Сергий Радонежский

                (незавершённое)
   
При работе над произведением
автором использовались источники:
«Житие Сергия Радонежского»
в пересказе Бориса Зайцева, роман
«Дмитрий Донской» Юрия Лощица

О роли преподобного игумена Радонежского в судьбе России В.О.Ключевский оставил следующее высказывание:
                «Имя его, Сергия,… выступает из границ времени. Это потому, что деяния его, по своему значению вышли далеко за пределы своего века, оказавши немаловажное воздействие на жизнь дальнейших поколений…»

По мысли Павла Флоренского:
             «От преподобного Сергия многообразные струи   культурной влаги текут как от нового центра объединения,
питая собой русский народ…»

Николай Рерих считал, что:
          «Каждое упоминание этого священного Имени повелительно зовёт всех нас к непрестанному светлому труду,
к самоотверженному созиданию...»
               
                1.

Пред скорбным ликом музы смерти
он, Бытия постигший суть,
воспоминал то, как на свете
прошёл особенный свой путь…
И с цвета золота кудрями
вдруг узревать мог восьми лет
себя над книжными листами,
когда постичь ученья свет
всё существо его желало;
когда, старавшийся, не мог
в то время он осилить слог,
до слёз его что удручало;
и как он Бога умолял -
помочь в похвальнейшем стремленьи,
да чтоб Всевышний даровал
ему успехи в обученьи.

И в пятый из осенних дней
себя же узнавал на поле,
где в ясный полдень пас коней,
вполне послушных его воле,
когда под дубом вековым
узрел он схимника седого,
с ярчайшим нимбом золотым
вокруг убора головного…
Да как тот старец говорил:
«Здоров будь, добрый сын Кирилла!
Я здесь, поскольку ты молил
того, кем был зажжён Ярила.
Узнай теперь же от меня:
на то есть божие решенье,
чтобы ты с нынешнего дня
всех лучше понимал ученье!
…Но вот пройдёт немало лет,
и в волосах твоих искриться
когда уж станет снежный цвет,
то песнь тебе сложить случится -
о той весны горячих днях,
когда искал военной славы
близ Дона грозного, в степях,
сын гордый князя Святослава.
В назначенный Всевышним час
Иван Даниловича внуку
тебе вести тот самый сказ,
который будет, как наука».
Окончив речь свою, пропал
чернец, как будто не бывало,
Варфоломей один стоял
под дубом, изумясь немало.

                2.

Он зрит седьмой день октября
в круженьи вихря листопада,
когда рассветная заря
была свидетелем обряда,
как в оно утро старый мних,
смиренный и благообразный,
рукой привычною постриг
ему власы крестообразно.
Вновь Митрофана внемлет глас:
«Тебя, мой сын, я посвящаю
тому, кто был распят за нас,
на путь благой благословляю…
Из рук моих клобук приняв,
представ пред взором божьим в схиме,
ты, в честь святого сего дня,
приемли Сергиево имя».

«Тогда мне было двадцать три! -
Синели ярко очеса!
Как краски утренней зари -
так золотились волоса…
А ныне: взор мой потускнел,
и в теле не осталось силы -
знать, скоро я сойду в предел
уж вечной келии – могилы» -
так мыслил в свой последний час,
уже предвидя близость тризны,
ко Господу взносивший глас
за благоденствие Отчизны.

Тут вновь пред иноком возник
лик вечно скорбный музы смерти,
отсрочившей последний миг
его служения на свете.
Затем себя же узнаёт
певец, чья вскоре смолкнет лира,
в том, кто на Маковце живёт,
в глухом бору - вдали от мира,
где красок огненных листам
не дарит золотая осень,
и белки скачут по стволам
и в зимний день зелёных сосен…
Зрит снова белочек тех двух,
которых полюбил всем сердцем –
и из своих могучих рук
он зачастую кормил хлебцем;
и снова Сергий узревал
владыку бурого лесного,
который вроде дани брал
краюшку добрую ржаного,
вновь видел в тех глухих местах
и дятла на стволе сосновом,
самозабвенного в трудах
порою вьюг, как и весною.
               
                3.

«Дружин я в битвы не водил,
но пролагал стезю иную -
и страстно Господа молил
за сердцу милую, родную,
постигшую большую грусть,
ордой ослабленную Русь.
…И Богу возвращая долг,
я песнь для князя моего
писал про Игоря и полк -
и битву смертную его,
про гибель воинских людей,
про плен – для их вождя позор,
про пагубный для всех раздор
в ту пору правивших князей» -
так мыслил на одре своём
любимец тысячи сердец,
как будто лунь, седой чернец,
готовясь к встрече со Творцом.

