Цыганская баллада

Уйду в леса. Полюблю цыгана!
Стану верной опорой ему: женой,
И пойдём мы с табором по далеким странам,
Береженые небом под огромной и жёлтой луной.

Отрастут мои волосы, заплету их в косы - без былого золота, но с осеннюю рыжиной,
Кольцами разукрашу пальцы-линии
И серьги буду носить со звоном издалека,
Будет конь у нас молодой и белый, и вороной;

Стану петь у пруда, собирая в веночки лилии,
И под солнцем обширной России я позабуду о Вас навсегда.

Навсегда – это значит «навек».
Позабуду о том, как мы жили,
Веселились до одури и одноврЕменно задыхались в больших городах,
Как мы время крошили в руках:
И за осенью – снова зима, а за летом – осень,
Так и листья над нами кружили,
Так и с неба лилась вода:
Сами ангелы нас хотели отмыть – не отмыли!
Так иногда – как чернилами и подкожно – проникает в нас человек.
Навсегда.
Навсегда – это значит навек.

Так стану ж петь у пруда, собирая в веночки лилии,
Буду верная дочь России я.
Станет голос мой с хрипотцой
От боли, что зовётся в народе немой,
Станут глаза глубокими, ах, какими глаза глубокими – ну, совсем уж. 
Станет цыган мне муж.
Дикий, неприрученный,
Тёмноволосый, от дурамана трав полевых хмельной,
Будет ветром со мной обручённый,
Будет он только мой.

Позовут нас новые дали, поманит за собой закатный нас горизонт,
И пойдём мы с табором кочевать,
Я забуду про пули солдатские, разговоры про кровь и фронт,
В поле свежем руки на травы раскинув, стану я ночевать.

Стану я танцевать…
У костра цыганского, что языком своим обожжёт Луну,
И мой муж-цыган целовать
До утра под Луной той станет меня лишь, меня одну!
Я ему ничего не скажу.
Я не стану его посвящать
В дни былого, когда так хотелось кричать.
Он не станет меня пытать:
Про седину в рыже-медных моих волосах,
шрамы,
молчаливость,
скарификацию,
глубину в болотных моих глазах –

Он не позволит вопросов себе столь фамильярных,
Потому как сын барона, старейшего воина и вождя,
Муж мой будет мудрейший из всех мужчин.   
Под ногами цыгана, как известно, покорившись, дрожит земля,
Я за это стану ему сердечнейше благодарна –
Он единственный станет мой Господин.
Станет защитник мне, опора моя и тыл,
Я же –  музой его, хранительницей нашего очага,
Молчаливая птица, гордая, близкая, никогда не стоящая над душой,
Не спросившая: «где ты был?»,
Если вдруг, не дождавшись его у шатра,
Ночевать предстояло одной.

Кроткой стану, статной, прямой,
Не просящей, смиренной, мудрой и волевой –
Настоящей цыганкой стану!
Настоящей женщиной и женой:
Небогатою на слова, непокорною,
Ледяной на вид:
Только муж-цыган лунною ночью тёмную,
Будет знать всю силу и пожар страстей от моей любви.

Только муж-цыган будет мною так любоваться
Я – смущенно и даже холодно отводить глаза,
Утопая ими в глубинах таёжного леса,
Он сожмёт мои руки крепче,
И просвистев мелодию мне знакомую губами, что так любят смеяться,
Вольными, с травинкой сломленной у рта,
Прищурившись, мне нараспев прошепчет :
«Мэ джинОм, со ту ман камЭса…»
Я отвечу лишь просто: да.

Так и станет табор моя семья,
А просторы русские – домом.
И под ржание и топот своего лихого коня, 
Истопчу русский север и дальний восток, и омоюсь я Доном.
Но повсюду со мной будет то, что проникло однажды, подкожно и навсегда.
Есть моря, в которые лучше было бы не входить:
Ибо утопший в них, да – воскресает – но проклятье ему их носить,
Всюду носить, за собой и в себе, эти носить моря.
И наступит закат, и наступит заря,
И придёт мой любимый цыган, с легкой поступью корабля,
Принесёт мне букеты из полевых цветов, новые бусы из янтаря,

Назовет меня нежно «пани» -
Это будет шуткой небесных богов,
Потому что где-то так меня уже точно звали,
Где-то между седьмых облаков.

И однажды поутру, собирая росу в цветок,
Я почувствую, как с сердцем моим в унисон бьётся еще одно,
Как во мне прорастает росток,
Расширяя моё нутро.   
Расширяя мою татуированную грудь и руки,
Будет новая жизнь с каждым днём во мне произрастать,
Муж мой станет предельно нежным, говоря что от сей поруки
Нигде счастливей его не сыскать.   

И в ночи, пропитавшись болью до самых жил,
Подарю ему сына – как залог вечной верности и уважения,
Сына, потому что он того более чем заслужил,
Потому что приемник для сына вождя – лучшее из дарений.

Будет ребёнок славен, здоров, силён:
Со взглядом, что отражает горы, озёра и целый лес,
Со смешанной нашей кровью, с мудростью всех времён.
Назовём его на цыганский манер, но с первою буквой «С.»,

И прижав малыша к губам,
У подножия гор Алтая,
Я, в благодарности всем богам,
Утону в слезах. И в слезах растаю я.

… И кружились в пруду белоснежные лилии, не осознавая божественный свой размах:
Ведь они красотою своей превзошли одежды самого Соломона*,
И стояло вокруг благовоние святой пустоты, такое, как никогда.
Я запела песню на всех земных языках,
Я прижала сына к груди – и он ощутил себя дома.
В пруду зарябила вода…
Я запела – так завещал Сирах**.
В отражении вод с облаков на меня глядел человек,
Потому как если истинно полюбить, это ровно «навсегда»,
Это действительно значит – навек.
___
*
«Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут. Но говорю вам, что и
Соломон во всей славе своей не одевался так как всякая из них» (Мф. 6:28—29).
**
Содержанием книги Премудрости Иисуса сына Сирахова служит учение о премудрости божественной в её проявлениях в мире и человеке, и о богодарованной мудрости человеческой в применении к различным обстоятельствам и случаям жизни человека.