А. Фет -А. Ахматова-А. Блок. Три эпохи между строк

«ШЕПОТ, РОБКОЕ ДЫХАНЬЕ…» - А. ФЕТА, «НОЧЬ. УЛИЦА. ФОНАРЬ. АПТЕКА…» - А.БЛОКА

         и «ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ. НОЧЬ. ПОНЕДЕЛЬНИК…» - АННЫ АХМАТОВОЙ


  Поэзия есть только запах вещей, а не самые вещи. - А.А. Фет (1)


  ...Всего прочнее на земле - печаль,
  И долговечней - царственное слово.  -  Анна Ахматова, 1945 г.


  Много ли могут рассказать три коротких стихотворения?! Три эпохи истории русской поэзии между строк!

Шепот, робкое дыханье.
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья.
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..  -  А.А.ФЕТ, 1843 г.

   *  *  *


Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь - начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.  -  А. БЛОК, 1912 г.


   *  *  *

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор все как будто больна. - АННА АХМАТОВА, 1917 г.



    АФАНАСИЙ ФЕТ. Поэтический дебют Афанасия Фета (1820-1892) в 1842 году Гоголь и Белинский тихо одобрили. Зато явившемуся в 1850-м в журнале «Москвитянин» фетовскому стихотворению «Шепот, робкое дыханье…», - суждено было стать своего рода лозунгом в бурных обсуждениях путей русской поэзии!

 Для сторонников «чистого искусства»(2)  то была декларация вневременной вечной гармонии мирозданья: Фета называли - борцом со временем во имя искусства.(3)  В демократическом лагере «Шепот…» гневно заклеймили как пример бездумности, аполитичности и пошлости. И при жизни Фета, и в дальнейшем разноголосица в оценке его творчества царила страшная: от высоких восторгов до издёвок. (4)

  Самый социально категоричный и эстетически чуткий критик Фета Ф.М. Достоевский ради униженных и оскорблённых сопротивлялся обаянию фетовской лиры. ...И напевал романс – фетовский перевод из Гейне «Ты вся в жемчугах и в алмазах…». И антологическое стихотворение «Диана» целиком вписал в свою статью, как пример «красоты непостижимой».

  Достоевский предлагает представить народное бедствие: землетрясение, например. И тут вместе со списками погибших публикуется «Шепот, робкое дыханье…»… По мнению Д-го, Автора публично казнят за небрежение чужой болью. Сама же прекрасная пьеса станет народным достоянием, - когда горе утихнет, казненному автору даже поставят памятник.(5)

  На склоне лет в итоговые сборники «Вечерние огни» Фет раннее, принесшее столько неприятностей стихотворение не включил, - можно его понять! Но отчего же эти «тихие» - о природе и любви строки долгие годы притягивали внимание столь разных по мировоззрению лиц?

  Для Фета поэт - жрец - в этот мир приходит, чтобы дать другим возможность услышать божественный голос космоса и красоты:

На стоге сена ночью южной 
Лицом ко тверди я лежал,
И хор светил, живой и дружный,
Кругом, раскинувшись, дрожал.
...Я ль несся к бездне полуночной,
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис.

 По Фету в поэтическом слове отражается - «застывает» в образе-картине облик мирозданья. Эта картинка-образ будет «записана» в Вечности, и из неё обратно «отразится» - вернется в реальность.(6)  Отсюда при временной социально просветительской пользе, что проецирует в будущее известное стихотворение Некрасова «Вот идет солдат. Под мышкою / Детский гроб несет, детинушка. / На глаза его суровые / Слезы выжала кручинушка» («Гробок»)?..

  Признаем: мнение Фета о задачах поэзии совершенно противоречило гражданским идеалам своего времени! Зрелый и измученный нападками Фет декларировал сознательное разделение мировоззрений на практическое и поэтическое: одно не должно грубо вмешиваться в другое, иначе либо поэзия гибнет, либо гибнет поэт. А сложилось бы у поэта столь крайнее эстетическое кредо без многолетней «помощи» критики?..


Два мира властвует от века,
Два равноправных бытия:
Один объемлет человека,
Другой – душа и мысль моя».
…Не лжива юная отвага:
Согнись над роковым трудом –
И мир свои раскроет блага;
Но быть не мысли божеством.
И даже в час отдохновенья,
Подъемля потное чело,
Не бойся горького сравненья
И различай добро и зло.
Но если на крылах гордыни
Познать желаешь ты как бог,
Не заноси же в мир святыни
Своих невольничьих тревог…  - Добро и зло. А.А.Фет, 1884 г.