И дале Сергий вспоминал,
как, призовя в свои палаты,
сам Алексий, владыка святый,
ему, отшельнику, сказал:
«Во имя Вышнего Отца
решил я, друг, тебя просить
идти ко князю Городца,
глаголом чтоб усовестить.
Нарушив право и закон,
из склонности своей ко злу,
не допустил ведь брата он
к нижегородскому столу…
И, младшим будучи, посмел,
поправ обычаи, как тать,
он Нижний, старшего удел,
к своим рукам зараз прибрать.
Проси его идти к Москве,
где ожидает старший брат,
пред кем в разбойном озорстве
с недавних пор он виноват.

А коль последует отказ,
то в Нижнем следует попам
исполнив строгий мой указ,
закрыть там всякий божий храм!
И пусть молчат колокола,
и служб не будет во церквах,
пока исполнившийся зла
не повинится в озорствах,
пока не явится сюда,
в Москву, прощения просить
Борис у брата, где тогда
захочет брат его простить.
И, ради Бога, поспеши! -
Тебя прошу сегодня я -
да не погубит князь души,
да не прольётся кровь ничья!»

И в миг предсмертный зрел монах:
вот - скоро в Нижний он идёт,
вот - люд, живущий в деревнях,
его тотчас же узнаёт…
Какое множество людей
его просило в те поры:
«Молись за наших матерей,
отцов, о здравьи детворы!»
Что он тогда им отвечал:
«Сколь ни придётся мне прожить,
как прежде Бога умолял
за вас, так буду впредь молить!»

                4.

- Даю ещё мгновений пять
пожить тебе, святой монах, -
сказала смерть, - и вспоминать
о многочисленных трудах,
которым столько ты отдал,
во имя Божье, своих сил -
и тем к себе любовь снискал
сынов и дочерей Руси…
И тут же Сергий себя зрел
чуть старше сорока трёх лет,
преображавшим тот удел,
где нёс монашеский обет:
уже, когда жил не один
на Маковце в своём бору,
всегда вставал Кирилла сын
к молитве первым поутру,
и, засучивши рукава,
для келий сосны сам рубил,
елей стволы он на дрова
в то время с лёгкостью пилил.
Был первым в каждой из работ,
в его очах горел задор,
когда пахал он огород,
молол пшеничку для просфор.
Воспоминал то, как росло,
способных к тяжкому труду
с сердцами чистыми, число
в его сподвижников ряду.

                5.

И возвращался мыслью в тот,
с тяжёлым испытаньем, год,
в который вышло так, что вдруг
его весной постиг недуг -
когда в апреля лучший день
небес лазоревая сень,
на удивленье всем, была
неповторимо весела,
он с огорченьем ощутил,
что у него совсем нет сил…
И продолжать трудов не мог,
а чрез седмицу вовсе слёг.

Уж с земляничным ароматом,
пьянящим воздух, шёл июнь;
прочь из родительских пенатов
летел окрепший юный лунь…
Но был не в силах: ни подняться
с одра болезни, ни трудам
с привычной радостью предаться,
как было прежде, он тогда.
И строгий дал себе зарок,
что ежели его недуг
по доброте извечной Бог,
как март снега, растопит вдруг! -
То труд особый совершит
он в честь вселенского Творца:
стихом, как лиры друг, пиит,
ожжёт уж русичей сердца!

                6.
 
И вспоминалась ему ночь,
когда, свой норов усмиря,
спешил горячий август прочь
от грустной ласки сентября,
как в самый томный ночи час,
в ту пору бывши в забытьи,
отчётливо услышал глас:
«Сын мой, ты очеса свои
теперь открой, чтоб зреть меня!
Моим словам внимай в сей миг!
Он веки тяжкие поднял -
и тут узрел пресветлый лик
пречистой Матери Христа,
сошедшей в пору ту с холста
иконы в красном углу кельи, 
и вставшей у его постели.
Был ярко-алым омофор,
что ниспадал с её главы
до самых пят, её вежд взор
был тёплым, как и цвет листвы,
которая блестит как злато,
когда ещё молодцевато
сентябрь, отдавшийся забавам,
идёт по рощицам, дубравам.
Как птица крылья, Божья Мать
над ним простёрла свои длани,
не преминув о том сказать,
что в этот раз за жизни грани
Господь не даст ему шагнуть,
продлив земной монаший путь.
И в память врезались слова
о том, что будет года два,
стремясь исполнить свой обет,
он были старые читать,
да с прилежаньем изучать
и своды хроник давних лет…
Чтоб после песнь сложить о том,
как Святославов сын с полком
шли в земли половцев лихих -
испить по маю вод донских,
и с неприятельской ордой
вступить же храбро в смертный бой.
 
