Геннадий Матюковский Три сына Пет. Першут

Перевод с марийского Александра Николаева

О фашизм, проклинаю -
Зверь двадцатого века.
Пет. Першут

Что случилось спозаранок?
Тело всё горит в огне.
От рубцов сплошная рана
На плечах и на спине.
Не забыл о ранах старых,
Тех, что стали заживать,
И опять лежит на нарах.
Что случилось с ним опять?
Хоть и трудно,
Вспомнить надо.
Вспомнил! Вспомнил:
Под дождём
В ночь из лагерного ада
Убежали мы втроём.
От дождя и от запарки
Взмокли спины,
Ну так что ж!
Что, немецкие овчарки?
Нас теперь уж не возьмёшь.
До французской шли границы
Через горы и ручьи.
"Чьи вы?
Чьи вы?" -
Пели птицы.
Чьи?
Да мы теперь ничьи!
Позади остались горы.
Только вышли на асфальт,
Сзади кто-то - щёлк затвором
Да как рявкнет зверем:
- Хальт!
И опять - барак и нары...
Но сначала - свист бича
И смертельные удары
Кровопийцы-палача.
Сон.
Кошмар!
Нелепый случай.
Рядом лес был.
Дуб и граб.
Что же я за невезучий?
Не солдат -
Презренный раб.
Там война идёт два года,
Истекают кровью там,
Я отторгнут от народа,
Помогаю всё врагам.
В сорок первом
Жарким летом
(Снова вспомнил тот июль)
Он сказал:
- Врагов поэтам
Надо бить словами пуль!
И увидел взгляд солдата:
Мол, слова-то неплохи.
- Это, братец мой, цитата -
Маяковского стихи.
И тогда,
Смутившись очень,
Мол, я вовсе не таков,
Тот добавил между прочим:
-... и остротами штыков.

...Танки шли на пушки прямо.
Чад и смрад, и пыль столбом.
В перекрестье панорамы
Чёрный крест над серым лбом.
Их дуэль была короткой.
Раскалившись, как огонь,
Пушки бьют прямой наводкой,
Обожжёшься, только тронь.
Тридцать штук снарядов кряду.
Взмок наводчик.
Изнемог.
Сам в казённик гнал снаряды,
Сам захлопывал замок.
Ну, а так как был поэтом
Тот солдат-артиллерист,
Он нашёптывал при этом
Под снарядный рёв и свист,
Словно клятву,
Как молитву,
В ритме стихотворных строк:
- Весь народ встаёт на битву.
Враг коварен и жесток.
Изучай винтовку, пушку,
Не останься не у дел.
Попадёт врагу на мушку
Тот, кто смел,
Да неумел.
Нас хотят враги повесить
В их коричневой петле.
Мы сильнее их раз в десять
На своей родной земле.

У подбитых танков дула
Ткнулись мордою в кювет.
Но вдруг молния сверкнула,
И взорвался белый свет...
Он очнулся...
Крики, стоны...
Снова свет померк в очах:
Вон немецкие погоны
У солдата на плечах.
Он очнулся...
Немцы рядом,
Слышен голос за стеной:
- Лучше б был убит снарядом,
Что рванул передо мной...
Приподнялся на колени,
Но не может встать с колен.
Мысль пришла о страшном плене:
На коленях -
Значит, плен!
Кто-то стонет на соломе,
Чья-то тянется рука...
Кто придёт на помощь,
Кроме
Окружённого полка?
Полк,
Фашистами зажатый,
Выбирался из кольца.
Командир сказал солдатам:
- Будем драться до конца!
Автоматчики
По нервам
Били,
Лезли на рожон.
Командир поднялся первым,
первым пулей был сражён.
Встали пушки на полянке,
Окопали их, и тут
Смотрят:
Танки, танки, танки
На орудия идут.
Исчерпали все резервы.
Тут солдатской нет вины:
Это был-то сорок первый,
Самый первый год войны.
Враг давил на нас мотором,
Наше воинство брело,
И глядело вслед с укором
Обречённое село.
По болоту,
Через поле
Горько как брести назад!
Но в фашистскую неволю -
Горше, братцы, во сто крат.
Ты бредёшь,
Душа во мраке,
В тяжесть даже и шинель,
Конвоиры,
Как собаки,
Лают:
- Шнеллер! Шнеллер! Шнель!

