Притча о чае. Буддийская антивоенная легенда

Притча о чае. Буддийская антивоенная легенда

I
Времени нет… эта истина, словно окно,
Души к нирване межзвездной дыханьем зовет…
Но на земле очень важно бывает оно:
То, нет чего, то струится, то встанет, как лёд.

Волны секунд то вздымают, то тянутся вниз.
Как не утопнув, забывшись на миг невзначай? –
Лодка нужна, хоть бревно, да хоть крошечный лист,
Знать, оттого-то в Китае придумали чай.

Выпьют его и плывут, помолясь ни за что,
Все или каждый, не важно им, тот ли, другой.
Спать не желают… хоть штиль, хоть бушующий шторм –
Плыть бы, и чтобы никто с корабля – ни ногой.

Древняя правда… а мы что, моложе? – ничуть.
Дышим космическим ветром сквозь то же окно,
Только твердят, что в сердцах у нас слякоть и муть:
Лодку качаем, в ток времени впрыснув вино.

Глупость… мы храбры и стойки… и не о чем спор –
Пьем, над наветом и смертью смеясь напоказ,
Чтобы забыться, как в дреме, и рухнуть за борт,
Ближних спасая, как прежде спасали не раз.

Ну а потом – снова в лодку, в своей простоте
Бурю прощая, как всех, кто шипят за спиной.
Вот, друг, об этом и песня, о чайном листе
И о двух гранях невидимой правды одной.

II
Лето далекое, плачущий Индокитай
Лотос [1] зари обнял ласковым алым цветком.
“Вечность, ты раны всех нас залечи, залатай –
Просит монах – не желаю грустить ни о ком.

Все мы уйдем, чтоб потом повториться в кругу
Судеб и дат… ветер космоса, душу встречай!
Я… я готов… но… прости, всё никак не могу…
Надо усерднее… господи, где же мой чай!

Спать – ни за что… жаль, что веки всё клонятся вниз,
Но сквозь бурленье эпох, через боль и враньё,
К миру неси меня, чайный наваристый лист…
Кружка упала… за новой… да чтобы ее!

Пить… можно так, и не пить, и не есть ничего,
Как мой учитель, незримою тайной стоять,
Только вот… злоба и боль… за себя, за него:
Сколько разграбили пагод… да кто там опять?

Дева впорхнула, и искра меж ними прошла:
Втрескался юный монах, но не кажет любовь.
Тихо спросил: “кто ты?... вижу… покорна, светла…”,
Сам вновь решив: “Понял я, искушение вновь.

Сколько ж я вас одолел, где тот жданый покой?
Но… что нирвана, где холод, что вечность без чувств?
Да, ты красива…глядишь как… но год-то какой…
Ладно… тебе помогу…хоть чему научу”

Вслух произнес: “Мир в огне, но погаснут огни,
Ты… по домашним скучаешь – но это проидет,
Если не сможешь терпеть – колесо крутани,
Чаю попей, стаешь мерной, спокойной, как лед [2].

Что ты дрожишь?... низ ли, высь ли – сейчас выбирай:
Плотью поблекнешь ты здесь… нет замка на двери…
И лишь душой расцветешь, как наш солнечный край,
Что обнимает чарующий лотос [1] зари”

“Да, я останусь, чтоб в вечности слушать тебя –
Дева заплакала – дух, ветер правды встречай!”
“Да не меня, а себя – парень крикнул, любя,
После ушел и вернулся – ну что ж, вот и чай”.

Долго ее он учил, али нет – всё одно:
Крутит не там, а улыбка нежна и тепла.
Сам он не верил в зияющий вечностный “ноль”,
И оттого и она не усердной была.

“О, мой учитель, неужто и вправду пуста
Эта нирвана?” – шепнет он и сядет без сил.
И вот однажды, от всенощных бдений устав,
Он, на себя разозлясь, на девчонку вспалил:

“Всё, не могу… всем трудам – пол юаня цена.
Так же расколота небь этой странной судьбой.
Как не поймешь? Край наш гибнет, повсюду воина,
Что ты смеешься? ” “Учитель мой, что же с тобой?

