вместо вступления
Прозрачный воздух юга Грузии, что может быть полезнее и благотворнее,- чистого белого снега на вершинах гор, подножие которых поросло буйной зеленью и омывается лучезарным морем. Здесь в течение одного-двух дней можно наблюдать все четыре времени года: глубокий снег на вершинах, туман с дождем и снегом в горах, пробивающуюся молодую траву и весенние цветы в предгорьях и, наконец, жаркое лето среди вечнозеленых пальм на берегу Черного моря. В то время, как разреженный холодный воздух зимой в высокогорной Сванетии захватывает Ваше дыхание, в ста километрах от нее, на Черноморском побережье, зреют лимоны и апельсины
Отец , потомственный дворянин Владимир Константинович , работал лесничим третьего разряда. Еще неделю назад он обещал сыну, что возьмет его с собой на объезд своего хозяйства. Высокий, широкоплечий, с черными волосами, зачесанными набок, с черной бородой, с загорелым, подвижным, выразительным лицом, он сидел сейчас напротив выбеленной большой печи в огромной прохладной скромно обставленной гостиной и готовил нехитрые пожитки для объезда лесного хозяйства. Ружье уже было почищено и блестело смазкой у скамьи. Движения отца быстрые, четкие, решительные. Веселый, приветливый, впечатлительный, настроение у него менялось часто. Он обладал большим темпераментом, большой и глубокой силой чувства к детям — своим, чужим, к родным, к животным, к природе... Он был слит с природой, он любил и понимал ее всем своим существом. Все это, как и грудной густой бас передалось и его сыну. Владимир Константинович свободно говорил на грузинском, армянском и татарском языках, был не только умен, но и остроумен, легко находил общий язык с людьми, независимо от их происхождения, и пользовался общим уважением. Человека не может не интересовать природа. Он связан с нею тысячью неразрывных нитей. Вне природы и без природы невозможно существование человечества. «Надо любить все: зверей, птиц, растения, в этом – красота жизни!» – восклицал А. Куприн. Человек должен все время помнить, что он – совершеннейшее творение природы. Именно человеку природа доверила свое будущее. Мы восхищаемся мерцанием звезд, восходом солнца, капельками утренней росы, первыми весенними цветами. Но поэты могут красоту не только увидеть, а и рассказать нам так, чтобы мы испытали удивление перед необычайным миром природы. Они словно становятся частью природы или ее проводниками в мир людей. Наверное, нет такого поэта, у которого бы не было пейзажной лирики. С. Есенин любил бескрайние поля и луга своего родного села Константиново, радовался и белой березке, и душистой черемухе, любил цветы, животных. Только человек, любящий свою Родину, мог так просто и в то же время необычно рассказать нам о природе родного края:
Улыбнулись сонные березки,
Растрепали шелковые косы.
Шелестят зеленые сережки,
И горят серебряные росы.
Поэзию XIX века невозможно представить без стихотворений о природе. Ф. Тютчев и А. Фет, А. Майков и А. Плещеев – эти и многие другие поэты показали читателю всю прелесть русской природы. Их поэзия волнует наше воображение, вызывает глубокие мысли, дает почувствовать красоту земли и родного слова. Стихи о весеннем утре, о летнем вечере, о временах года принадлежат к лучшим произведениям русской классической литературы. Среди этих поэтических шедевров музыкальностью и мелодичностью выделяются строки А. Фета. Его стихи полны гармонии. Розы грустят и смеются. В цветнике тонко позванивает колокольчик. Георгины обожжены дыханием первого мороза. А пушистая верба раскидывает перед нами свои ветви:
Уж верба вся пушистая
Раскинулась кругом;
Опять весна душистая
Повеяла крылом.
Певцом природы принято называть Ф. Тютчева. Природа у поэта вызывает размышления, она для него одушевленное, «разумное» существо, как и человек:
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…
К. Паустовский заметил, что «самые мягкие и трогательные стихи, книги и картины написаны русскими поэтами, писателями и художниками об осени». Осень была любимым временем года у А. Пушкина. «И с каждой осенью я расцветаю вновь», – писал поэт, и в его душе рождались гениальные стихи, среди которых много посвящено русской природе. Отличительной чертой стихотворений А. Пушкина о природе является то, что в них есть философские размышления о смысле жизни, о тайнах природы и поэтического творчества.
Читая лирические произведения русских поэтов о природе, мы понимаем, что в мире есть красота – это природа, которая восхищает, удивляет, радует нас. Она делает человека выше духовно, заставляет задуматься о смысле жизни, об отношении к окружающему миру. Главное – заметить эту красоту, не пройти мимо и не забывать слова русского поэта Н. Рыленкова:
Здесь мало услышать, здесь вслушаться нужно,
Чтоб в душу созвучья нахлынули дружно,
Чтоб вдруг отразили бездонные воды
Всю прелесть застенчивой русской природы.
Сам воздух южной Грузии , казалось бы, способствовал рождению большого поэта, но было и другое. Разговоры о душевной болезни Маяковского вспыхивают нередко, но интереса не представляют: он был, конечно, невротик,— но с полным сохранением самоконтроля, интеллекта, с безупречной нравственной шкалой. Иные полагают, что все эти неврозы были компенсацией огромного интеллектуального напряжения — увы, так не бывает: именно беспрерывная занятость, ежедневный насыщенный график были средством отвлечься от депрессии, от любых обсессий и от навязчивых мыслей о будущем, о старости, которой он боялся, и смерти, о которой предпочитал не думать вовсе. В свете его известного признания — двумя главными чертами своего характера он называл строжайшую обязательность и ненависть к любому принуждению,— смерть в самом деле возможна для него лишь как самоуничтожение: все остальное — жестокое и бессмысленное принуждение, цель которого ему непонятна. Отсюда постоянные мечты либо о бессмертии, либо о самоубийстве. Отсюда же и навязчивый страх старости. От всего этого отвлекала работа, и той же сосредоточенности на ней он требовал от других,— но у других-то не было таких неврозов, их вполне устраивали и нормальная жизнь, и нормальная смерть. Холостяк — полчеловека. Всё ради детей. Не нами началось, не нами и кончится.
У Маяковского, насколько можно судить по мемуарам и письмам, было три особенно выраженных невроза — обсессивно- компульсивное расстройство - ОКР, оно же синдром навязчивых состояний, игромания, которая была, в сущности, лишь одной из форм все того же ОКР и мизофобия- навязчивый страх загрязнения или заражения. Синдром ОКР особенно часто встречается у мужчин с высоким уровнем интеллекта, холостяков (48 процентов случаев) и у людей с незаконченным высшим образованием — интересный показатель: видимо, высшее образование как-то приучает к более высокой самодисциплине. Маяковский — и, кстати, Хармс, у которого ОКР было еще мучительнее,— попадают во все группы риска. ОКР выражается в том, что больной окружает свою жизнь огромным количеством трудновыполнимых заданий, условий, ритуалов, не наступает на трещины, не может пройти мимо стола или стула, не постучав по нему, не ложится спать без долгой и строго индивидуальной молитвы либо иной практики,— словом, живет в паутине тончайших обязательств. Это наверняка замечал за собой всякий, но у Маяковского тот самый случай, когда болезнь выходит наружу. Самая частая обсессия — мания чистоты, стремление постоянно мыть руки, страх прикасаться к дверным ручкам (и протирание их перед этим), ношение с собою личной посуды; это многократно подтверждено мемуаристами и у Маяковского, и у Хармса.
