Эдвард Мордрейк
Смеётся, плачет, вновь смеётся
И ничего другого. Нет
Ни красоты, ни благородства
В лице, что хуже всех тенет.
Не пьёт, не ест, не привлекает,
Лишь шепчет на ухо «Давай!
Ну, сделай что-то от чего
Ты после вынужден страдать!».
И шепчет, шепчет вновь
Как будто до этого и ничего,
Молчало будто бы давно,
И с новой силой, с новым злом
Нашёптывает как надо
Нарушить заповедь одну,
А следом многие другие,
И позабыть Писанье всё,
Святое всё, чему учили
Отец и мать, стихи, слова,
И ноты в праздничной сонате.
Всё то, что видели глаза,
И что душа боготворила,
Что виделось в глазах
Любви – той девушки,
Что позабыла, должно быть,
Ясные глаза, слова и голос,
Нежность позабыла.
Но не забудет никогда
Лицо второе на затылке.
И шепчет, шепчет вновь и вновь,
И плачет смехом заливаясь
Лицо второе, а душа
Как будто в цепи заключаясь
В болезненном бреду,
Не в силах, не спрятавшись от слова
«Ну что же ты! Не будет больно!»,
Не в силах что-то позабыть
Из нот к той праздничной сонате,
Из слов отца, и нежность мамы,
И глаз той девушки родной.
«Ну что же ты! Не будет больно!»
Сквозь вату слышится опять.
И не понятно отчего.
Или лицо не понимает,
Или оно всё точно знает,
Что больно, в тягостном бреду
Душа мечется по клетке,
А ключик клетки заключён
В лице ничуть не благородном.
25.09.2016
Свидетельство о публикации №116092510265