  Когда философская мысль Шопенгауэра облекалась в рифму, Фетом уже был создан по собственным внутренним законам живущий лирический мир. В нём поэты Серебряного века выросли - состоялись как поэты, и вместе с сознательно принятыми закономерностями могли впитать что-то и не вполне осознанно. Вычленим эти законы.

  Сам Афанасий Фет считал себя - вслед за Тютчевым - певцом русской женщины и охранителем пушкинской гармонии: задача поэзии – явление мира как красоты звучным чистым языком. Как драгоценный камень от грязи, обыденность должна быть очищена от бытовой шелухи
 
  На границе идеального Мира вносимые в него черты реальности эстетически переплавляются – переосознаются как одно из вечных проявлений красоты. (7)  Не осознанными как красота явлениями поэт не интересуется и во внешнем мире ничего не проповедует: в Мир Красоты входят добровольно и вынести из него «тайком» ничего нельзя, - в руках останется только пепел.

  Мир Красоты – мир с хорошо охраняемыми - заклятыми границами: луна, сад, благовонная ночь, соловей, роза, песня, бездна, вечность, звезды и отражающее все это зеркало воды, - образы-ключи и волшебные слова. Такой Мир не может раскрыться в толпе:

От огней, от толпы беспощадной,
Незаметно бежали мы прочь;
Лишь вдвоем мы в тени здесь прохладной,
Третья с нами лазурная ночь.
 …И безмолвна, кротка, серебриста,
Эта полночь за дымкой сквозной
Видит только что ясно и чисто,
Что навеяно ею самой»   - А. ФЕТ,1889.

  Идеальный мир не может быть «расположен» и в источнике социальных контрастов – в городе, его «место» – лирическим героем переосознанная как идеал природа:

Природы праздный соглядатай,
Люблю, забывши все кругом,
Следить за ласточкой стрельчатой
Над вечереющим прудом.
Вот понеслась и зачертила –
И страшно, чтобы гладь стекла
Стихией чуждой не схватила
Молниеносного крыла.
И снова то же дерзновенье,
И та же темная струя, -
Не таково ли вдохновенье
И человеческого я? - «Ласточки»,1884 г.

  Чтобы так видеть, нужна неустанная внутренняя работа. Хоть на миг утратится ясность взгляда, - как взбаламученное отражение исчезнет и Мир прекрасного, поэтому Фет и его лирический герой не романтики, но – неустанно ищущие новые образы труженики слова: звезд золотые ресницы, крылатые и мучительные звуки, звучащая ласка, плачущие травы. Нет таких словосочетаний в русском языке, - упрекали современники.

  Жалуясь, что «людские так грубы слова, их даже нашептывать стыдно», - поэт блестяще пользовался этими словами, чтобы вырваться за грань вербально концептуальных понятий. Поэтом неясных стремлений называли Фета:

В этой ночи, как в желаниях все беспредельно,
Крылья растут у каких-то воздушных стремлений,
Взял бы тебя и помчался бы так же бесцельно,
Свет унося, покидая неверные тени. -
 
     - «Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне …», 1863 г.


  Оглядываясь на фетовский мир из Серебряного века, можно сказать, что Фет – поэт позже воспетого Николаем Гумилевым «шестого чувства»!

  Фет - новатор и в области метра и ритма, и в области психологических методов воссоздания поэтической реальности. Безглагольность «Шепот, робкое дыханье…» мнимо статична, - за строками - свидание или целая жизнь? Непоименованное бессловесно касается крылом, - заставляет себя «чуять», по фетовски выражаясь . И где в это время находится читатель? читатель он или зритель из «бездны полуночной»? Лев Толстой только удивлялся «откуда у этого добродушного толстого офицера берется такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?» (8).  Многолетнее нападение на «Шепот» свидетельствует, что пьеса «прошибает»: земля начинает «гулкой дрожью» «ходить» под ногами.