Украина!
Тучи-хмары.
Деревенька вон видна.
Новая в деревне старой
Виселица лишь одна.
Ой, ты доля!
Злая доля!
Ой ты, мать-сыра земля!
Чем фашистская неволя,
Лучше сразу бы петля.
Жила мирно,
Без опаски,
Вся великая страна.
Дети жили,
Словно в сказке.
И по ним прошлась война.
Как его читали дети!
Сказку помнил до сих пор:
"Протрубили по планете
Муравьи вселенский сбор.
Муравьишки очень скоро
Заспешили к месту сбора.
Маленькие домовиты,
А большие ядовиты.
Побежали серые
С правдою и верою.
Чёрные, глазастые,
Страшные, опасные.
Музыканты громко, рьяно
Бьют по шкуре барабана.
На гитаре семиструнной
Муравей играет юный.
Рядом встав с другой гитарой,
Муравей играет старый.
А на дудочках дудят
Восемь малых муравьят.
Муравьи спешат с подарками:
Кто с цветами очень яркими,
Кто горошек без стручочка,
Как бочонок,
Катит с кочки,
Кто травинку,
Кто былинку,
Как бревно,
Взвалил на спину
Отдохнуть бы,
Подождать бы,
Да уже начало свадьбы,
Свадьбы муравьиной..."

Снова боль, тоска, кручина.
Сколько в жизни перемен!
Догорай, моя лучина,
Впереди - позорный плен.
Что-то делать надо срочно.
Лучше смерть,
Чем жизнь в тюрьме.
Мысль одна и днём, и ночью
У Першута на уме:
Совершить побег в дороге,
Отыскать свой славный полк.
Только еле ходят ноги,
Голод гложет,
Словно волк.
Этим гадам,
Этим гнидам,
Если я не пал в бою,
То и здесь в плену не выдам
Мать свою,
Страну свою.

...Поезд шёл.
Стучали стрелки.
Кто-то ныл:
- Теперь капут!
Тут не только перестрелки,
Даже бомб не слышно тут.
Видно, Гитлер с головою,
Видно, правду говорят,
Что уже он под Москвою
И готовит там парад...
Кто-то крикнул:
- Ах ты, сука!
Как ты смеешь каркать тут?
Покажись на свет, а ну-ка.
Скоро Гитлеру капут!
Внешне был Першут спокоен:
- Гитлер - зверь
И идиот.
А народ наш, славный воин,
Весь за партией идёт.
Одолеть ли эту силу?
но того не понял он.
И найдёт свою могилу
Так же, как Наполеон.
Голос выплыл вновь из мрака:
- Здесь-то вон как ты речист.
На допросе же, однако,
Не сказал, что - коммунист.
- Я скажу вам откровенно:
В партии не состою,
Но, и став военнопленным,
Я погибну, как в бою.
Нашей родине не верьте,
Потому что только мы
Можем мир спасти от смерти,
От коричневой чумы.
Власть коричневого цвета,
Чёрных свастик силуэт.
От кровавого кастета
Никому спасенья нет.
Это кто всех держит в страхе,
Всё ломает,
Всё крошит,
Кто в коричневой рубахе
Стать коричневым спешит?
Зверь-фашист подобен волку.
Надо взять его в штыки,
Тряхануть за волчью холку,
Вырвать злобные клыки.

Город Веймар,
Где был лагерь,
Под солдатским сапогом.
С чёрной свастикою флаги
Понавешены кругом.
Он известен как философ.
Но каких тут только нет
Человеческих отбросов, -
Пожалел его поэт.
Веймар!
Здесь поэты жили.
Где-то здесь, наверно, есть
Дом, откуда Фридрих Шиллер
Телля вёл на бой за честь.
Веймар!
Сам великий Гёте
Здесь родился,
Здесь творил,
Здесь над "Фаустом" работал
И народу говорил.
Сквозь расстояния и годы
Летит тот вывод мудрости земной:
"Лишь тот достоин чести и свободы,
Кто каждый день идёт за них на бой".
О Германия!
Поэтов
И философов страна
Оступилась, видно, где-то
И забыла имена
Тех, кто честь твоя и слава.
Их швырнула палачам,
Как всех тех,
Кого облава
Забирала по ночам.
На свои взвалила плечи
Ты вину и палачей,
Что людей кидают в печи,
Кочегаров тех печей,
Тех, что вешают и режут,
Сводят узников с ума.
Потому-то ты всё реже
Улыбаешься сама.
Ты расплатишься за это.
Не простит тебя Москва...