Что стих творить начнёт лишь он,
в Москву вдруг будет приглашён
митрополитом, старшим другом,
тем, кто в борении с недугом,
телесно делаясь слабей,
ища преемника себе
своей последнею зимой,
помыслит, что уже пора
отдать святителя Петра
священный посох, крест златой
ему, кто тридцать лет подряд
был всё равно как младший брат.

- Но, - продолжала Божья Мать, -
ты не захочешь принимать
владычной власти знаков сих -
тогда же скажешь, что де их
ничуть не в силах-то и несть,
прося себе иную честь -
а именно, чтоб уж скорей
пустили к келейке своей,
где, лишь ступив через порог,
усердно помолившись, мог
любимый сын мой, в тот же час
ты продолжать слагать свой сказ…
И старый друг, митрополит,
тебя на то благословит!

Святитель в мир иной уйдёт,
а там минует целый год -
и над Москвой небесна сень
взгрустнёт вдруг в яркий майский день,
в который в горнице княжой
читать случится тебе свой
сказ про поход за грозный Дон
против кочующих племён
двух Святославовых сынов,
чей жребий был тогда таков,
чтоб погубивши свою рать,
самим вдруг пленниками стать,
когда в сраженье верх взял враг -
злой половецкий хан Кончак.

Твою поэму, как урок,
тогда воспримут: князь Боброк,
Кобылин Фёдор, да Остей,
да Вельяминов Тимофей!
Всю силу слова твоего
Московский князь и брат его
в ту пору смогут ощутить -
и, не стремившись чувства скрыть,
тотчас поклоны же свои
тебе положат до земли.

С того дня вешнего пройдёт
немногим более чем год -
и будет август звать на бой
уже с Мамаевой ордой!
И вот в один из дней тогда,
почти нечаянно, сюда
войдет Москвы великий князь,
тебе смиренно поклонясь,
с печалью он возговорит:
«Ты, с кем дружил митрополит,
который был мне как отец,
сказитель, праведный чернец,
ответь: вести ли на врагов
людей послушных мне полков,
и вправе ль я туда их звать,
где им придётся умирать?»
«Сомненья груз ты сбрось с груди! -
И днесь на битву рать веди!
Пора отмстить за зло и грусть,
что супостат принёс на Русь!
Хотя и многих гибель ждёт,
победа русская грядёт!» -
ответишь князю, и притом
его ты осенишь крестом -
и так, благословлён тобой,
рать Дмитрий выведет на бой!

И от обители своей
двух чернецов-богатырей,
по просьбе княжеской, тогда ж
ты в войско грозное отдашь.
И вот в восьмой день сентября,
поутру, лишь начнёт заря
в небесной длани полыхать,
ты, инок, станешь умолять,
чтобы Господь, прибавив сил
в тяжёлый час сынам Руси,
орду жестоко бы карал -
победу Дмитрию бы дал!
Молясь тогда, узришь виденья
картин далёкого сраженья…
И ты поймёшь, что Пересвет
исполнил воинский обет,
и Челубея погубив,
пролог победе положив,
в бою за честь земли родной
со славой кончил путь земной.

И Мать Спасителя потом
ему поведала о том,
что день назначил уж Творец,
в который будет он, чернец,
за душу князя своего
молиться в смертный час его.
И продолжала свою речь:
«Всё в мире этом зыбко так! -
Ржавеют: и копьё и меч,
тускнеет даже княжий стяг!
Ты знай: в четырнадцатый год,
считая с этих самых дней,
князь, умирая, призовёт
тебя к постели ко своей,
чтоб первым на бумаге той,
где впишут Дмитриев завет,
как послуха, был росчерк твой,
о, мной возлюбленный поэт!
И коль тебе благословить
случится новый тот уклад,
чтоб стал на трон Москвы всходить
сын старший князев, а не брат,
то на земле родной потом,
как предначертано в судьбе,
самодержавия отцом
духовным слыть вовек тебе!»


январь - сентябрь 2016 года