Страх Маяковского был настолько силён, что из-за него у поэта случались судороги. Маяковский в своём творчестве настойчиво выстраивал собственный образ «глыбы» и могучего человека. Он действительно был высоким и крупным, но в отношении своих сил сильно преувеличивал собственную «маскулинность». Маяковский избегал конфронтаций на уровне физических «разборок», один раз даже открыто отказался от вызова на дуэль. Страх оказаться слабым преследовал поэта. В стихах и речах Маяковский был Голиафом, но в жизни был человеком достаточно невротичным, Горький очень метко сказал про Маяковского «хулиган от застенчивости». Удивительно, как это сочеталось в одном человеке: с одной стороны – образ буяна, богоборца и драчуна, с другой – закомплексованный и нервный истерик, не переживший своих подростковых страхов. В своих стихах поэт навязчиво выстраивает образ эдакого грубого мачо. Не надо быть специалистом и посвященным, чтобы в настойчивых жалобах гиганта-самца увидеть перевернутые детские страхи. «Голодным самкам накормим желания, «проститутки, как святыню, на руках понесут» - эти построения слишком демонстративны, слишком громки и слишком нервозны, чтобы означать что-либо иное, кроме тайной неуверенности в себе. А образ отдающейся - неотдающейся женщины (земли, славы, толпы и т. л.) и вовсе не нуждается ни в какой расшифровке. Эту подростковую неуверенность Маяковского зорко подметил Бенедикт Лившиц, чуть не с первого их знакомства в 13-м году. Уже была написана «Кофта фата»: «Пусть земля кричит, в покое обабившись: «Ты зеленые весны идешь насиловать!» ...Женщины, любящие мое мясо, и эта...» . Лившиц, человек наблюдательный и умный, к тому же хорошо знакомый с психоанализом, обратил внимание и на то, как Маяковский распевает стихи Игоря Северянина, тогда еще любимого им поэта, сильно акцентируя первую строчку: «С тех пор, как все мужчины умерли...». Лившиц пишет: «Зачем с такой настойчивостью смаковать перспективу исчезновения всех мужчин на земле? - думал я. Нет ли тут проявления того, что Фрейд назвал Selbst-minderwertigkeit,- сознания, быть может, только временного, собственной малозначительности? Я высказал свою догадку Володе - и попал прямо в цель».
Причины неясны, и вряд ли стоит тут углубляться в психиатрические материи: одна версия сводится к нарушениям в обмене нейромедиаторов (конкретно — серотонина), другая — павловская — к тому, что нарушено соотношение между возбуждением и торможением, и все это ровно ничего не скажет дилетанту.
Есть версия, что ОКР чаще возникает у людей, склонных к особенному перфекционизму, не способных ничего закончить вовремя,— это так называемый анаксантический тип; нельзя сказать, чтобы Маяковский был перфекционистом в одежде или даже в стихах,— но в уборке квартиры, в наведении чистоты, безусловно, был. Лавут вспоминает несколько эпизодов, когда они чуть не опаздывали на поезд именно из-за обсессий или фобий Маяковского: один раз он на полчаса дольше, чем надо, наводил порядок в уже прибранной комнате, в другой раз не мог прервать бильярдную игру, пока не выиграл. Об игромании поговорим отдельно. Можно сказать, что мнительность у него прогрессировала — он становился подозрителен даже по отношению к друзьям, в «Хорошо» шлифовал каждую деталь, опасаясь малейших и, в сущности, третьестепенных неточностей. Ревность и подозрительность во время романа с Полонской развились у него до того, что она не могла шагу ступить без его назойливой заботы.
Людям этого типа проще дать десять концертов в провинции, чем провести одну ночь в пустой квартире. Почти все их дружбы или связи рано или поздно рвутся, ибо почти никто не способен соответствовать растущим, взаимоисключающим требованиям, новым и новым условиям. Возможно, своевременное обращение к психиатру помогло бы ему или хоть внушило бы утешительную мысль о том, что ничего особенного с ним не происходит — распространенность ОКР доходит до ста случаев на 100 тысяч человек (это тяжелые больные, а в легкой форме ОКР встречается сегодня у каждого двадцатого).
Что до игромании, она известна в двух формах: первая — одержимость азартными играми, происходящая либо от прямой корысти, либо от маниакальной сосредоточенности на самом процессе игры. Вторая — по сути продолжение тех же обсессий, проистекающее от постоянной неуверенности в себе и, собственно, в своем праве на существование. Маяковский никогда не играл ради денег — его выигрыши ничтожны по сравнению с гонорарами, деньги вообще никогда не занимали его, они должны быть в некотором необходимом для жизни количестве, чтобы не думать о них постоянно,— и ладно. Все игры Маяковского — как правило, разновидность пасьянса, поиск ответа на императивный вопрос: да или нет. Это проистекало от непрерывно нарастающей, копящейся неуверенности в собственном праве быть: Маяковский играл с приятелями в трамвайные билетики — у кого больше сумма цифр; с попутчиком — кто угадает количество шагов или шпал до столба; бильярдом он увлекался скорее эстетически — «отращиваю глаз»,— но если доходило до пари, играл до тех пор, пока не отыгрывался. Тут опять суеверие: нельзя уйти проигравшим. Значит, дальше в жизни все пойдет по нисходящей, сплошные проигрыши. И он мучил соперника, заставляя терпеть бесконечные отыгрывания — на бильярде, где чаще выигрывал, или в карты, где особенно удавался ему покер. Шахматы не интересовали его совершенно — там играешь не с судьбой, а его, как и суеверного Пушкина, больше всего интересовал именно прямой контакт с ней, ее ответы на его вопросы. Каждому из нас случалось — особенно в моменты крайнего нервного напряжения или в ожидании неясной, но ощутимой опасности,— просиживать ночами за пасьянсом, обычным или компьютерным, перекладывать его, пока не сойдется; оторви нас кто-нибудь в такую минуту от ничтожного и бессмысленного, в общем, занятия,— и мы будем уверены, что упустили спасение, а потому с крайней неохотой отвлекаемся на какие-то реальные дела. Как знать, может быть, поэтам и прочим жертвам ОКР присуще особо тонкое чувство реальности, они ощущают неочевидные связи, и Маяковский понимал, что если он выйдет из квартиры минутой раньше, то попадет под трамвай или машину, мало ли. Подобными зависимостями страдали:
Михаил Юрьевич Лермонтов родился с целым букетом наследственных и приобретенных болезней: золотухой, рахитизмом, повышенной нервозностью. Его дед покончил жизнь самоубийством (отравился), а мать передала сыну необычайную нервозность.
Отец был вспыльчивым, жестоким самодуром, он кутил до одури, проигрывался в карты и отличался «легкомыслием в поведении».
Уже в раннем детстве Лермонтов демонстрировал шизофреничность своей натуры: жестокость удивительным образом сочеталась в нем с чрезвычайной добротой и обостренным чувством справедливости. Он испытывал страсть к разрушению, был крайне раздражителен, капризен, упрям. Мысль о самоубийстве посещала его с ранних лет.
Замкнутость, необщительность, а главное пренебрежение к людям отталкивало от него окружающих.
Шизоидная психопатия Лермонтова была настолько ярко выражена, что ее замечали не только специалисты. Еще одним фактором, который повлиял на замкнутость поэта, была его некрасивость, которая почти исчезла с возрастом, но оставила неизгладимый отпечаток в душе.
Лермонтов был крайне влюбчив, однако женщинам подобные типажи – злые и надменные – просто не могли нравиться. Это чрезвычайно оскорбляло самолюбие поэта. В итоге он был застрелен Николаем Мартыновым , которого он довел своими насмешками и клеветой практически до безумия.
Автор «Мертвых душ» страдал шизофренией, которая обострялась периодическими приступами психоза. Николая Васильевича Гоголя мучили звуковые и визуальные галлюцинации. Он часто пребывал в состоянии апатии, порой не реагировал на внешние раздражители – во время работы он мог не заметить грозившую ему смертельную опасность.
Состояния заторможенности чередовались с крайней активностью и возбуждением. Нередко его преследовала клаустрофобия.
Особенно обострились психические расстройства Гоголя после смерти сестры близкого друга писателя Екатерины Хомяковой. Он начал отказываться от еды, постоянно ссылаясь на недомогание и слабость – врачи обнаружили у писателя не смертельную болезнь, а всего лишь кишечное расстройство. Февральской ночью 1852 года Гоголь сжег свои рукописи, сославшись потом на происки дьявола.
Состояние писателя стало резко ухудшаться. Он перестал принимать пищу. 21 февраля Гоголь умер от истощения. Причины его смерти до сих пор точно не установлены – одни гипотезы говорят об отравлении ртутью, другие – о самоубийстве. Однако версия с намеренным доведением до летального исхода вполне обоснована, если учесть тот факт, что сам Гоголь считал, будто в его теле все органы смещены, а желудок и вовсе расположен «вверх дном». Подобное утверждение на фоне развития шизофрении вполне могло привести к трагическим последствиям.
