Воспоминание - Три старушки

...а про род мой это не фантастика, а реальность. Баба Лена (моя прабабушка) знала, что истинный её отец князь Павел Павлович Голицын, да и все наверное там в Андрианово знали, но потом-то революция была и многое поменялось. В советское время опасно было вообще про такие вещи вспоминать, вот мы и мыкаемся уже столетье в бедности, бесславии, позоре и презрении. Под конец советской власти, Прабабушка Лена рассказала о своём истинном отце своей невестке(жене внука), то есть моей матери. Но не до того тогда было, не время. Мать моя четверых детей родила, и много трудностей было. Потом, в 1991 году прабабушка Лена умерла, отчего мой отец - поэт и фехтовальщик Шульков Михаил Владимирович - её внук и правнук князя - мой отец очень страдал, и со смерти главы рода начались огромные несчастья нашей семьи, продолжившие череду трагических событий и бед 20 века, связанные с нашим родом. В 1992 году бабушка Галя, после смерти матери заболевшая раком, была прооперирована, и была у ней отнята одна грудь. Я помню, как мы ездили в больницу к бабушке, долго ждали, но потом бабушка всё-таки спустилась к нам. А позже беды не унимались, началась безработица и безденежье, наша семья пережила страшный Голод в 90-е и начало 2000-х. У нас часто не было ничего поесть, даже хлеба. Отцу приходилось собирать металл, разделывать и сдавать, чтобы купить кусок хлеба. А мать, работавшая раньше медиком, ныне была вынуждена работать то дворником, то уборщицей, и при этом после работы по вечерам ходила к людям делать массаж, но этого они не ценили, и зачастую норовили не заплатить или обмануть. К нам люди относились с большим презрением. Порой помогали продуктами, но давали обычно то, что жалко выбросить на помойку, подгнившую мелкую морковь, картошку чуть ли не горох величиной, крупу с червяками. Но мы и этому были рады, иначе бы нам было не выжить. Бывала и искренняя помощь, но это были единичные случаи, редкие люди. Когда удавалось купить четвертинку хлеба (а тогда, в 90-е хлеб продавали не только половинками, а и резали на четвертинки), мы делили эту четвертинку чёрного хлеба на шестерых поровну, и съедали. Много приходилось унижаться, ища заработок на хлеб. Но даже состоятельные знакомые и родственники не помогли с работой, только корили, якобы мы сами во всём виноваты; брезговали нами. Я же в те страшные годы подвергалась травле со стороны не только одноклассников, но и со стороны школьников, и со стороны жителей города Новодвинска. Страшно было выйти на улицу, опасно. Порой в меня летели стёкла, камни и грязь. В школе надо мной издевались, поэтому школа для меня была адом. Я боялась ходить в школу, не смотря на то, что я тянулась к знаниям. Но всё было против меня. А в 12 лет, когда я шла после подработки домой (продавала газеты "Новодвинский рабочий" на улице возле магазина Ассоль), на меня напали подстерегавшие уже трое парней-подростков. Это было на улице Советов. Все трое были старше меня года на два-три, один из них - Женя Крамаренко приходился каким-то дальним родственником нашей классной руководительнице. Они остановили меня и потребовали отдать все деньги. В кармане у меня было тридцать рублей; половину я должна была отдать в редакцию за газеты, а половина была моим заработком. Я тогда копила на книги, а порой отдавала родителям, чтобы купить хлеба или крупы. Иногда во время работы мне было невмоготу, я заходила в магазин и рассматривала пирожные. Особенно мечтала о "медовом" пирожном за 3 рубля 60 копеек. Очень хотелось, но я думала "если я куплю его и съем, то ничего не останется, а мне ведь нужна книга, или гадальные карты". Иногда, если удавалось продать все газеты, я устраивала себе маленький праздник: всё же покупала заветное пирожное и шла домой с предвкушением. Но это было уже несколько позже, на следующий год. А пока же, осенью 1998 года, на меня напали малолетние преступники и потребовали отдать заработанные мои деньги. Я отказалась. Деньги были в карманах синей тонкой ветровки. Трое парней стали меня избивать, повалили на асфальт и пинали ногами. С трудом заработанные монетки в 50 копеек, одно и дву-рублевые, разлетелись со звоном об асфальт. Эти пацаны с жестокостью избивали моё тело. Разбили мне губы. Текла кровь. Многочисленные ушибы от ботинок на теле. Я закрыла лицо руками, но это, конечно, меня не спасло. Это происходило возле деревянного двухэтажного дома на улице Советов, а напротив был продуктовый магазин. Были сумерки, но ещё не темно. Люди взрослые, входили и выходили из магазина, и, видя происходящее, обходили стороной, чтобы не попасться на глаза, не быть свидетелем произошедшего. Как я добралась до дома, я уже не помню. Дальше были какие-то разбирательства, приход классной к нам домой, что-то спрашивали, а я лежала на своей напольной лежанке, и почти не могла говорить, выдавливала из себя с трудом. Парней этих нашли. Но, конечно, для них всё обошлось. Время было такое. Это был Новодвинск в своём истинном обличье. Многие недели я отлёживалась дома. Никуда не выходила. Со временем всё же пришлось вернуться в злосчастную школу №1, но это было только начало жестокой травли меня, которая продолжалась несколько лет, вплоть до окончания школы, после чего я уже смогла покинуть злосчастный город Новодвинск, уехав в столицу - Москву.
Прабабушка Лена мне запомнилась в синем платочке, у неё было худощавое вытянутое лицо, и она была строга. Однажды, у бабушек дома, когда родители были то ли на концерте на каком-то, то ли в органном зале в кирхе, я рисовала, сидя между столом и северным окном, а нарисовав, понесла показывать важный рисунок бабушке Лене, которая лежала уже совсем старая на диване. "Уберите её отсюда" - застонала баба Лена. Мне, малому ребёнку было невдомёк, что прабабушка моя 90-91 летняя уже почти ничего не видит (к старости ослепла), и любое даже малейшее движение воздуха или вибрация - старой женщине - создавали ей дискомфорт и причиняли страдание. А мне же тогда стало так горько, что она меня прогнала, и я пошла на кухню, к бабушке Гале, которая посмотрела мой рисунок, уделила мне внимание, и, объяснила ситуацию и успокоила. Благодаря вот этой горечи я запомнила свою прабабушку, и в дальнейшем, когда вошла уже в сознательный возраст, чтила главу нашего рода, ровесницу века, перенёсшую все его беды и ужасы.
На моей картине "Воспоминание: Три старушки"(2016) я изобразила самое драгоценное воспоминание детства, моих бабушек (Прабабушка Лена в центре в синем платочке, и её две дочери - старшая - моя бабушка Галя и тётя Мара, то есть Марианна), и ту самую квартиру в центре Архангельска, в которой свершалась история России. Нарисовать красоту не могла; рисовала из головы, из воспоминания, и переделывать или улучшать не посмела, не имела права, ведь итак, чтобы нарисовать эту картину, воспоминательно-размытое изображение, я очень долго собиралась, собиралась душой, слишком всё это серьёзно, и слишком много горечи и фамильной скорби накопилось, и рисовала с болью в душе.
Линда-София Дэгэрская (урождённая Шулькова, или - Ляйля Симург, что есть мой творческий псевдоним), 12 октября 2016 года.