  Царица Мира Красоты – «Она», героиня, Прекрасная Дама, - вдохновительница поэта и половина души героя. Дон Кихот выдумал «Ее» и назвал Дульсинеей. Как позже блоковская Незнакомка героиня фетовской лирики безымянна, - «её» присутствие дается очерком движения: «влево бегущий пробор», «ленты извивы». «Она» - воплощение динамики действия и повод, чтобы пьеса была.

  «Она» - зеркало, в котором герой фетовской лирики «как первый житель рая» видит «нетленную» красоту мира. Частое начало пьес: «Выйдем с тобой побродить в лунном сиянии», «Ты вся в огнях…», «Ты мелькнула, ты предстала…». «Он» и «Она» были всегда: в Раю, в Испании, в глухой деревенской русской усадьбе. Мир Красоты на мгновение рождается в скрещении душ:

Я повторял: «Когда я буду
Богат, богат!..
К твоим серьгам по изумруду —
Какой наряд!»

...И только этот вечер майский
Я так живу,
Как будто сон овеял райский
Нас наяву.

В моей руке – какое чудо! –
Твоя рука,
И на траве два изумруда –
Два светляка - А. ФЕТ, 1864 г.

  Мир Красоты и реальный сосуществуют - отражают друг друга: на миг отражения могут совпасть, тогда красота станет полной реальностью… Но совпадают миры только на миг и в строго очерченных лирикой границах сознания читателя. Фет эти границы страстно завещал никогда не нарушать!

  Привычка к поэтическо философскому не различению добра и зла и в частной жизни, и на исторической арене закономерно влечет к непоправимому, - так тревожно напоминал в 1882-м после убийства Александра II публицист Шеншин в статье «Наши корни». (9)

  Завещание своего признанного поэтического учителя Фета поэты Серебряного века нарушили, как и сам Фет в свое время нарушил многое: поэт не может жить по чужой системе: перед поэтом - всегда заново подлежащее осмыслению время.

..............................................


  АЛЕКСАНДР БЛОК – «ТРАГИЧЕСКИЙ ТЕНОР ЭПОХИ» - И АННА АХМАТОВА


Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный
Беспечный брошен человек!

...Двадцатый век... Ещё бездомней,
Ещё страшнее жизни мгла
(Ещё чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).

    АЛЕКСАНДР БЛОК. Из поэмы «ВОЗМЕЗДИЕ».


   Бурно мчится русская история между публикациями «Шепота» в1843-м и «Ночь, улица, фонарь…»: отмена крепостного права в 1861; в 60-80-е годы народники «ходят» просвещать народ; неудачное покушение Каракозова на царя и казнь заговорщиков в 1866-м. В 1881-м Александр II убит, народовольцы-убийцы повешены.
 
  Среди покушений и казней 16 ноября 1880 года в Петербурге родился поэт с обостренно эсхатологическим чувством времени Александр Блок: «А на улице – ветер, проститутки мерзнут, люди голодают, их вешают; а в стране – реакция; а в России жить трудно, холодно, мерзко». («’’Религиозные’’ искания и народ»,- А. БЛОК, 1907 г.)

  В 1883 году доставленный из Франции в Петербург доставлен гроб с телом И.С. Тургенева. С полицейским оцеплением по случаю большого стечения народа гроб демократического писателя был захоронен на Волковом кладбище. В 1887, Александра III тоже пытаются «казнить», последствием чего было – усиление реакции или так называемого "безвременья": «Победоносцев  над Россией простер совиные крыла». (А.БЛОК. «Возмездие»)

  Публицист Шеншин (Фет) брюзгливо предупреждает: подобные события – следствие ущербной системы образования!(10)Лишённые правительством возможности правильно изучать философию, философы - недоучки падки на новые сомнительные «учения». В такое вот совсем не с женским лицом время, 23 июня 1889 года под Одессой родилась Анна Ахматова (Горенко).

  "Беда не одна ходит, а  детками!" - подтверждая пословицу в 1991-92-м годах случается страшный голод в Поволжье. Лев Толстой организовывает благотворительные столовые для голодающих крестьян. А в Москве, в собственном доме, 21 ноября 1892 года после воспаления легких осьмидесяти двух лет скончался русский поэт Афанасий Фет.

  На отпевании поэта не многолюдно, но самый верный друг - «Она» - адресат фетовских пьес, - Софья Андреевна Толстая пришла и положила на грудь усопшему розу: « Хоть на время, на миг полюбя, Подари эту розу поэту», - чем, как не исполнением просьбы поэта можно лучше почтить его память?..