Муки пленного поэта
Продолжались года два.
Среди пленных был известен
Он как честный человек.
Сколько спел им грустных песен,
Коротая грустный век.
Иногда под взглядом стражи
Он таскал мешки с песком,
Но и в это время даже
Сочинял стихи тайком.
Часто он не спал ночами,
Думал, думал о своём,
Будто пред его очами
Появлялся отчий дом.
И смотрел,
Смотрел подолгу,
Как горели огоньки,
Как под утро шли на Волгу
Порыбачить рыбаки.
Как спасительное чудо
Среди разной чепухи
Рифмы выйдут ниоткуда,
И рождаются стихи.
Мысль, что взмоет вольной птицей,
Не задержишь, как раба.
Для неё нет ни границы,
Ни колючки в три столба.
Мысль летит быстрее пули
И при свете, и во мгле.
Миг - и словно вы прильнули
Грудью в матери-земле.
Даже на краю могилы
Обречённые рабы
Снова черпают в ней силы
Для протеста,
Для борьбы.
Мысль найдёт такое слово,
Так вся высветится в нём,
Что, глядишь, стихи готовы
Зажигать сердца огнём.
а стихи,
Они, как знамя,
Оживляют души вновь,
Чтоб душа была,
Как пламя,
Чтобы вновь вскипела кровь.
Чтобы жгла тоска по воле
И от праведной тоски
Вдруг у пленников до боли
Сами сжались кулаки.
И Першут,
Об этом зная,
Как поэт вредил врагу:
Пред врагом,
Страна родная,
Не останемся в долгу!
И когда стихи Першута
Молча слушал весь барак,
Вдруг к поэту на минуту
Заглянул один "земляк".
Все решили:
Песня спета,
И уже спасенья нет,
Увидав, как он поэта
Вёл к начальству в кабинет.
- Чтоб спастись, как говорится,
От сумы и от тюрьмы
И воздать врагам сторицей,
Добровольцев ищем мы.
- Намекаешь на кого ты?
- Ясно всё само собой:
Помнишь, был ты без работы?
Вспомни год тридцать седьмой.
Да и я, не будь в тридцатом
Назван сыном кулака,
Мог бы быть теперь богатым,
Не потеть из-за пайка.
Что с тобой по-лисьи кружим?
Вот, короче, план каков:
Власов нам даёт оружье,
Чтоб кончать большевиков.
Мы бы дали этим стервам,
Тем, что носят партбилет.
Если ты пошёл бы первым,
За тобой другие вслед...
- Кончил?
Я не с партбилетом,
Но таких, как ты, круша,
Люди шли за мной, поэтом,
Пела радостно душа.
В счастье,
в горе
Был я с теми,
Кто все силы,
Весь свой труд
Навсегда,
А не на время,
Новой жизни отдают,
Помнят о сыновнем долге.
Их успех - и мой успех.
Пел о красоте,
О Волге,
Счастлив был,
Счастливей всех.
Стало здесь ещё яснее:
Я стране необходим
И она мне.
Только с нею
Буду я непобедим.
Солнце выйдет,
Сгинут тучи.
Ну и что ж, что петь не мне
О кипучей,
О могучей,
О родной моей стране.
Ты, её при мне ругая,
Оплошал, наверняка.
У меня душа другая -
Как душа большевика.
Не забыл я и присягу,
Красной Армии боец,
Я без Родины -
Ни шагу.
Вот ответ мой.
Всё. Конец.

...Убежал он ночью в горы.
Но бегун уже был плох.
Потому, наверно, скоро
И услышал:
- Хенде хох!
В шесть утра он,
Весь избитый,
Был поставлен снова в строй.
Но не ведали бандиты,
Что вот так его герой,
Десять лет назад воспетый,
Не отрёкся от борьбы,
Что герои и поэты
Не рабы своей судьбы.
Он судьбу свою предвидел
И героя своего
Не унизил,
Не обидел,
Повторив судьбу его.
Вот как он писал когда-то:
"Эрих встал,
Глаза - в глаза.
Взгляд фашистского солдата
Жёг он взглядом,
Как гроза.
Не забитый и не кроткий,
Хоть и битый, и худой.
Кровь была на подбородке
Под густою бородой.
Сердце ненавистно дышит,
Так стучит,
Что слышно стук.
Может, Родина услышит,
Если слышат все вокруг.
Тьма в глазах.
Мутится разум.
Покачнулся горизонт.
Две руки он вскинул разом,
Кулаки взметнул:
"Рот фронт!"
Да. рот фронт!
Есть Тельман где-то,
Где-то есть рабочий класс.
Веймар!
Где твои поэты?
Неужели против нас?
Ты, Германия, забыла
Маркса,
Энгельса,
Когда
Пред фашизмом отступила?
Неужели навсегда?
Ты в ответ молчишь.
Наверно,
Потому не говоришь,
Что совсем уж дело скверно,
Раз не знаешь,
Что творишь.
По какому это долгу,
Возрази, коль я не прав,
Ты пришла ко мне на Волгу,
Сапогами всё поправ?
Сын марийского народа,
Разве я пришёл сюда,
Чтоб отнять твою свободу,
Разбомбить твои заводы,
Сёла сжечь и города...
Такова была эпоха,
Так погиб поэт большой.
Было трудно, было плохо,
Но он верил всей душой,
Верил партии, Отчизне,
Верил в свой родной народ,
Верил в то, что к новой жизни
И Германия придёт.
Верил он и вы поверьте:
Будет чист ваш горизонт,
Немцы,
Вам в минуту смерти
Он не зря сказал:
"Рот фронт!"