Для творчества Достоевского характерно развитие сюжетных линий при помощи конструкций со словом «вдруг». Это «вдруг» - восприятие мира после эпилептического припадка. Эпилепсия Достоевского носила особый характер. Это была истероэпилепсия. Она характеризуется тем, что её протекание не приводит к деградации личности и основными симптомами является беспорядочное сокращение мышц и крики о помощи.
Ещё одной страстью и проклятием Достоевского была игромания. Висбаден, увековеченный Достоевским под именем Рулетенбурга, в XIX век был одной из туристических Мекк Европы, своеобразным Лас-Вегасом. Достоевский отдал казино 9 лет жизни. В 1865 году он писал Ивану Тургеневу: «Пять дней как я уже в Висбадене, и все проиграл, все дотла, и часы, и даже в отеле должен. Мне гадко и стыдно беспокоить Вас собою. Обращаюсь к Вам как человек и прошу у Вас 100 талеров». Игромания мучила Достоевского. Тяжек для него был и религиозный аспект восприятия этого недуга. Азарт - грех, форма праздности, страсть, православие осуждает это пристрастие.
Творчество Достоевского в высшей мере провокативно. Это является одним из «продающих факторов» его произведений, но в то же время это стало и его «проклятием». За Достоевского «крепко взялись» фрейдисты. Можно даже сказать, что фрейдизм вырос из Достоевского.
Творчество Фёдора Михайловича дало плодотворную почву для развития фрейдистской теории. Мотивы отцеубийства (отца Достоевского убили крепостные), эдипов комплекс, инцестуальные перверсии - всё это легко находится в творчестве Достоевского и, откровенно говоря, мешает чистому восприятию его творчества.
Первой о сумасшествии Сергея Есенина заговорила на весь мир известная американская балерина Айседора Дункан. Она же возила поэта по американским, французским и немецким психиатрам. Увы, лечение не дало результатов.
Как утверждают исследователи жизни творчества Есенина, Сергей Александрович действительно страдал маниакально-депрессивными психозами. Он был одержим манией преследования, внезапные вспышки ярости и неадекватное поведение сменялись состоянием покоя и умиротворения. О есенинских дебошах слагали легенды, якобы, его даже выдворяли из США «за кухонные склоки и драки».
Он крушил мебель, бил посуду и зеркала, оскорблял любого, кто попадался под горячую руку.
Его болезнь развивалась на почве наследственного алкоголизма. За несколько дней до смерти Есенин жаловался на огромную усталость и называл себя «конченным человеком». Он словно искал свою смерть, постоянно повторяя, что ему чертовски всё надоело.
Причем подобная усталость обнаруживалась у него в раннем возрасте, уже в 16 лет он писал, что не знает, жить ему или нет. По официальной версии поэт повесился на трубе парового отопления в гостинице Англетер в Санкт-Петербурге. Интересная статистика: в 339 стихах поэт 400 раз упоминает смерть, конец жизни или рифмует похоронную атрибутику.
Александр Тиняков - до сих пор поэт, известный только в узких кругах, хотя влияние его на русскую поэзию было значительным. Тиняков был тепло принят петербургским литературным сообществом, был знаком с Ходасевичем, Георгием Ивановым, Борисом Садовским, Мережковским и Гиппиус, его стихи ценил сам Блок. Тиняков был резидентом литературного кафе «Бродячая собака». Псевдоним Одинокий он взял из одноимённого романа Стриндберга, которому Тиняков пытался подражать.
Слог и стиль Тинякова было сложно с кем-то спутать. Имеющий хорошее образование, знающий наизусть целые главы Талмуда, в поэзии он выбрал путь маргинала. Вот его стихотворение 1907 года:
Любо мне, плевку-плевочку,
По канавке грязной мчаться,
То к окурку, то к пушинке
Скользким боком прижиматься.
Пусть с печалью или с гневом
Человеком был я плюнут,
Небо ясно, ветры свежи,
Ветры радость в меня вдунут.
В голубом речном просторе
С волей жажду я обняться,
А пока мне любо — быстро
По канавке грязной мчаться.
В своей автобиографии поэт писал: «Природа, политика, любовь, алкоголь, разврат, мистика — всё это глубоко захватывало меня и неизгладимые следы оставляло в уме и душе».
Тиняков был «проклятым» поэтом русской литературы. В белой горячке попадал в психиатрические больницы, изображал в стихах самые гнусные натуралистические сцены. После чтения книги Тинякова «Ego sum qui sum» Даниил Хармс записал в дневнике: «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьётся».
В 1916 Тиняков со скандалом покинул литературные круги Петрограда после того, как выяснилось, что он одновременно сотрудничал в либеральных газетах и в черносотенном издании «Земщина». В «Земщине» поэт опубликовал статью «Русские таланты и жидовские восторги», почти целиком посвященную Есенину: «…его облепили «литераторы с прожидью», нарядили в длинную якобы «русскую» рубаху, обули в «сафьяновые сапожки» и начали таскать с эстрады на эстраду».
В 1926 году Тиняков стал профессиональным нищим. Его деградация описана разными прозаиками. Незабываемы страницы Зощенко, посвящённые грязному, пьяному, оборванному, седому «Т», на груди которого висела картонка с надписью «Подайте бывшему поэту». У него было «собственное» место на углу Невского и Литейного проспектов. В то время Тиняков писал:
Чичерин растерян и Сталин печален,
Осталась от партии кучка развалин.
Стеклова убрали, Зиновьев похерен,
И Троцкий, мерзавец, молчит, лицемерен.
И Крупская смотрит, нахохлившись, чертом,
И заняты все комсомолки абортом.
И Ленин недвижно лежит в мавзолее,
И чувствует Рыков веревку на шее.
В августе 1930 года поэт был арестован и приговорён к трём годам лагерей. Срок отбывал на Соловках, позже был сослан в Саратов. Умер 17 августа 1934 года в Ленинграде.
Велимир Хлебников - один из самых таинственных и до сих пор неразгаданных поэтов Серебряного века. Друзья называли его «Королем времени», сам же он предпочитал должность «Председателя Земного Шара». По его замыслу, общество Председателей Земного Шара должно управлять всеми делами на нашей планете.
Хлебников даже для своего окружения был необычным. В воспоминаниях Георгия Адамовича есть эпизод, хорошо характеризующий отношение поэтического сообщества к Велимиру. «Помню, Мандельштам, по природе веселый и общительный, о чем-то оживленно говорил, говорил и вдруг, оглянувшись, будто ища кого-то, осекся и сказал: «Нет, я не могу говорить, когда там молчит Хлебников!». А Хлебников находился даже не поблизости, а за стеной, разделявшей подвал на два отделения...»
Хлебников был не только математиком и поэтом, он был ещё и пророком. Он принимал участие в Первой мировой войне, которую сам до этого предсказал. В своём воззвании славянским студентам он писал: «В 1915 году люди пойдут войной и будут свидетелями крушения государства».
В 1916 году в армию призывают и Хлебникова. Военная муштра приводит его в ужас. Он писал, что в запасном полку прошел «ад перевоплощения поэта в лишенное разума животное». Уже через месяц после начала службы поэт написал давнему знакомому Кульбину, который в годы Первой мировой войны был военным врачом-психиатром, письмо с просьбой о помощи. Тот сразу начал действовать и констатировал у Хлебникова «состояние психики, которое никоим образом не признаётся врачами нормальным». Так Хлебников оказался в психиатрической клинике, но избежал верной гибели на фронтее.
Хлебников не мог не предчувствовать и свою смерть. Он писал: «Люди моей задачи часто умирают 37-ми лет». Измученный бытом, дорогами, постоянно полуголодный. Хлебников приежает в Москву из своих странствий на поезде с инвалидами-эпилептиками зимой 1922 года, в одном нижнем белье. Кто-то дарит ему тулуп и он ходит в нем не снимая. «В пугачевском тулупчике я иду по Москве». Его планы об издании рушатся, друзья от него отворачиваются, Маяковский отказывается вернуть рукописи. До его смерти остается меньше полугода.