  На мгновение миры еще раз совпали… Затем гроб в сильную метель отправился железной дорогой в родовое имение усопшего Клейменово, а про смерть пущена до сих по бытующая небылица: якобы Фет покончил с собой наподобие римских стоиков. Не время ли мстило за создание вневременного Мира Красоты?

  Уходили вслед за Фетом друзья: в 1900 скончался поэт и философ Владимир Соловьев, жаждавший разъединенные Истину, Добро и Красоту сочетать в мистическом образе Софии-Вечной Женственности. К концу XIX столетия великий русский писатель Лев Толстой отказывается от литературы как от не могущего активно преобразить жизнь занятия, и в 1900-м Святейший Синод во главе с Победоносцевым отлучает его от церкви за критику православия и собственное нравственно эстетическое учение – толстовство.
 
  Ещё десять лет раздражавший правительство анафематствованый Толстой умирает в ноябре 1910 года. Отлученного хоронят в Ясной Поляне на краю оврага, где в детстве он искал волшебную «зеленую палочку», чтобы сделать всех людей счастливыми… «С Толстым умерла человеческая нежность – мудрая человечность», - запишет Блок в предисловии к «Возмездию».

  Приметы времени начала XX века – мода на мрачноватую философию Ницше и жажда немедленного преображения жизни Льва Толстого эстафетной палочкой перешли к поэтам Серебряного века. Однако, не прозаик Толстой, а Фет расширил возможности поэтического слова. Блок осознавал, - в ряду великих русских поэтов быть ему после Фета.

  Быть после Фета! ...Но облик признанного мастера метра и ритма прошлого столетия был уже изрядно замусорен небылицами. Использование методов Фета без полного понимания их жизненности именно в Мире Красоты – в строгих границах искусства, обернулось для самого Блока некоторыми психологически-творческими проблемами, а для читателя – великолепными стихами.
 
....................................................


      У понятий общее с хомутами то, что те и другие приносят пользу только
будучи вполне соразмерны и отдельному их носителю, и матерьяльному положению. - АФАНАСИЙ ФЕТ. (11)


   Жаждая преображения мира словом, освобожденным от обыденного восприятия и явившим изначальную творящую сущность, символисты личность поэта-творца возносили на божественную высоту (научно это – крайний субъективизм лирических переживаний).

   «Чуя» яркую индивидуальность художественного мира Фета, символисты не находили нужного им сгущения личности поэта. (12)  Ведь Фет-то собственную неидеальную бытовую личность из лирики сознательно «изгнал», заменив равноправно парным лирическим образом. Но упорный Блок искал и нашел-таки «резкую индивидуальность» в посвященных бытовой стороне жизни «Воспоминаниях»  Фета (12) и – увы! - в сомнительных, но эффектных – удобных для создания нужного образа - легендах о нем.

  Для Блока Фет - мужественный и умелый в житейских делах мудрец «с железною волей» - своего рода «демон-искуситель» более слабых. («Судьба Аполлона Григорьева», 1915). Для русского символизма такое определение функционально положительно: поэт всегда теург, - демон и творец, разрушитель и созидатель одновременно.

  Так была разорвана фетовская цепочка «красота - истина - добро и чистота» и отброшено памятование границ поэтической и реальной действительности: миры у символистов не совпали, но как бы «спутались», - в неопределённом пространстве задача разграничения добра и зла и не могла быть поставлена.

 Подсвеченный теургическими задачами парный образ у Блока меняет функцию: если «Он» - теург «здесь» в реальном мире, то «Она» - его мистическая сущность-душа, не женщина, но только может явиться в земном образе. И тут-то блоковский лирический герой оказывается крепко связанным:

Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцании красных лампад.

...А в лицо мне глядит, озаренный,
Только образ, лишь сон о Ней. -  А. БЛОК, 1902 Г.

   Без «Неё» «Он» не может прозревать и творить, но кто «Она» такая?.. Здесь начало нарушающей законы искусства и очень нелюбимой Фетом нервной мистики. Явившийся в канун первой русской революции, в 1904 г., первый сборник Блока «Стихи о Прекрасной Даме» мелодически и цитатно вроде бы - «фетовский». Но, по сути, по мировоззрению, - стихи совершенно не фетовские!

