К нему прикасался мистик. Страсти по Гоголю

В какой из церквей и в какой же из ризниц
(быть может,  отвагу являя в ночи)
церковный трудился правдист-летописец?
О нём и не скажешь, что жизнь он влачил…

…Как есть, переплёт – потускневшие латы,
которым доверил Труд плоть, а не тлен…
…Сам Гоголь одной стороною таланта
коснулся когда-то не худшей из тем…

…Потёртая кожа и вес фолианта
внушили мне трепет, какого не ждал.
Зловещую тайну и явь постулата
хранит переплёт – перезрелый каштан.

Он тайну Души – не секреты булата –
возможно, скрывает от мира людей.
Не схожей ли дрожью была обуята
душа впрямь и Гоголя – торба идей?..

…Я ночь не нарочно для таинства выбрал.
От ужаса можно ли впрямь умирать?
Мурашек по коже, вибраций по фибрам
души… я дождался – эффекту не рад.

Листов пожелтевших касаюсь, не веря,
что текст откровенья живее легенд.
Когда-то он   Гоголю   повесть навеял,
и тот не на   выдумке   сделал акцент.

По строчке дрожащей церковного служки
домыслю вкраплённого ужаса гнёт.
По кляксам с пера, как по ядрам из пушки,
я тайны пойму удручающий вход.

От летописей, явно подлинных, вредным
для психики тянет кошмаром в ночи…
…На мёртво-сухих и поваленных ветром
деревьях  проклятие  век свой влачит.

Среди сухостоя ни троп не осталось,
ни гнёзд бывших птичьих, ни нор со зверьём.
Сплошной и корявый кустарник на старость
колючки завёл – не срубить топором!
              *            *            *
Жутью дремучей повеет отсюда,
коль заблудился кто тут.
Если не пьян, то померкнет рассудок.
Ноги откажут в последний миг суток,
как от мистических пут.

Воют совсем не по-волчьи тут стаи.
Чей щелкнул клюв: заклюю!..
Блеют незримо с издёвкой отары.
Мерзкая тень с ликом подлинной твари
жмётся, урча, к валуну.

Непроницаемо чёрные хмари
вечно тут ловят луну –
Ночи-Разбойника алчные шмары.
Брошенной церкви застыли кошмары,
словно бы в вечном плену.

Да, это демоны   Вия,   без спору!..
Призрак спустился с холма,
к ветхому гробу в полночную пору
в церковь спешит, словно ищет опору:
«Что ж не приходишь, Хома»?..