Пророческие откровения Хлебникова затрагивают не только ближайшее ему время, но и нашу современность. В поэме «Ладомир» поэт писал:
И замки мирового торга,
Где бедности сияют цепи,
С лицом злорадства и восторга
Ты обратишь однажды в пепел...
Как говорится, no comments. Но список далеко себя не исчерпывает.
1
Маяковский, играя однажды в Тифлисе на бильярде с Ираклием Гамрекели, не бросая игры до тех пор, пока не выиграл,— успел на вокзал за пару минут до отхода поезда. Страшно огорчали его и проигрыши в карты. Ему начинало казаться в такие минуты, что Бог — или та сила, которая мерещилась ему на месте Бога,— отворачивается от него, обрекает на неудачи. Острое чувство опасности, постоянно таящейся рядом,— лейтмотив его ранней лирики, когда он еще был откровенен с читателем. Вообще эта тема — обсессии, навязчивости, ощущение чьего-то постоянного недоброжелательного внимания — редко просачивается в его стихи: потому, вероятно, что профессиональная сфера — вообще последняя, которая не хочет уступать болезни. Профессионализм, доведенный до автоматизма, спасает от суеверия или по крайней мере приостанавливает его. Здесь разгадка особого пристрастия Маяковского к срочной работе, к поденщине, к газете — когда текст надо сдать кровь из носу к установленному времени; отсюда же его мечта о том, чтобы «в дебатах потел Госплан», давая ему задания. Ведь такая работа — срочная, незаменимая — служит внешним оправданием для отказа от бесчисленных, изнурительных ритуалов, от перестановки вещей на столе, от тысячного наведения порядка в пустой комнате… Вот почему он цеплялся за людей: при них неловко проделывать все эти танцы, перестановки и перекладки. Если ты все время занят — и притом работа срочная, без которой сорвется вечер или не выйдет газета,— у тебя есть аргумент в постоянном споре с собой: Маяковский потому и навешивал на себя такое количество обязанностей перед другими, чтобы не давать постоянного отчета своему соглядатаю, личному черному человеку. У невротика одно спасение — подменять вымышленную угрозу реальной: если мы недостаточное количество раз передвинем предметы на столе, может случиться ужасное и непонятное, но если мы не сдадим текст в номер — произойдет вполне реальный скандал, а то и штраф. Вот почему большинство невротиков — трудоголики, и на качестве их работы неврозы никак не сказываются. Это порождает миф о том, что неврозы — не более чем распущенность, а в душе-то все жертвы ОКР — абсолютно здоровые люди, воду на них можно возить.
А поскольку жертвы ОКР в большинстве своем — пациенты застенчивые и стыдливые, они способствуют распространению этого мифа. Думаю, и Маяковский охотнее согласился бы на ярлык «распущенности», нежели на объективный диагноз. Тем более что в официальный реестр психических заболеваний его невроз был внесен лишь в 1989 году.
О бытовых его привычках мы знаем немного. Каждый день брился. Если не брился — это говорило об исключительном срыве, и Катаев, вспоминая его последний вечер, пишет о «колючей щеке». Еще несколько упоминаний о небритости — в свидетельствах о его безумной радости в семнадцатом году: бегал туда, где стреляли, что твой Саид.
Насчет «свежевымытой сорочки» — правда. Свежая рубашка каждое утро — норма.
О любимых блюдах знаем того меньше. Вот про Пушкина — знаем: крыжовенное варенье, персики, «моченым яблокам также доставалось от него нередко» — Вяземский. Про Маяковского знаем только, что любил варенье из Багдади, в особенности айвовое, а в голодной юности — копченую колбасу, которую за твердость называли «железной»; впрочем, любил — неточное слово. Ел, поскольку была доступна, сравнительно дешева, размечал ее по утрам — не завтрак столько-то, на ужин столько-то. Иногда с утра съедал всю дневную норму, поскольку голоден был постоянно. Что любил действительно страстно, предпочитая всему,— так это компот в любых видах: крюшон (тот же компот, но с вином), дыни, арбузы… Требовал пять порций компота — цитируя Гейне, «мне и моему гению».
Ел быстро, перехватывал на ходу, предпочитал бутерброды. Из спиртного — кахетинское, реже шампанское. Любил пиршества, застолья, икру и осетрину.
Признавался многократно, что ничего не понимает в музыке, но слух был развит, нередко принимался петь во время исполнения некоторых стихов. Посетив Стравинского в Париже, особых эмоций не испытал, признавался, что предпочитает Прокофьева, раннего, эпохи «грубых, стремительных маршей» — не совсем понятно, о чем это: в авторском исполнении он ничего, кроме «Наваждения», не слышал, а «Наваждение» уж никак не марш. Мог он, впрочем, слышать действительно грубый и стремительный опус 12, марш, сбивающийся на безумную пляску, бег по кругу, что ли, с постепенным замедлением. Жаль, что не услышал темы Монтекки и Капулетти, которую тоже иногда называют маршем: лучшей, кажется, музыки XX века.
Рост — 189 см.
Вес — 90 кг.
Глаза — карие, волосы — темно-русые (американская справка указывает «коричневые»).
Мозг весил 1.700 граммов, что на 300 граммов выше средней нормы. На лбу глубокая горизонтальная складка.
Голос мощный, легко перекрывающий шум зала — вплоть до последних лет. Большой диапазон — от фальцета до баса . На записях слышен скорее баритон.
Подвижный. Ходил быстро. Сочинял обычно на ходу. В последние годы все чаще замирал в одной позе, глядя вниз и вбок.
Образцовая координация движений, точность, экономность, меткость: отличный бильярдист, хороший игрок в крокет.
Необыкновенная впечатлительность. Мгновенная смена настроения из-за любой мелочи.
Память исключительная, особенно на стихи.
Физическая сила в пределах нормы. Опасался нападения, иногда, особенно выходя на улицу в позднее время, брал с собой тяжелую палку.
До последних лет часто плакал.
Любимая словесная забава, она же еще одна примета невроза,— постоянная переделка слов: кипарисы, сыкарипы, рикаписы, сыпарики, пысарики… Это не было постоянно работающей словесной лабораторией, как писали иногда,— это белый шум, заполнение пауз в разговоре, а паузы возникали часто. Ему случалось внезапно замолкать и по нескольку часов мрачно молчать, а иногда интерес к собеседнику вообще иссякал,— он резко вставал и уходил или погружался в себя. С женщинами чаще всего говорил о ерунде, в которой они потом задним числом отыскивали глубокие смыслы. От той же бессодержательности разговоров — частое шуточное искажение слов, неправильные окончания — лапов вместо лап, собаков и кошков, всяких зверев… Вообще, кажется, ему особо не о чем было говорить с людьми, кроме как с трибуны. В лекциях и докладах всегда блестящ, в личном общении почти всегда скучен и раздражителен — кроме разговоров с теми немногими, кто был ему действительно «ростом вровень»: любимые собеседники — Якобсон, Шкловский, Брики, иногда Пастернак (которого, впрочем, он не понимал и раздражался на его многословное гудение: любил, когда формулировали коротко). Да и о чем вообще можно говорить с людьми? Стоит ли придавать особое значение таким разговорам? В письмах почти всегда лапидарен, предпочитал телеграммы.
Если не играл словами, то рисовал — на скатертях, на газетах, в блокнотах. Почти всегда рисовал бегущих жирафов, иногда кактусы, часто пустыни. Иногда — как на последнем сохранившемся рисунке — яркие закаты, похожие на взрыв.
Что, в сущности, и было его главной, если не единственной темой .
Однажды — в начале 1918 года — в московском «Кафе поэтов» выступал молодой, мало кому известный вне музыкальных кругов Сергей Прокофьев. Он играл только что сочиненное «Наваждение». Маяковский набросал его портрет и подписал: «Сергей Сергеевич играет на самых нежных нервах Владимира Владимировича». Игра Прокофьева привела его в редкое лирическое настроение: он щедро рисовал, раздаривал наброски, под портретом Каменского внезапно написал: «Владимир Владимирович Маяковский родился 7 июля 1893 г. под вечер».
