И горы помогут мне

                Домбайская история

Был март 2017 года, я приехал сюда с друзьями от скуки,   и пока они катались на горе, месил внизу грязный, липкий снег,  проклиная всё на свете. Обойдя посёлок за час,  я вернулся к начальной точке, подумывая о горячем бульоне, бросил взгляд на одно из многочисленных кафе,откуда только что вышли посетители,  и решил убить время подобным образом.  Иногда в таких местах за дешёвыми занавесками подаётся вкусная и обильная еда,  приправленная местным гостеприимством. В ожидании заказа я рассматривал обстановку.  Так и есть: аляповатые скатерти,   репродукции по стенам – всё говорило об отсутствии вкуса.  Возле окна для продажи висели вязаные платки и детская одежда.   Соседний столик освободился – я увидел белую лошадь и  кусок рваного облака на синеве  - детский рисунок, написанный пастелью.  Он был неумело вставлен в рамку и терялся на подоконнике рядом с цветами.  Глаза лошади, наивные и взрослые,  печально смотрели на меня.   Пухлая  женщина в платке принесла заказ.   Мне повезло: еда была отменной. На какое-то время я погрузился в наваристый бараний бульон,  хычины и глинтвейн с мёдом, но забыть о лошади не удалось. Сначала я изредка посматривал  на неё, потом перевел взгляд на экран телевизора, где шла какая-то оживлённая передача,  но уже через пару минут потерял интерес и вернулся к  лошади.  Я стал гадать, кто бы мог написать её здесь, а когда расплачивался  спросил,   сколько стоит картина.
-  Какая? –  женщина  начала по очереди показывать на репродукции.
- Нет же!  Та белая лошадь напротив.
- Лошадь – протянула женщина…а, этот рисунок! Надо же! Вам он понравился…спрошу у Лизы.
Она скрылась за занавесками, отделявшими помещение от кухни.  Вскоре оттуда вышла пожилая карачаевка маленького роста,  миниатюрная и подвижная. На её строгом лице горели ясные, умные глаза.
- Извините,  я вышла сказать Вам,  что эта лошадь не продаётся.
-  Жаль…я много ездил и видел немало знаменитых картин, которые не вызывали у меня никаких эмоций.
Я отсчитал чаевые. 
Лиза машинально взяла деньги,  поправила платок,  задумалась о чём-то. 
- А кто её написал? – спросил я.
Она  внимательно посмотрела на меня.
- Моя внучка   Ива.   Её сейчас нет.
- Жаль, - повторил я, поднимаясь.  - А когда она будет? Может, она напишет для меня копию?
- Я не знаю,  когда она будет. Думаю, что нескоро.  Через год заходите.
Лиза ушла,  столкнувшись у занавески с женщиной в платке. Они обменялись взглядами.
- Через год…откуда я знаю,  где буду  через год? 
Я посмотрел на женщину, попрощался  и направился к выходу.
- Подождите! – она догнала меня.  -  Я плохо говорю,  да и долго рассказывать. Меня «манты» ждут. Вы когда уезжаете?
- Через пару дней.
- Придёте завтра к нам обедать?
- Вероятно.
- Я сейчас вернусь. 
Женщина ушла.  Я снова посмотрел на лошадь. Меня начал раздражать этот секрет наивной живописи,  который так меня очаровал.
Она действительно вернулась через минуту и протянула мне тетрадь.
- Возьмите до завтра.  Мне кажется, Вам будет интересно. Только не показывайте никому.   Лиза  не должна знать.
- Что это? -  я с удивлением посмотрел на толстую тетрадь в коричневом переплёте.
- Марийка!  - донёсся из кухни голос тёти Лизы.  – Марийка!  Вода бежит!
- Не забудьте отдать, - Марийка сунула мне тетрадь и побежала на кухню.
Я открыл тетрадь:
« Когда не хватает счастья в одном месте – начинаешь искать его в другом. