Подранок

 

 Металось пространство морское,
 и громко роптали леса.
 Зачем над его головою
 стонали весь день небеса?

 Зачем лебединая стая
 кружила до вечера здесь,
 и туча, весь мир накрывая,
 гремела и гнулась, как жесть?

 А он, беспрерывно тоскуя,
 всё крыльями бил, как летел,
 никто не узнает, какую
 он песню с надрывом пропел.

 И думал я, горько забывшись,
 незряче уставясь в волну,
 о раненых и убитых,
 и осиротевших в войну…

 Чужою бедой проникаясь,
 мальчишки несли ему хлеб,
 но плыл он, из сил выбиваясь,
 за стаей, исчезнувшей, вслед.

 ДЕТДОМ

 Раздетый. То слякоть, то холод,
 Подвал. Мы ютимся в углу.
 И голод. Космический голод.
 Наесться с тех пор не могу.
 Что помню?.. Я палец слюнявил,
 к муке прикасался – и в рот.
 А друг мой, Ананиев Павел,
 подался из детства на фронт.
 Вернули. И снова бежал он.
 Ругался вовсю военком.
 Что помню?.. А помню я мало.
 Отчётливо помню детдом.
 Стоял трёхэтажный. Безмолвный.
 И строгий, как ночью поля.
 Мой друг сиротою был полным,
 и, значит, неполным был я.
 Я не был детдомовцем. Не был.
 И верил сильнее всего,
 что если обрушится небо,
 то мама поднимет его.
 И рушилось.… И поднимала…
 И вдруг задохнусь на бегу:
 – Ах, мама! Прости меня, мама!
 Когда ж я тебе помогу?..

 СТАИ ПТИЦ ПОТЯНУЛИСЬ К ЗИМОВЬЮ

 Стаи птиц потянулись к зимовью.
 Жизнь пошла в измереньи ином.
 И закат, истекающий кровью,
 заслонил от меня окоём.
 И уже ироничный мужчина
 поучает меня, не спеша:
 – Как машина мертва без бензина,
 так без мыслей высоких душа. –
 Что ж! Не фокус!
 И сам я не с краю.
 И поспорю с любою бедой.
 Только, батя, сейчас понимаю –
 был я как за Христом – за тобой!
 Вспоминаю, как мог я подковы
 разгибать, если рядышком ты…
 А на кладбище запах сосновый,
 кипарисный… цветы да цветы.
 Что ж теперь? – если было, да сплыло.
 Просто жил. Не играл в простоту.
 Но удача скользнула, как мыло,
 и схватила рука пустоту…
 Улетают багряные листья,
 укрывают, как пледом, траву.
 И зову я высокие мысли,
 во спасение жизни зову.
 Вспоминаю о фронте рассказы
 и – как ты, убавляя фитиль,
 мне сказал: есть понятье – обязан!
 Долг важнее высоких витийств…
 А вдали за вечерней рекою
 пал туман.… И шепчу я судьбе:
 – Если к людям с открытой душою,
 то с открытой душой и к тебе.
 Стаи птиц потянулись к зимовью.
 И на невосполнимость утрат
 лёг закат, истекающий кровью,–
 видно, к свежему ветру, закат!