  В одном из самых трагедийных стихотворений Фета отданная в жертву красоте, и переплавленная огнем творчества жизнь порождает новую жизнь - искусства (14):

Когда читала ты мучительные строки,
Где сердца звучный пыл сиянье льет кругом
И страсти роковой вздымаются потоки,-
Не вспомнила ль о чем?

Я верить не хочу! Когда в степи, как диво,
В полночной темноте безвременно горя,
Вдали перед тобой прозрачно и красиво
Вставала вдруг заря.

И в эту красоту невольно взор тянуло,
В тот величавый блеск за темный весь предел,-
Ужель ничто тебе в то время не шепнуло:
ТАМ ЧЕЛОВЕК СГОРЕЛ»  - А. ФЕТ,1887 г.


  Последние (выделенные здесь) строки этого стихотворения в блоковском цикле «Страшный мир» поставлены эпиграфом:
 
 ТАМ ЧЕЛОВЕК СГОРЕЛ»  - ФЕТ

Как тяжело ходить среди людей
И притворяться не погибшим,
И об игре трагических страстей
Повествовать еще не жившим.

И вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельный пожар» - А. БЛОК, 1914 г.


  Что же получается при сравнении?! У ФЕТА отодвинутый вдаль - как бы почти оставленный за текстом «жизни гибельный пожар» рассматривается - как бы отсвечивает сквозь призму вечного искусства, что позволяет герою лирики (и автору!) жить дальше.

  У БЛОКА наоборот: «бледные зарева искусства» искаженно видны за гримасами жизни. Гримасы действительности пересиливают искусство, и, значит, демиург пока бессилен выполнить поставленную им самим задачу, - в том поэт честно признавался в статье о символизме.

  Демиургу остается ждать, когда озарение и силы снизойдут на него из высших сфер. Мучительно вглядываясь в действительность, Демиург прозревает, – или ему кажется, что он прозревает – Вечную Женственность в проститутке («Незнакомка», 1907), что невозможно в Мире Красоты.

  В таких исключительно крайних случаях противостояния Миру Красоты Фет-поэт немедленно «превращался» в мирового судью и критика Шеншина – страшного моралиста, по мнению которого, даже романы Вальтер Скотта вредны для русской общественной нравственности: героини этих романов слишком вольно себя ведут, - русские же читатели имеют наивную привычку романное хватать за прямой пример для подражания!

  Фетовское всё более стесняет Блока. В 1919, в предисловии к сборнику «ЗА ГРАНЬЮ ПРОШЛЫХ ДНЕЙ» (15) сообщается читателю, что «заглавие книжки заимствовано из стихов Фета, которые некогда были для меня путеводной звездою». В жажде освобождения от якобы навязанной ФЕТОМ мучительно бесплодной роли теурга Блок и его лирический герой, как бы вместе лихорадочно оглядывались: они искали «Ей» - сдерживающему их преображение началу - замену.

 В блоковских статьях тех лет мелькает, - что ФЕТ -де в своем очарованном мире не знал и не желал знать народа, - вполне из «легенд» мнение. К 1919-му символистский образ творца-теурга, якобы «снятый» с ФЕТА, будет преодолен, что повлекло отвержение старой героини.

  Перемену образа и лирического героя, и героини являет намеренно сотканная из фетовских отзвуков поэма «Соловьиный сад» (1915) с прозрачно безымянными «он» и «она». Напомним сюжет: сердце бедного труженика влечёт таинственный сад, где "не смолкает напев соловьиный":

Не доносятся жизни проклятья
В этот сад, обнесенный стеной,
В синем сумраке белое платье
За решоткой мелькает резной.


  Герою - «ЕМУ «всё неотступнее снится Жизнь другая - моя, не моя...». "ЖИЗНЬ ДРУГАЯ" неожиданно сама зовёт ЕГО:

И она меня, легкая манит
И круженьем, и пеньем зовет.

И в призывном круженьи и пеньи
Я забытое что-то ловлю,
И любить начинаю томленье,
Недоступность ограды люблю.

...Не стучал я - сама отворила
Неприступные двери она.

  «И звенели, спадая, запястья Громче, чем в моей нищей мечте»... Говоря грубым прозаическим языком, любовники счастливы. «Спит она, улыбаясь как дети, - Ей пригрезился сон про меня», - почти звучит за текстом знаменитый романс А.Е.Варламова на стихи Фета: «На заре ты ее не буди,  На заре она сладко так спит…» (1842 г.; 15).(Читатели блоковского времени - музыкально очень чуткие читатели!)
 
  У внешне фетовской героини отрицается связь с жизнью. «Заглушить рокотание моря Соловьиная песнь не вольна!», - и очнувшись от чар, из вне жизненной сказки сада «ОН» бежит от «НЕЁ» в жизнь грозного блоковского времени…

  На самом деле убегал - боролся Блок только собственными устаревшими творческими установками. Перед «Соловьиным садом», в критический момент перемены образа и создана знаменитая «Ночь, улица…», - городская ночь.

  Место действия блоковской лирики – преимущественно город, с порывами к бегству: из города «на почве песчаной и зыбкой» к вольному ветру и соснам у залива, и обратно – в город. Ведь демиург собирается пересоздать не природу (это глупо!), но мир человеческий, сосредоточие которого город - олицетворение цивилизации.

  И если привязанный сверхзадачей к городу демиург долго не может «добыть» спасительного озарени ("Что делать?!" - больной русский вопрос!), то и город обессиливает, и отчаяние приходит, и память о фетовском Мире Красоты оборачивается горькой иронией: только жгущийся пепел - в руках! К счастью, поэты, как легендарная птица феникс, восстают и из пепла!

...............................................


       К О Л Ь Ц Е В А Я   К О М П О З И Ц И Я


Но, может быть, поэзия сама –
Одна великолепная цитата.               
                Анна Ахматова. Из цикла «Тайны ремесла», 1956 г.

 
  Сравнение с фетовским «Шепотом» обнажает эсхатологическую глубину одной из вершин лирики Блока «Ночь, улица…»!

  Отказываясь от старого парного образа «ОН-ОНА», Блок строит свой текст на резком словесном и ассоциативном антипараллелизме со знаменитым стихотворением Фета и всем Миром Красоты.(17)  Действие описывает круг по кольцевой композиции: «ТАМ», в прошлом: «Шепот, робкое дыханье…», - не поименованная космически огромная ночь обнимает и умиротворяет («Как нежишь ты, серебряная ночь!» - у ФЕТА).

  «Шепот...» - стихотворение в одно предложение одного выдоха. Глаголов нет, но отглагольные существительные «дыханье», «колыханье» создают ощущение плавного движения. У Блока же перечисление «чистых» существительных – односоставных предложений – нагнетает впечатление задыхающейся речи. После первых двух строк пьеса не безглагольна, но отсылка к предшественнику сделана и тон задан.

 Место «действия» намеренно тяжело урбанистично: как прожектором выхвачены отдельные уродливые «куски» города: «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Взамен живой вечности - безвременная мертвая ночь. Фонарь, - не на нём ли вешали? Аптека, - возможно, яд продается?…

   «ТАМ» - у Фета - было «серебро и колыханье сонного ручья». «ЗДЕСЬ» - «ледяная рябь канала» тянет… Но умрешь, и «все сначала», - ницшеановское гордое «вечное возвращение» обернулось страшной бесконечностью. «ТАМ» - «ряд волшебных изменений Милого лица». «ЗДЕСЬ» «как встарь» - «ночь, …аптека, улица, фонарь»…  Равновеликая гармонии фетовской "бездны полуночной"  и противостоящая ей по настроению бездна отчаяния! Пепел в руках… Где же выход, - где освобождение для автора?! а для читателя где?!

  Осознанное переживание трагедии в искусстве дарит катарсис – успокоение и прояснение возвысившихся над хаосом чувств. От отчаяния спасает красота звучания слова – лирическое соприсутствие в Мире Красоты. Своего рода кольцевая композиция: действие как бы начинается с читателя, и возвращается к поэтически чуткому читателю, совсем не обязанному предаваться отчаянию вслед за героем лирики, и да вслед за поэтом - автором!

"Красота страшна," – вам скажут…
’’Красота проста,’’ вам скажут…

"Не страшна и не проста я;
Я не так страшна, чтоб просто
Убивать; не так проста я,
Чтоб не знать как жизнь страшна".

               БЛОК - АХМАТОВОЙ, 1913 г.