Тут все правда, как и в любых его биографических заметках. В стихах сплошь гиперболы — тоже, впрочем, достоверные,— а говоря о себе в прозе, Маяковский всегда точен. Родился 7 (19) июля 1893 года в имеретинском селе Багдади. Правда, мать вспоминала, что не под вечер, а в десять утра. Почему он написал Каменскому «под вечер»? Потому что ниже процитировал собственное: «Послушайте, ведь если звезды зажигают…» Звезды зажигаются под вечер, и, наверное, это кому-нибудь нужно.
Село Багдади теперь (с 1981 года) город Багдати, до девяностого года назывался Маяковски, теперь к нему вернулось прежнее имя. Село стояло на берегу речки Ханисцкали, у огромного — 5.000 гектаров — Аджаметского леса, ныне заповедного. Богом и хозяином этого леса был отец Маяковского, сын родился в его тридцать шестой день рождения и назван в его честь. «Наследник пустых имений»,— иронически представлял сына кутаисский лесничий, но сын себя так отнюдь не чувствовал: его имением были гигантские леса Колхиды. До 1899 года семья жила в доме Кучухидзе, потом переехала в дом Ананова на территории старой крепости, где шестилетний Маяковский с грузинскими сверстниками предавался воинственным играм.
На детских фотографиях Владимир младший всегда сосредоточен, почти угрюм. Соблазн биографа — искать в детских портретах героя намеки на его будущие дарования и участь; прежде всего — даже на первой фотографии, где ему три года и где он сидит в кресле рядом со старшей сестрой Ольгой,— замечаешь сосредоточенный взрослый взгляд исподлобья. Вообще ни на одной фотографии не улыбается. Лиля Брик, исправляя мемуары Полонской, пишет на полях: «Никогда не хохотал» (Рита Райт-Ковалева уточняет: почти никогда не смеялся громко, смех отрывистый, толчками). Три черты, определившие весь его облик, ярче всего проявлялись в детстве: во-первых, ненависть ко всякому принуждению, упорное сопротивление ему. Во-вторых, бесконечная способность к самопринуждению и самодисциплине: тем, что было ему действительно интересно, он способен был заниматься бесконечно, жертвуя всем. Характернейший для него диалог в августе семнадцатого, на собрании деятелей искусств: «Поэта никто не может заставить!» — «Да, но поэт может заставить себя». И в-третьих, у него была превосходная память на стихи и способность к декламации — он с шести лет запоминал большие объемы текста. О сочинении первого стихотворения в шестилетнем возрасте — личное свидетельство в автобиографии «Я сам»: «Мама рада, папа рад, что купили аппарат». Ода на приобретение фотоаппарата. С самого начала — точная каламбурная рифма и праздничная одическая традиция.
Он был единственный в семье левша, принудительно переученный, как поступали тогда с левшами,— и обеими руками владел с равной свободой: писал правой, но рисовать мог и левой. Как у всех левшей, у него были трудности с изучением языков — при феноменальной, уже упоминавшейся памяти; как все левши, он с детства чувствовал себя особенным,— и потому все «левое», в отличие от «правого», было ему симпатично априори. Пресловутый, знаменитый, всегда выручавший его на выступлениях «Левый марш» — это еще и манифест собственного левачества, леворукости, «левости» — в смысле нестандартности и как бы побочности — в самой жизни: в сущности, все леваки и есть такие левши жизни, не умеющие жить по-человечески и потому желающие переделать мир. Как знать, может быть, поэтам и прочим жертвам ОКР присуще особо тонкое чувство реальности, они ощущают неочевидные связи, чувствуют то, что другим недоступно, пьют живительный горный воздух, вдохновляясь любовью и заботой близких, выдавая время от времени лирические шедевры. И это спасает, заставляя забывать обо всем на свете. Но вот нет чистого горного воздуха, умер отец, дело, которому он отдал всего себя оказалось совсем того не стоило. И все рухнуло… Отец умер от укола ржавой иглы во время сшивания бумаг - заражение крови , но есть и другие версии. Лиризм Маяковского всеобъемлющ - в нём выразился небывалый духовный рост человека нового общества. Маяковский - лирик, трибун, сатирик - поэт огромного, " трепещущего сердца". Вера в торжество коммунистических идеалов сочетается в его стихах с непримиримостью ко всему, что мешает" рваться в завтра, вперёд". Выступление Маяковского против бюрократизма и заседательской суетни в стихотворении "Прозаседавшиеся" (1922 г.) вызвало большое "удовольствие" Ленина. Вдохновленный одобрением вождя революции, Маяковский и позднее громил всяческих "помпадуров", примазавшихся к партии и прикрывавших партбилетом своё эгоистическое мещанское нутро ("Помпадур", 1928 г., "Разговор с товарищем Лениным", 1929 г.). В стихах конца 20-х годов, в пьесах "Клоп" (1928 г., поставлена в 1929 г.) и "Баня" (1929 г., поставлена в 1930 г.) предстала целая галерея типов, опасных своей социальной мимикрией и пустопорожней демагогией. Сатирические пьесы Маяковского, новаторские и по содержанию, и по форме, сыграли большую роль в развитии советской драматургии.
Маяковский создал новаторскую поэтическую систему, во многом определившую развитие как советской, так и мировой поэзии; его воздействие испытали Назым Хикмет, Луи Арагон, Пабло Неруда, И. Бехер и другие. Исходя из своей идейно-художественной задачи, Маяковский существенно реформировал русский стих. Новый тип лирического героя с его революционным отношением к действительности способствовал формированию новой поэтики максимальной выразительности: вся система художественных средств поэта направлена на предельно драматизированное речевое выражение мыслей и чувств лирического героя. Это сказывается в системе графических обозначений: повышенная экспрессивность передаётся и при помощи изменений в рамках традиционной орфографии и пунктуации, и введением новых приёмов графической фиксации текста - "столбика", а с 1923 - "лесенки", отражающих паузирование. Стремление к максимальной выразительности стиха проходит по разным линиям: лексики и фразеологии, ритмики, интонации, рифмы.
Грузинский воздух рождал не только русскоязычных поэтов, но и поэтов с местными глубокими корнями- Тициан Табидзе , Паоло Яшвили, Симон Чиковани , Важа Пшавела ,Н. Бараташвили ,Ак. Церетели, И.Абашидзе, В. Гаприндашвили, К. Каладзе, Г. Леонидзе, К. Надирадзе ,С. Чиковани…
Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.
И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.
Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.
Это цвет моей мечты.
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружен земной простор.
Это легкий переход
В неизвестность от забот
И от плачущих родных
На похоронах моих.
Это синий негустой
Иней над моей плитой.
Это сизый зимний дым
Мглы над именем моим.
Это стихотворение Николоза Бараташвили было написано в 1841 году, а перевел его на русский, если не сказать больше- пережил тоже , что и автор, создавая его русский вариант, в 1938 году Борис Пастернак. И теперь после прочтения этого гениального стиха , все встает на свои места: разве под этим прекрасным небом, излучающим цвет подобный бездонному цвету любимых глаз, в этом воздухе прозрачном и чистом , как иней «Это сизый зимний дым/ Мглы над именем моим » мог родиться кто-то талантом уступающий Владимиру Маяковскому? Конечно , нет. Маяковский прекрасно говорил и читал по- грузински. Был случай во время его пребывания в Америке. Кто-то из газетчиков, зная о том, что поэт не понимает английский , задал ему вопрос, содержащий провокацию. Поэт с абсолютным слухом , почувствовав подвох, мгновенно отреагировал , отвечая, на грузинском . Собравшиеся в зале сначала напряглись, а потом зааплодировали поэту. В зале оказалось много эмигрантов из Грузии, которые все прекрасно поняли, насмехаясь вместе с трибуном над газетчиком- неумехой. Кстати, к иностранным языкам были совершенно неспособны Чехов, Бунин и Горький…
- Маяковский , ты что грузин?- Послышалось с верхнего яруса.
- Да , грузин! - Гордо отвечал поэт.
Я – не из кацапов- разинь.
