Пробуждение, 2007, Москва

Я стараюсь нащупать звук
Он выскальзывает из уха.
Вот наука сложнее других наук –
Распознать это свойство слуха,

Дотянуться до высоты,
Долететь туда ниоткуда
И, дотронувшись пальцами до пустоты,
Тихо вскрикнуть: о чудо чудо.



Листок скрутился в ухо
И обратился в слух.
Из облачного пуха
Соткался тот из двух,
Что создан был для грома
И шелеста ветвей.
Один сказал другому,
И стала жизнь живей.

И для кого воочью,
А для кого в уме,
Возникли: запах почек,
Их лопанье во тьме.
Гул бабочки на шторах,
Наружные сверчки
И осторожный шорох,
И дождь, и сквознячки.

Один, прижав коленки
К грудине как печать,
Другая носом к стенке,
Не в силах отвечать,
Но ловит звуки сетью
Заломленной руки.
И утро, то есть, ветер,
Явившийся с реки,

Уже не тьмой, а тенью
Проходит по вискам,
Его прикосновенье,
Свеченье между рам…
И отразится в луже
Мелькнувшее в окне.
И это все снаружи,
И это все во мне.



И солнце к стеклам прикоснулось.
Над павильоном заводским
Струится рыжеватый дым.
Смотри, земля едва проснулась.
А может, вовсе не спала.
Она сквозь тьму себя несла,
Притихшая над сном чужим,
На спящих глядя без печали
И без улыбки, просто так,
Плечами раздвигая мрак,
И звезды плыли над плечами.


По узкой тропе,
По узкой-узкой
Как бы так пройти,
Чтоб никому не больно,
По серым камням,
Скользким, осторожно,
Серая змея,
Ты меня не трогай.

Я хотела так
Перейти по броду,
Чтоб не замутить,
Не нарушить воду,
Поле перейти,
Не колыша травы,
Опустить глаза,
На гранит шершавый,

А кругом река,
Пауки, стрекозы,
А в речной воде
Раки да лягушки,
А кругом народ,
Занятый делами,
И глаза, глаза,
Бездны и глубины.



Из земли струится ствол шершавый
И птенец в гнезде топорщит крылья.
Кровь бежит стремительной отравой
С ощущеньем сладкого бессилья.

Все полно предчувствием полета.
Вдалеке взлетает эстакада,
И по ней сверкающее что-то
Движется, а ближе и не надо.

Лист летит над крышей – это ветер
Теребит и тянет кверху кроны.
Ласточки, смешливые как дети,
Оживляют вмиг проем оконный.

Ветер тянет дерево за пальцы,
Без него затекшие в покое.
Руки вверх. Гляди-ка, ты попался,
И с тобой случается такое.

 

Шут

Им не надо, не надо звезд
И других им планет не надо,
Всем кометам падет на хвост
Пепел местного снегопада.
На расплавленный свет окна
Ляжет тень перекрестной рамы.
Засмеется: «Иди ты на…»
Скажет: «помнится, в год, когда мы…»
Я сижу на полу в углу,
Как игрушки, катаю звезды.
Бесполезно хватать полу
И кричать «ну послушай», поздно
Говорить, что ты видел сам,
Как росток раздвигает землю.
Отсидеться бы по углам,
Что-то мямля, а лучше внемля.

Вот послушай. Бушпритом, повернутым к океану,
Точно пальцем тыча в сторону горизонта,
Он говорит: «достану, ей-ей, достану»,
И кипит волна, отбегая сонно,
От борта, еще не струей, упруго
Выхлестывающей из-под форштевня с пеной,
А легким всхолмием. Ветер с юга,
Не достигая краев вселенной,
Рассыпается здесь, над его бушпритом.
И отзвуки ветра стихают сами.
Но в снастях его застревает ритм,
Уловленный всеми его тросами.

Вот послушай. В саму его форму вложен
Голос мучительного движенья,
Себя вынимающего из ножен
Перевернутого отраженья.
Вон из гавани, из самого футляра
Водяной и небесной ткани.
С наслаждением, кажется, ждет удара
В паруса, ему тесно и в океане.