Я не смеюсь, я согласна… твой дух, будто высь,
Истину знает… средь бури ты – тихая гладь,
И… наша лодка плывет…” “Так усердней молись!”
“Друг, не могу… где же чай… очень хочется спать…

Все эти годы я верила только тебе,
Пряча под белой накидкой мерцание чувств,
Белый – цвет смерти, цвет счастья [3], но он мне не бел,
И без тебя поднебесья совсем не хочу!

Что вся  нирвана?  - лишь стылый бесчувственный лед,
Нужен лишь Дао [4] – путь в душу твою и мою.
Были б мы вместе, и мир наш опять расцветет,
Может, в другом, но похожем прекрасном краю.

Друг мой, за прошлые муки ты будешь прощен.
Дух, ветер правды живого поднебья встречай!
Я же – не знаю, простишь ли… скажу лишь еще…
“Что же еще?” Я люблю тебя…” “Да, нужен…чай”.

Парень из пагоды вышел в дождливую муть,
Взглядом измученным глядя на скатерти нив.
Девушка вскрикнула в страхе: “Забыл крутануть!”
“Да, позабыл… ну а что?... ничего, да, но… всё”.

Что был настигнут он черной сарматской стрелой,
Он не узнал, видя лишь лотос в ранних лучах,
И лишь напев, то ли новый, а то ли былой:
“Друг, ты забыл крутануть! ” – словно эхо, звучал.

…….

То был нагваль [5]… цвет вишневый, как будто пайзна [6],
Сыпался в дань междумирью дремучих лесов…
Ну а с девчонкой что стало? – попробуй, узнай! –
Ведает это лишь быстрых эпох колесо [7].

Лист мчался лодкой… для пары в ней счастье и сон,
Только Всевышний не спал, помня путь их былой:
Лопасти лет разрубили текучесть времен,
К берегу лист прибивая сансары [7] иглой.


III
Русская осень ласкает прохладой с боков
Звонкие листья открытого настежь окна…
Тихо… и только кувшинки седых облаков
Боль расплескали на стекла… ведь нынче воина.

Жуткое время, где капли текучих секунд
Вылились в пули…и гибнут в свинцовой росе
Люди и взгляды… их всех без разбора секут,
И лишь двоих не смогли, не успели засечь.

И оттого-то затишью, что гладит холмы,
Рады они, и глядят на дождливую гжель
Девушка Лида [2] и парень-безвестный калмык,
С фронта вернувшийся в отпуск на пару недель.

Всё им легко, лишь бы жил гордый северный край,
Дни отпускные – как нежная песня сквозь стон,
В пламени адовом – им лишь оставленный рай,
Эхо былого, о мире нечаянный сон.

“Хватит дремать… погляди, там светает, кажись –
Парень сказал, тихо морщась от тонкой зари –
Выспимся после, как будет прикончен фашист,
Да и полковник Нагвалев [4] о том говорит”.

“Да, мне бы чаю – девчонка шепнула тогда –
Но… где же чайник… ушел?... потерялись следы…”
“Ладно – ответил боец – похожу вдоль пруда,
Может, кувшинки [1] остались… налью в них воды”.

Лида взглянула на звонкие листья окна,
Что прозвенели миг счастья средь плачущих дат.
“Друг, ты такой романтичный”, - сказала она,
“Надо закрыть, не простынь – отвечал ей солдат –

Да, ты права… и еще… пусть не к месту вопрос:
Чай… что за тайна?... зачем ты так любишь его?
Словно сама ты оттуда, где он прежде рос,
В край наш явилась, как нежной зари волшебство”.

Девушка, ситец цветастый в руке теребя,
Пела весной сквозь тоску увядающих дней:
“Чай пить приятно, но больше люблю я тебя,
Сам ты всё знаешь… ты старше меня и умней

Старше душой, не по лету… но что из того?
Друг, вот и чайник… не трогай несчастный цветок!” –
Парень встряхнулся, как будто кольнула его
Память о чем-то… о чем – он поведать не мог…

День шел за год в отпускные веселые дни,
А на воине всё сливалось, как в жгучем бреду,
Но оборвалось их счастье, расстались они
Там… на седьмом… то ли дне, ну а то ли году.

