На большаке

Летит большак,
Аж свист в ушах...
И день, и ночь шуршат, шуршат,
Шуршат резиновые шины;
Взвывают, прыгают, спешат
Гружёные автомашины.

Обочина. Стеною — рожь.
От бровки сдвинулись колосья.
А почему? Не разберёшь.
Должно быть, ветром их относит...

Налив — в зерно.
Налив — окреп,
Ржаные стебли гнутся в дуги.
Бушует море ржи окрест,
Напомнив, как рвались подпруги
От силы воли и натуги
У тех, кто, впрягшись в конский плуг,
Ожоги чувствуя плечами,
Пахал второй, десятый круг
И ноющие пальцы рук
Готов был отрубить ночами...

И вновь взбирались на горбы
Мешков тяжёлые пуды
И лямки,
Словно пасть волчицы,
Сжимали женские ключицы,
И рты пекло,
И пухли лица,
И покрывались солью лбы...

Эх, бабы, бабы...
Ваша доля,
Закаменевшая в мозолях,
Легла крутой, нежданной болью
От сердца нежного до пят.
Дубили-красили овчины,
Крюками новину косили
И косы правили-точили,
И топорами, как мужчины,
Рубили стены новых хат
На переправы для солдат...
Здесь был в войну матриархат.

Извечна жизнь.
Пусть зреет колос
Нам не свернуть от главных вех.
Нет-нет, не всё перемололось,
И, что от сердца откололось —
Не забывает человек.

Как ломят наши поясницы
И пальцам не упрятать дрожь.
Но есть чему и удивиться:
Взамен оплаканной пшеницы
Какая вымахала рожь!

Длинна, длинна дороги лента.
Пусть не живёт давно здесь мать,
И детство не ворвётся в лето...
Но как бы сердце мне унять?
И как бы выждать метры эти?

Я знаю: спрыгну на ходу,
Лишь завернёт к калитке "газик",
Лицом и грудью припаду
К земле, родившей нас...
                Как праздник
Ворвётся прошлое мне в грудь,
Зарницей вспыхнет и погаснет.
И притаившаяся грусть
На время отодвинет счастье.

                1968 г.