  ТАК в 1913-м надписал Блок книгу своих стихов для Ахматовой. А в 1915-м  она, казалось бы не в тему воспоет не некий город-сосредоточие цивилизации, но именно любимый ею Петербург и мужественных людей, осмеливающихся жить и творить в нем:

Ведь где-то есть простая жизнь и свет,
Прозрачный, теплый и веселый...
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчелы
Нежнейшую из всех бесед.

А мы живем торжественно и трудно
И чтим обряды наших горьких встреч,
Когда с налету ветер безрассудный
Чуть начатую обрывает речь.

Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный.

   На уровне едва уловимых ассоциаций «слышится» эхо раннего фетовского: «Пропаду от тоски я и лени, Одинокая жизнь не мила, Сердце ноет, слабеют колени, В каждый гвоздик душистой сирени, Распевая, вползает пчела» («Пчелы», 1854 г.).

   «ТАМ» - в Мире Красоты - нет казней, революций, голода. Но композиционно замкнутый автором лирический мир не может быть замкнут в истории, - тогда у него не было бы читателей, критики не злились бы, и нечего было бы обсуждать.
 
  Прав Достоевский: искусство опосредованно становится частью исторической действительности вне зависимости от установок и творцов, и критиков. И ставят памятники творцам – совести, голосу, красоте своего времени, бывает, что и после казни ставят, когда не о чем уже спорить.

  И ещё дальше к знаменитейшему кумиру и Фета, и Достоевского летит эхо ахматовских строк! Помните, у Пушкина:

Когда для смертного умолкнет шумный день,
         И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
         Часы томительного бденья...

Воспоминание безмолвно предо мной
         Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
         Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
         Но строк печальных не смываю. (1828-1829)

  Лирика и Пушкина, Фета и Блока для Ахматовой равно была нераздельной действительностью окружающего её времени.

  В 1917-м будет создано: « ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ. Ночь. Понедельник», - и пушкинская, и блоковская, и фетовская ночь из «нигде» помещена во время. Так могла бы начаться летопись. Вот, только, - который-то год?

  А «очертанья столицы во мгле», - далеко от города или свысока увидено? Не из «Соловьиного сада» ли?! Или эти «стогны града» видимы из той поэтической башни-обители из слоновьей кости, ключ от которой втайне хранит в душе поэт? Башня – как символ свободы творчества и наивысшая творческая точка постижения: не видно урбанистических ужасов, - поэты беседуют...

  « ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ. Ночь. Понедельник» - узнаваемая рваная безглагольность начала пьесы указывает первым на Блока. И далее через голову Блока почти прямо к Фету: «Сочинил же какой-то БЕЗДЕЛЬНИК, Что бывает любовь на земле», – в самом ли деле Ахматова утверждает отсутствие любви? Или, всё-таки эхо блоковского противопоставления счастья «Соловьином саду» и тяжкого труда за его пределами?

 «БЕЗДЕЛЬНИКУ» «…от лености, или от скуки все поверили… и любовные песни поют», - один из самых известных романсов на стихи Фета:

Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнею твоей.

Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна - любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб, звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.

  За Фетом - других воспевавших любовь «бездельников»: Петрарка, Шекспир, Пушкин, Лермонтов, Пушкин, Блок - вплоть до самой поэтессы: «Сочинил же какой-то БЕЗДЕЛЬНИК, Что бывает любовь на земле»...

…И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина...
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор все как будто больна.

  Поэт подвластен законам им самим сотворенного мира, - не эта ли эта тайна? Тут надо хорошенько подумать, прежде чем, дав творению жизнь, сходить в него с башни. Сколько раз уже пытались на земле воплотить мир истины, добра и красоты, - не выходит. Так значит-таки Мир Красоты и «гадкая» реальность несовместимы?

  Блок на этот кризисный вопрос ответил принятием жизни всей: ради будущего преображения теперь с жестокостью, и с кровью. Поэтому впереди убивающих «Двенадцати» новых «апостолов» у него - Христос. Но Ахматова не герой, а героиня – фетовская «Она» - и ответила на вопрос по-женски и как поэт: не искажая гармонии - жить и творить ничего не отвергая, но и чуждого сердцем не принимая. Неустанно создавая сам себя, поэт творчеством пересоздаёт и мир:

Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда..."

Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.