Я – дедом казак
Другим – сечевик.
А по рожденью - грузин.
До сих пор оригинал «Синего цвета» никому не приходило в голову сравнить с подлинником. Стихотворение переведено давно и является само по себе шедевром, подстрочника в архивах Б. Пастернака не сохранилось, но это тем более делает эксперимент интересным.
В небесный цвет, синий цвет
Первозданный цвет
И неземной( не от мира сего)
Я с юности влюблен.
Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.
Перевод Б. Пастернака.
Первую строфу Пастернак перевел гениально, потом кое-что добавил от себя, у Бараташвили все трепетнее и ближе к основе цвета без всякой приблизительности.
И сейчас, когда кровь
У меня стынет,
Клянусь, - я не полюблю
Никогда другого цвета.
И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.
(Пастернак)
В первом двустишии Пастернак передал метафору оригинала собственной, а во втором на клятву грузинского автора не изменять любимому цвету, подбирает похожий по гамме - голубой. Хотя мы знаем, что голубой цвет – это переходный цвет между зеленым и синим, и если поставить рядом синюю и голубую гаммы, то очень хорошо видно, что даже светлые оттенки синего не являются темными оттенками голубого.
В глазах в прекрасный
Влюблен я небесный цвет,
Он , насыщенный небом,
Излучает восторг.
Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.
(Пастернак)
Именно здесь Пастернак уходит в сторону от оригинала, сужая пафос исходника. Далее по строфам точность , то растет , то падает, вольность перевода следует за точностью. А вот другой перевод, их сделано много, даже ваш покорный слуга осмелился на этот шаг.
В чистый лазурный цвет,
В первоначальный свет,
В синий надмирный тон
С юности я влюблен.
Но и когда мой пыл
В жилах почти остыл,
Я ни с каким другим
Цветом не совместим.
Дорог мне с давних пор
Глаз бирюзовых взор;
Небом заворожен,
Счастьем лучиться он.
Властно влекут мои
Думы меня в эфир,
Где, растворяясь в любви
В горний вольюсь сапфир.
Вряд ли слезой родной
Мой окропят исход,
Но на меня росой
Небо лазурь прольет.
Мгла над холмом моим
Встанет, но пусть она
Будет, как жертвы дым,
В небо вознесена!
перев. Ю. Лившиц
Оригинал , написанный Бараташвили, написан логаэдом, сложным размером, сочетающем в себе дактиль и хорей. Логаэд – это стих с упорядоченным чередованием разных силлабо-тонических стоп (например, анапест + ямб + анапест + ямб). Логаэд – строгий метр, все строки написаны по одной схеме. Логаэды знала уже античная поэзия, в XIX веке они были популярны в Германии, но в русской поэзии до XX их было относительно мало. Русская культура предпочла повторение одних и тех же стоп.
Впитывался и познавался родной язык «с молоком матери». Это был язык его семьи, родственников, ближайших знакомых, язык товарищей и друзей Маяковского, язык, на котором ему преподавали в школе, гимназии. Однако русская община и в селе Багдади, и в городе Кутаиси была все же численно ограничена. Стихия простонародной речи, «языка улицы», базара, толпы, была все же иной — грузинской. Будущий поэт с детства рос в среде двуязычия, причем оба эти языка — русский и грузинский, их особенности и различия воспринимал еще на слух, на фонетическом уровне. Отсюда, из детства идет обостренное ощущение Маяковским-поэтом фонетического «аромата» слова, в том числе слова-рифмы, их игра; с различными необычными словоформами и производными слов, сам вкус к слову «как таковому», к «самовитому слову».
Впрочем, «вкус» был не только к слову, но и к отдельной букве, к ее звучанию, к ее графике (надо упомянуть особую, очень своеобразную графику, вязь грузинского письма, знакомую поэту с детства). И в ранних стихах Маяковского находим, например, строчки: «Город вывернулся вдруг. // Пьяный на шляпы полез. // Вывески разинули испуг. // Выплевывали / то «О», / то «S»...» («В авто», 1913). Или: «Громоздите за звуками звук вы // и вперед, / поя и свища. // Есть еще хорошие буквы: // Эр, / Ша, / Ща...» («Приказ по армии искусства», 1918).
Из детства вынесено поэтом и ощущение себя частью народа, всего народа, а не какой-то его «элиты» или дворянства, а вместе с ним — дух революционности, свободы, нетерпимости к любому притеснению, деспотизму, который был впитан одиннадцати- двенадцатилетним гимназистом-романтиком в период первой русской революции 1905 года.
Опомнись, товарищ, опомнись-ка, брат,
скорей брось винтовку на землю.
… с окончанием:
...а не то путь иной-
к немцам с сыном, с женой и с мамашей...
(о царе).
Эта была революция. Это было стихами. Стихи и революция как-то объединились в голове". Революция шла во флагах и стихах. Разумеется, всего мальчик не понимал и не мог понять: в 1905 году ему было только 12 лет!
2
Отец вел сына по огромному утреннему лесу, ориентируясь только по одним ему знакомым приметам. Он шел спокойно, держа под уздцы черного жеребца, иногда хмыкая и улыбаясь в усы, встречая на пути очередной столб с отметкой, говорящий о правильности выбранного маршрута. Володя еще боролся со сном, крепко вцепившись в седло, сидя на каурой кобыле, но звуки и цвета просыпающегося леса все больше захватывали мальчика, заставляя им внимать , откладывая кое- что на память. Это было самое счастливое, солнечное и незабываемое время в жизни поэта. С семи лет мальчик ездил на лошади. Отец всегда настаивал на этом, - если не умеешь на лошади ездить - ты не лесной человек.
«Перевал. Ночь. Обстигло туманом. Даже отца не видно. Тропка узкая. Отец, очевидно, отвернул руками ветку шиповника. Ветка с размаху шипами в мои щеки... Сразу пропали и туман и боль ,- » так описал Маяковский одно из путешествий в лес. Неповторимый тембр голоса мальчик унаследовал от отца. Но похож был больше на его брата. Развивался как умственно, так и физически быстро. Обладал просто феноменальной памятью. Повсюду биографию Маяковского начинают с Москвы, оставляя вне рамок его проживание в Грузии. Природа Кавказа вложила в талантливого поэта всё самое уникальное и лучшее, и оставила свой глубокий отпечаток в его сознании.
- Сейчас мы оставим лошадей пастись, а сами спустимся в ту лощину.- Отец указал вперед на теряющуюся в тумане листву.
- А что там, папа?- Мальчик проворно соскочил с лошади.
- А узнаешь. – Усмехнулся в бороду отец.
Спускаясь вниз, приходилось пробираться сквозь коряги и густые заросли, наконец, вышли на открытое с одной стороны место.
- А вот и пришли.- Отец уселся рядом с норой, из которой доносился писк и поскуливание.- Посмотри не бойся, только руками не трогай, а то бросят их родители.
- Волчата! – Мальчик улыбнулся во весь рот. – Их там много!
- Волки выбирают одно логово на всю свою жизнь и покидают его редко. Держатся за родное место.
- А много их в стае?
- До тридцати голов бывает. Самый главный вожак- ему подчиняются беспрекословно- иначе порвет. Они , как и мы владения свои проверяют, ушли далеко, если загонят кого , быстро не вернуться с сытыми-то желудками. Потом еще попрятать остатки надо и к норе кое-что донести. Но тут они чаще отрыгивают пищу. - Отец поднялся.- Отдохнули и хватит, дальше идти пора.
- А они , что так и не вылезут? Жаль, что не увидели.
- А мы сделаем вид, что ушли , а сами схоронимся неподалеку. Только , чур, ни звука мне!
Минут через десять - пятнадцать вылез самый смелый , крутолобый темный волчонок , потом еще двое.
Владимир младший едва сдерживал восторг, зажав ладонью рот. Отец прислушался к лесу и осторожно ступая , повел сына обратно к лошадям. По пути показывая приметы для памяти.
- А они лошадей наших не съедят?- встревожился вдруг мальчик.
- Волк - зверь очень осторожный, около норы охотиться не будет, а если его встревожат , может вовсе уйти, бросив все.
Волки — стайные звери.