Нежную сказку ошпарил правдивости йод,
Души слезились, как будто глаза от песка,
Стол, телеграмма, и парень читает ее:
“Умер Нагвалев. Ждем в часть. Поскорей. Тчк”

“Нет, не пущу… та бумажка, наверное, врёт –
Лида рыдала – уходишь… эх, скверный твой нрав!”
После замолкла, но стала холодной, как лёд,
Имя свое ледяное сполна оправдав.

“Что ж ты продрогла?...пусти… сердце стонет, болит… ” –
Вздрогнул боец, а она отвечала, любя:
“Буду молиться, и тайною крестных молитв
Нас защищу, и согрею тебя и себя.

Глаз не сомкну… чая нет… хоть цикорий насыпь…
Слезы бессонья спасут средь пылающих сёл…
Но… подожди… больно скрипнув, застыли часы…
Друг, ты забыл крутануть!” – тут-то вспомнил он всё.

Вмиг стал спокойней и легче. Уселся на стул:
“Как же устала лица полнолунная гладь!
Чай… то потом… лучше… капель попей на спирту,
И не волнуйся… вернусь я… ложись-ка ты спать”.

Морщилась Лида, грустила душа об ином,
Но покорилась солдату, раз сказано “пей!”
И сохранила бойца не молитвой, но сном,
Тем, что была лишена в прошлой жизни своей.

Вскоре вернулся он к милой в их низенький дом:
“Друг, ветер правды живого поднебья встречай –
Тихо сказал – здесь нирвана не скована льдом,
Милая, хватит дремать… я принес тебе чай!”

…..

Так всё и было… их лица потомкам видны,
Что сохранят тайну вечную перед страной:
С лодки размеренных дней прыгнуть в бурю воины,
Чтобы спасти и Россию, и весь шар земной.

Что с парой нынче – они говорить не велят:
Если ушли, то вернутся сквозь времен вой.
Как? – то поведают с неба их учителя:
Старец нагваль и полковник из смершевских войск –

Пламень волшебного космоса в них не угас,
Душу единую гладит лучистая прядь,
Но и над ними есть те, кто молились за нас,
Те, кто стояли когда-то, чтоб вввеки стоять:

С высей, где времени нет, как на камне – волос,
Смотрят на нас, новь сплетая с седой стариной,
Будда спокойный и вечный спаситель Христос,
Словно две грани невидимой правды одной.


[1] Лотос – от греческого “лот”, выбор, славянский аналог “жребь”. Самый близкий к лотосу цветок в средних широтах – кувшинка.

[2] Лида – славянский аналог этого имени – Леда, ледяная

[3]В Китае смерть в древности называли “белой радостью”, намекая на возможность выхода их круга перерождений

[4] Дао – путь к вечной истине.  К нирване. Тут стоит сказать о том, что индуистская и буддийская нирвана отличаются: буддийская более умозрительная и философская, подразумевающая просто выход, выход из круга перерождений, а куда – не уточняющая, в связи с ограниченностью разума как такового. Индуистская нирвана также подразумевает выход из круга перерождений, но с чувственным компонентом, слияние с Высшим миром, в том числе, с высшими проявлениями чувства и возможность вновь возвращаться на круг по желанию. В Индуизме, как и в православном христианстве, три основы (две высших сущности и любовь (а не вражда) между ними), что подразумевает синтез и саморазвитие мира и движение в бесконечность. Но позднехристианский (в отличие от раннехристианского) Рай не совсем сходен с Индуистской нирваной, вечное блаженство – лишь ступень, лишь путь к нирване… но и сама нирвана – тоже путь. Тут стоит вернуться к понятию Дао, которое подразумевает и путь к нирване, и вечную истину, и вечный путь. Выражение “дао зернисто” не является материалистическим, а лишь образным способом предает понятие неоднородности бытия.   
 
[5]  Нагваль – учитель

[6] пайзна – рис или деньги

[7] сансара – колесо перерождений. Сходно со славянским понятием Коло. Можно образно сказать, что существо рождается там, где ткнулась спица колеса сансары, проткнувшая клубок нитей (или струй, рек) времени.