Проснётся, злой и хмурый,
Цикория хлебнёт
И, сгорбивши фигуру,
Вновь в школу побредёт...

Порой на тротуаре
Услышишь писк девиц:
«Фи, человек в футляре!
Тупица из тупиц»...

А сами, глядь, скользнули
В дурацкое кино
Смотреть «Убийство в Туле»,
Пусть смотрят, всё равно.

Чудак, дай, милый, лапу!
Не думай - и вали...
Я пред тобою шляпу
Снимаю до земли.
1920, Вильно

Русское

Руси есть веселие пити
Не умеют пить в России!
Спиртом что-то разбудив,
Тянут сиплые витии
Патетический мотив
О наследственности шведа,
О началах естества,
О бездарности соседа
И о целях божества.
Пальцы тискают селёдку...
Водка капает с усов,
И сосед соседям кротко
Отпускает «подлецов».
Те дают ему по морде
(Так как лиц у пьяных нет),
И летят в одном аккорде
Люди, рюмки и обед.
Благородные лакеи
(Помесь фрака с мужиком)
Молча гнут хребты и шеи,
Издеваясь шепотком...
Под столом гудят рыданья,
Кто-то пьёт чужой ликёр.
Примирённые лобзанья,
Брудершафты, спор и вздор...
Анекдоты, словоблудье,
Злая грязь циничных слов...
Кто-то плачет о безлюдье,
Кто-то врёт: «Люблю жидов!»
Откровенность гнойным бредом
Густо хлещет из души...
Людоеды ль за обедом
Или просто апаши?
Где хмельная мощь момента?
В головах угарный шиш,
Сутенёра от доцента
В этот миг не отличишь!

Не умеют пить в России!
Под прибой пустых минут,
Как взлохмаченные Вии,
Одиночки молча пьют.
Усмехаясь, вызывают
Все легенды прошлых лет
И, глумясь, их растлевают,
Словно тешась словом: «Нет!»
В перехваченную глотку,
Содрогаясь и давясь,
Льют безрадостную водку
И надежды топчут в грязь.
Сатанеют равнодушно,
Разговаривают с псом,
А в душе пестро и скушно
Черти ходят колесом.
Цель одна: скорей напиться...
Чтоб смотреть угрюмо в пол
И, качаясь, колотиться
Головой о мокрый стол...

Не умеют пить в России!
Ну а как же надо пить?
Ах, взлохмаченные Вии...
Так же точно - как любить!
1911

Больному

Есть горячее солнце, наивные дети,
Драгоценная радость мелодий и книг.
Если нет - то ведь были, ведь были на свете
И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ...

Есть незримое творчество в каждом мгновенье -
В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.
Будь творцом! Созидай золотые мгновенья -
В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз...

Бесконечно позорно в припадке печали
Добровольно исчезнуть, как тень на стекле.
Разве Новые Встречи уже отсияли?
Разве только собаки живут на земле?

Если сам я угрюм, как голландская сажа
(Улыбнись, улыбнись на сравненье моё!),
Этот чёрный румянец - налёт от дренажа,
Это Муза меня подняла на копьё.

Подожди! Я сживусь со своим новосельем -
Как весенний скворец запою на копье!
Оглушу твои уши цыганским весельем!
Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье.

Оставайся! Так мало здесь чутких и честных...
Оставайся! Лишь в них оправданье земли.
Адресов я не знаю - ищи неизвестных,
Как и ты, неподвижно лежащих в пыли.

Если лучшие будут бросаться в пролёты,
Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!
Полюби безотчётную радость полёта...
Разверни свою душу до полных границ.

Будь женой или мужем, сестрой или братом,
Акушеркой, художником, нянькой, врачом,
Отдавай - и, дрожа, не тянись за возвратом:
Все сердца открываются этим ключом.

Есть ещё острова одиночества мысли -
Будь умён и не бойся на них отдыхать.
Там обрывы над тёмной водою нависли -
Можешь думать... и камешки в воду бросать...

А вопросы... Вопросы не знают ответа -
Налетят, разожгут и умчатся, как корь.
Соломон нам оставил два мудрых совета:
Убегай от тоски и с глупцами не спорь.
1910
Примечания:
Написано по поводу участившихся в годы реакции самоубийств среди интеллигенции, в частности среди учащейся молодежи.
Григ Эдвард (1843-1907) - норвежский композитор.
Голландская сажа - краска, употреблявшаяся в живописи.

Культурная работа

Утро. Мутные стёкла как бельма,
Самовар на столе замолчал.
Прочёл о визитах Вильгельма
И сразу смертельно устал.

Шагал от дверей до окошка,
Барабанил марш по стеклу
И следил, как хозяйская кошка
Ловила свой хвост на полу.

Свистал. Рассматривал тупо
Комод, «Остров мёртвых», кровать.
Это было и скучно, и глупо -
И опять начинал я шагать.

Взял Маркса. Поставил на полку.
Взял Гёте - и тоже назад.
Зевая, подглядывал в щёлку,
Как соседка пила шоколад.

Напялил пиджак и пальтишко
И вышел. Думал, курил...
При мне какой-то мальчишка
На мосту под трамвай угодил.

Сбежались. Я тоже сбежался.
Кричали. Я тоже кричал,
Махал рукой, возмущался
И карточку приставу дал.

Пошёл на выставку. Злился.
Ругал бездарность и ложь.
Обедал. Со скуки напился
И качался, как спелая рожь.

Поплёлся к приятелю в гости,
Говорил о холере, добре,
Гучкове, Урьеле д'Акосте -
И домой пришёл на заре.

Утро... Мутные стёкла как бельма.
Кипит самовар. Рядом «Русь»
С речами того же Вильгельма.
Встаю - и снова тружусь.
1910

Ламентации

Хорошо при свете лампы
Книжки милые читать,
Пересматривать эстампы
И по клавишам бренчать, -

Щекоча мозги и чувство
Обаяньем красоты,
Лить душистый мёд искусства
В бездну русской пустоты...

В книгах жизнь широким пиром
Тешит всех своих гостей,
Окружая их гарниром
Из страданья и страстей:

Смех, борьба и перемены,
С мясом вырван каждый клок!
А у нас... углы, да стены
И над ними потолок.

Но подчас, не веря мифам,
Так событий личных ждёшь!
Заболеть бы, что ли, тифом,
Учинить бы, что ль, дебош?

В книгах гений Соловьёвых,
Гейне, Гёте и Золя,
А вокруг от Ивановых
Содрогается земля.

На полотнах Магдалины,
Сонм Мадонн, Венер и Фрин,
А вокруг кривые спины
Мутноглазых Акулин.

Где событья нашей жизни,
Кроме насморка и блох?
Мы давно живём, как слизни,
В нищете случайных крох.

Спим и хнычем. В виде спорта,
Не волнуясь, не любя,
Ищем бога, ищем чёрта,
Потеряв самих себя.

И с утра до поздней ночи
Все, от крошек до старух,
Углубив в страницы очи,
Небывалым дразнят дух.

В звуках музыки - страданье,
Боль любви и шёпот грёз,
А вокруг одно мычанье,
Стоны, храп и посвист лоз.

Отчего? Молчи и дохни.
Рок - хозяин, ты - лишь раб.
Плюнь, ослепни и оглохни,
И ворочайся, как краб!

...Хорошо при свете лампы
Книжки милые читать,
Перелистывать эстампы
И по клавишам бренчать.
1909


Потомки

Наши предки лезли в клети
И шептались там не раз:
«Туго, братцы...видно, дети
Будут жить вольготней нас».

Дети выросли. И эти
Лезли в клети в грозный час
И вздыхали: «Наши дети
Встретят солнце после нас».

Нынче так же, как вовеки,
Утешение одно:
Наши дети будут в Мекке,
Если нам не суждено.

Даже сроки предсказали:
Кто - лет двести, кто - пятьсот,
А пока лежи в печали
И мычи, как идиот.

Разукрашенные дули,
Мир умыт, причёсан, мил...
Лет чрез двести? Чёрта в стуле!
Разве я Мафусаил?

Я, как филин, на обломках
Переломанных богов.
В неродившихся потомках
Нет мне братьев и врагов.

Я хочу немножко света
Для себя, пока я жив,
От портного до поэта -
Всем понятен мой призыв...

А потомки... Пусть потомки,
Исполняя жребий свой
И кляня свои потёмки,
Лупят в стенку головой!
1908

Ах, зачем нет Чехова на свете!
Сколько вздорных — пеших и верхом,
С багажом готовых междометий
Осаждало в Ялте милый дом…
День за днем толклись они, как крысы,
Словно был он мировой боксер,
Он шутил, смотрел на кипарисы
И прищурясь, слушал скучный вздор.
Я б тайком пришел к нему иначе:
Если б жил он, — горные мечты! —
Подошел бы я к решетке дачи
Посмотреть на милые черты.
А когда б он тихими шагами
Подошел случайно вдруг ко мне —
Я б, склонясь, закрыл лицо руками
И исчез в вечерней тишине.
Саша Чёрный
1922 г