...Именно летом 1912-го талантливый начинающий композитор и перспективный практикант-философ Борис Пастернак в одночасье преобразился в поэта. Причем случилось это не в Москве и вообще не в России, а в Германии, в средневековом университетском городке Марбург, где московский студент проходил летнее обучение лично у основателя Марбургской философской школы неокантианства Германа Когена. Там и случился ранний лирический шедевр Пастернака, стихотворение «Марбург», посвященное как раз тем событиям. Позднее, в 1931-м, поэт подробно описал их в автобиографической повести «Охранная грамота». Что же там произошло? Обычное для такого возраста дело: любовная катастрофа. В Москве Пастернак давал уроки дочкам тогдашнего чайного короля России Давида Высоцкого, Иде и Елене . Даже не уроки, а так, без особой системы — просто папаша немного платил хорошо образованному юноше за «умные разговоры» с барышнями. Пастернак без памяти влюбился в старшую сестру, Иду, хотя младшая, Елена, больше ему благоволила. Так вот, в июне 1912 года девушки по дороге из Парижа в Берлин, где их ждали родители, заглянули в Марбург, чтобы навестить своего московского друга Бориса. Они провели с ним несколько дней (с 12 по 16 июня), и перед их отъездом Борис решил объясниться:
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, —
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне — отказ.
Как жаль ее слез! Я святого блаженней.
Так начинается тот самый лирический шедевр, написанный в 1916 году. Провожавший барышень на вокзале Пастернак, когда поезд уже набирал ход, вскочил без билета в вагон. Кондуктор был в ярости, но девушки сунули ему деньги, и весь этот странный любовный треугольник благополучно прикатил в Берлин (между прочим, более 700 километров от Марбурга). Родителям показывать Бориса в таком состоянии не было никакой возможности — расстались на вокзале. Пастернак прорыдал всю ночь в номере дешевой гостиницы, а на следующий день вернулся в Марбург. Пастернак описывает момент поэтического рождения — не только своего, вообще: «Мы перестаем узнавать действительность. Она предстает в какой-то новой категории. Категория эта кажется нам ее собственным, а не нашим, состояньем. Помимо этого состоянья все на свете названо. Не названо и ново только оно. Мы пробуем его назвать. Получается искусство». Да, только так, а не иначе. Искусство — это всегда новое «называние». Причем такое, которое оказывается «узнаваньем» (о чем говорил еще Аристотель), то есть то, что уже есть в мире и в человеке, но доселе было нам неведомо. Поэтому искусство так потрясает — оно пересоставляет нашу человеческую суть, каждый раз приближая нас к самим себе.
И искусство всегда возникает целиком, поэзия в том числе. Этому может предшествовать пора ученичества, или вот сразу является такой 15-летний Пушкин с «Воспоминаниями в Царском Селе», и слезы брызжут из глаз старика Державина. Этот Пушкин и Пушкин каменноостровского цикла («Не дорого ценю я громкие права», «Отцы-пустынники и жены непорочны») — все тот же, как бы ни отличались его юношеские стихи от зрелых шедевров. Поэтому Пастернак и пишет: «Самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновенье, и лучшие произведенья мира, повествуя о наиразличнейшем, на самом деле рассказывают о своем рождении». Вот что такое рождения поэта, вот что на самом деле произошло в Марбурге и произошло бы обязательно, пусть и не в Марбурге, и даже если бы Ида Высоцкая, через пару лет вышедшая замуж за банкира Фельдцера, ответила другу Борису взаимностью.
Но вышло, как вышло, и то, что Пастернак обдумал и пережил в Марбурге, не только послужило материалом для его раннего лирического шедевра, но и, как видим, стало для него основой понимания искусства вообще, в том числе и своего собственного. В Марбург Пастернак приехал заниматься философией. В Марбургской школе его привлекали, во-первых, высокий творческий дух, антидогматизм, всегда свойственный подлинному напряжению мысли, и, во-вторых, историзм, умение брать каждую проблему в ее реальном культурном контексте, добиваясь максимальной конкретности. Школа говорила не о стадиях мирового духа, а о «почтовой переписке семьи Бернулли». Такое же стремление к конкретности было важнейшим для самоопределения всей постсимволистской поэзии, и Пастернак тут был в первых рядах.
Ведь все зависит от того, что понимать под миром, действительностью. Философский учитель Пастернака, глава Марбургской школы Герман Коген считал, что предмет познания не «дан» познающему субъекту, а «задан». Предмет постепенно определяется в серии актов категориального синтеза и остается всегда незавершенным, поскольку каждый синтез открывает новые возможности для последующих синтезов. Искусство имеет дело не с отдельным предметом, не с частями мира, а с его целым. И Пастернаку было очевидно, что это целое тоже «задано» — как загадка мира. Что бы ни изображало искусство, изображение становится искусством только тогда, когда приоткрывает эту загадку, проливает на нее свет, совершает свое «новое называние». Нет нужды говорить о косном мире, потому что искусство возникает только в живом мире, человеческом. А жизнь пребывает в постоянном поиске.
Детство Арсения Тарковского проходило в творческой атмосфере. Родители писали стихи, разыгрывали домашние спектакли. С отцом и старшим братом Арсений ходил на поэтические вечера, в которых участвовали крупнейшие поэты Серебряного века. По признанию самого поэта, писать он начал "с горшка". И в ранние годы познакомился с философией и творчеством Григория Сковороды, оказавшим большое влияние на мировоззрение молодого Тарковского. "Топтал чабрец родного края и ночевал - не помню где, я жил, невольно подражая Григорию Сковороде", - напишет поэт в 1976 году. Знаменитая автоэпитафия Сковороды: "Мир ловил меня, но не поймал" - вполне может быть применена и к Тарковскому.
В первый раз мир хотел поймать его - буквально - в Гражданскую войну. Большевики даже поймали, арестовали его с товарищами за стихотворение, направленное против Ленина, но Тарковскому удалось бежать. И долгие годы он, сын банковского служащего, был вынужден работать учеником сапожника, помощником рыбака, чтобы выжить...
Блок родился в дворянском роду, мать и отец его были образованными, талантливыми людьми. Он унаследовал от родителей любовь к литературе и искусству. Правда, все имеет две стороны. Темной стороной медали рода Блока оказалось наследственное психическое заболевание, что передавалось через поколения.
Первая публикация стихов поэта была в 1903 году в московском журнале Мережковского, и с этого момента он покорил сердца читателей своим легким слогом, скрывающим не всегда доступные символы и образы.
Стихотворение создано в 1902 году. По данным литературоведов, это время было периодом возвышенной влюбленности поэта в свою будущую жену - Любовь Менделееву (дочь того самого Менделеева, который открыл таблицу химических элементов), и увлеченности концепцией философа Соловьева о высшей женственности и божественной сути любви к женщине. Два этих мотива сплелись в один и создали стихотворение "Вхожу я в темные храмы". Божественное начало любви и божественное женское начало создают незримый образ «Вечной жены» поэта. Его чувства светлые, духовные. Любовь его несет тоже платоническую, нематериальную форму. Любимая сравнивается с божеством, она незрима и недоступна взгляду, но автор, называя ее «Милая – ты!», говорит о том, что давно знаком с ней, ему привычен и близок ее образ, и такое вот мистическое свидание завораживает, удивляет, привлекает внимание и не оставляет равнодушным читателя.. В стае существует доминирующая пара волков (так называемые альфа-самец и альфа-самка), их поведение регулирует режим жизни других животных. Вожак ведет стаю на охоту и принимает в ней само В.Гете в "Фаусте" писал "что вдохновенья ждать - поэт властитель вдохновенья!"
Много трудился Джек Лондон - у него был план - написать определенное число страниц в день и он на протяжении многих лет этому плану следовал! Так что же вдохновение это всего лишь обязательная повинность, серый повседневный труд так сказать??? Конечно нет и ещё раз нет!
Просто многие талантливые люди научились раскачивать подсознание и вызывать вдохновение. Ведь чего греха таить многие шедевры рождались под заказ и кормили своих создателей!
Как происходит раскачка подсознания, установка так сказать на вдохновение?