    - Ахматова,осень 1917 г. Уже только свои слова о своем времени!

...........................................................


          О   Д О Л Е   П Р О Р О К А  и  Р О З А Х


  У Блока по мере поэтического роста фетовское начало ослабевало, Ахматова - вживаясь в него, выплескивала в своё время:

Мне с Морозовою класть поклоны,
С падчерицей Ирода плясать <…>
Господи! Ты видишь, я устала
Воскресать, и умирать, и жить.
Всё возьми, но этой розы алой
Дай мне свежесть снова ощутить. - «Последняя роза», Комарово, 1962 г.

  Богатый реминисцентный план стихотворения отсылает одновременно - к Блоку и Фету, и к Ветхому Завету. Галилейский царь Ирод Антипа казнил Иоанна Крестителя по наущению жены своей Саломеи: дочь её Иродиада пляской «угодившая» властителю, по наказу матери просила в награду голову Пророка.

  Традиционно Блок долю поэта и свою уравнивал с пророческой, и конкретно свою – с судьбой Крестителя: 1. « В тени дворцовой галереи, / Чуть озаренная луной, Таясь, проходит Саломея / С моей кровавой головой» (Цикл «Венеция»: 2. «Холодный ветер от лагуны…»); «Но песня песней все пребудет, / В толпе все кто-нибудь поёт. / Вот голову его на блюде/ Царю плясунья подаёт» (Пролог к «Возмездию»).

  У Ахматовой речь тоже о пророческом даре поэта с памятью о Блоке, но на сей раз большой поэт – женщина, не стремившаяся стушевать свое природное начало, она и ассоциирует себя одновременно и с Иродиадой, косвенной виновницей гибели, и с должным в слове воскреснуть Пророком.

  Теперь о розах: издревле белая роза – дух и отречение. Красная роза - символ тела и волнения крови: черная роза «в бокале золотого как небо аи», алые – «душные», знойные розы как символ страсти. Без ясного указания на цвет у Блока розы могут соседствовать и с изменой, когда: «Невозможное было возможно, Но возможное было мечтой» - «И, розы, осенние розы Мне снятся на каждом шагу Сквозь мглу, и огни, и морозы На белом, на лёгком снегу», (“Заклятие огнём и мраком”: 3. «Я неверную встретил у входа» - 5. «Пойми же, я спутал, я спутал…», 1907).

  Так стало. Как в быту говорят: так получилось!В Мире же Красоты любая роза в «благовонном уборе» – всегда символ нераздельности – верности, свежести чувств и вдохновения. У позднего Фета в «Сентябрьской розе»: «…Расцвесть в надежде неуклонной – / С холодной разлучась грядой, / Прильнуть последней, опьянённой, / К груди хозяйки молодой!» (1990).

  Ранее, в 1887-м: «...Хоть на время, на миг полюбя, / Подари эту розу поэту. / Хоть полюбишь кого, хоть снесешь / Не одну ты житейскую грозу, - / Но в стихе умиленном найдешь / Эту вечно душистую розу», - обращено к С. А. Толстой, трогательно «вернувшей» - положившей на грудь усопшему поэту «Его» розу. Знала ли об этом Ахматова?.. Могла знать: «ЭТОЙ розы алой дай мне свежесть снова ощутить»!

  В фетовском «рецепте» преображения действительности Ахматовой сделана поправка на судьбу своего поколения, одним из символов которого - лирика Блока. С поправкой «рецепт» перестав быть неоспоримым предписанием, рецепт не доставил и связанных с чужим методом творчества проблем!  Так большой поэт и чуткий филолог Анна Ахматова «учуяв» - перекличку великих лириков сквозь время, в третий раз придала теме новое звучание. В 40-х Ахматова своему учителю и современнику Блоку и посвятит:

И в памяти черной пошарив, найдешь
До самого локтя перчатки,
И ночь Петербурга. И в сумраке лож
Тот запах и душный, и сладкий.
И ветер с залива.
А там, между строк, Минуя и ахи охи,
Тебе улыбнется презрительно Блок –
Трагический тенор эпохи.

  Прошлое под поэтическим прожектором на сцене памяти. Кольцевая композиция: Жизнь – Искусство – Жизнь…

И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна - вся жизнь, что ты одна - любовь,
 
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой! - А. ФЕТ, 1877 г.