Во первых весьма важно соблюдать личный биологический ритм. Вы наблюдаете за собой - - в какие часы у Вас вдохновение, Вам лучше пишется, рисуется. Именно тогда и нужно садится за работу!
Ну и конечно очень важно иметь удобное, комфортное рабочее место.
Сели на своё рабочее место, вокруг красота, душа поет и самому хочется петь и творить!
А дальше? Аппетит приходит во время еды, вдохновение во время работы над материалом. Безусловно вдохновение рождается в душе - чтобы вдохновение родилось, душа должна быть чиста.
Ну и многое конечно значит настроение и очищение. Если настроение в край испорчено что делать?
Тут уж надо прислушаться к своей интуиции. Иногда начинаешь работать и настроение улучшается, а иногда все как падало так и будет падать из рук.
Джордж Оруэлл в своем эссе «Почему я пишу» выдвигает четыре мотива для творчества: чистый эгоизм, эстетический экстаз, исторический импульс и политическая цель. В целом понятно, что начинающий автор как раз хочет чего-то добиться путем написания текста. Почему он так делает? Где здесь глубинный мотив? Так вот, в жизни всегда существует определенный набор способов решения своих проблем, иначе говоря, путей или судеб. Политики решают их политическими методами, бандиты – бандитскими и так далее. В целом, все это можно свести к пути воина, жреца, властителя и проч. Вот в этом ряду и стоит фигура поэта. Поэт пишет стихи, потому что он именно таким образом решает свои проблемы, именно поэтому он пытается написать стихи и достичь какой-то цели, поэт живет именно так и по-другому не может. Так что понятно, почему среди начинающих процветает подражательство, подоплека здесь такая: Пушкин смог, и я по его пути пойду и т. д. Однако между любительством, когда человек пишет стихи, чтобы решить свои, вполне эгоистические проблемы, и начинающим поэтом лежит пропасть, которую просто так не преодолеть. Когда автор-любитель доходит до такой степени отчаяния, что он сам по себе становится неважен, а важна поэзия, когда он в своих стихах порождает художественные ценности, – тогда автор переходит в новое состояние, он становится молодым поэтом.
Молодой поэт именно открывает некий новый мир, новую образную систему, он Колумб своей Америки. Эта Америка у каждого своя, и размер у них свой, но, тем не менее, это новое, не открытое ранее пространство мыслей, чувств.
Понятно, что молодой поэт должен донести до людей свое открытие. И здесь его ждет самое тяжкое испытание – он должен дождаться отклика. Этот период продолжается не год и не два, он может затянуться на десятилетия, но без этого отклика пути дальше нет.
Поэт, который дождался отклика, который услышал ответ, который составил карту своего мира, описал его и преподнес читающей публике, – состоялся.
"Хорошее отношение к лошадям" , написанное в 1918 году.
Били копыта,
Пели будто:
— Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала!
— Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные…
Улица опрокинулась,
течет по-своему…
Подошел и вижу —
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти…
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы сих плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Может быть,
— старая —
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось —
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
Несмотря на громадную популярность, Владимир Маяковский всю жизнь чувствовал себя неким изгоем общества. Первые попытки осмысления этого феномена поэт предпринял еще в юношеском возрасте, когда зарабатывал себе на жизнь публичным чтением стихов. Его считали модным литератором-футуристом, однако мало кто мог предположить, что за грубыми и вызывающими фразами, которые автор бросал в толпу, скрывается очень чуткая и ранимая душа. Впрочем, Маяковский умел прекрасно маскировать свои эмоции и очень редко поддавался на провокации толпы, которая порой вызывала в нем отвращение. И лишь в стихах он мог позволить быть самим собой, выплескивая на бумагу то, что наболело и накипело на сердце. Чем больше публика задевала его , тем красивее и остроумнее парировал он ее нападки.
В новой стране, пытающейся жить по законам равенства и братства, Маяковский чувствовал себя вполне счастливым. Но при этом люди, которые его окружали, нередко становились предметом насмешек и язвительных шуток поэта. Это была своеобразная защитная реакция Маяковского на ту боль и обиды, которые причиняли ему не только друзья и близкие, но и случайные прохожие либо посетители ресторанов.
Написав стихотворение «Хорошее отношение к лошадям», в котором сравнил себя с загнанной клячей, он сам сделался предметом всеобщих насмешек. По утверждению людей приближенного круга общения, Маяковский действительно стал очевидцем необычного происшествия на кузнецком мосту, когда старая рыжая кобыла, поскользнулась на обледеневшей мостовой и «грохнулась на круп». Тут же сбежались десятки зевак, которые тыкали пальцем в несчастное животное и смеялись, так как его боль и беспомощность доставляли им явное удовольствие. Лишь Маяковский, проходивший мимо, не присоединился к радостной и улюлюкающей толпе, а заглянул в лошадиные глаза, из которых «за каплищей каплища по морде катится, прячется в шерсти». Автора поразило не то, что лошадь плачет совсем, как человек, а некая «звериная тоска» в ее взгляде. Поэтому поэт мысленно обратился к животному, попытавшись его взбодрить и утешить. «Деточка, все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь», — принялся уговаривать автор свою необычную собеседницу.
Рыжая кобыла словно бы почувствовала участие и поддержку со стороны человека, «рванулась, встала на ноги, ржанула и пошла». Простое человеческое участие дало ей силы справиться с непростой ситуацией, и после такой неожиданной поддержки «все ей казалось – она жеребенок, и стоило жить, и работать стоило». Именно о таком отношении со стороны людей к себе мечтал и сам поэт, считая, что даже обычное внимание к его персоне, не овеянное ореолом поэтической славы, придало бы ему силы для того, чтобы жить и двигаться вперед. Но, к сожалению, окружающие видели в Маяковском, прежде всего известного литератора, и никого не интересовал его внутренний мир, хрупкий и противоречивый. Это настолько угнетало поэта, что ради понимания, дружеского участия и сочувствия он готов был с радостью поменяться местами с рыжей лошадью. Среди огромной толпы не было человека, проявившего участие к бедному животному, хотя , как сказать- поэт , работая над стихами все время видел перед собой родителей, особенно отца, повторявшего в том южном лесу:
- Волк благородный зверь, никогда свою подругу не бросит. Человеку у него еще надобно поучиться! Не хватает благородства человеку!
Самое главное в этом стихотворении - звукопись (звукоподражание) . Ритм и звуковая организация стихотворения как будто повторяют цокот копыт лошади по мостовой. Естественно, много аллитераций –Гриб, Грабь, Гроб, Груб . Олицетворение: копыта пели. Сравнение: копыта пели будто. Метафоры: ветром опита, льдом обута, улица опрокинулась, течет по-своему, тоска плеща вылилась из меня и расплылась в шелесте. Неологизмы (авторские) : клешить, ржанула. Гипербола: каплища. Интересный эпитет к слову тоска - звериная. Перифраз: рыжий ребенок - лошадь, жеребенок.
Характерна так же история возникновения в 1914 году поэмы «Облако в штанах»- вдохновлена она одной женщиной Сонечкой- Софьей Шемардиной, впоследствии резко переадресована Марии Денисовой, которую поэт встретил в Одессе, наконец, после того, как Эльза Триоле познакомила Маяковского с сестрой Лилей и ее супругом Осипом Бриками - поэма на средства Бриков была напечатана. «Какими голиафами зачат- такой большой и не нужный …»- пронзило поэму. Он считал себя не нужным женщине, богу , современникам и искусству - именно об этом поэма. Название выдернуто из самой поэмы, потому что в редакции не прошло первоначальное- «Тринадцатый апостол». Маяковский и есть - тринадцатый апостол, который любит, готов пожертвовать собой, готов пополнить число адептов… Но не востребован и не учтен, как ученик. Сила «Облака» в невероятной риторической убедительности Маяковского , как прирожденного оратора отмечали современники,- как простые слушатели, так и изучающие его творчество. Поэма называется также тетраптих- состоящая из четырех частей... Маяковскому было всего 22 года.
Маяковский. Роман
© Copyright: Георгий Долматов, 2016
Свидетельство о публикации №116100804595
Свидетельство о публикации №116100804595
Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.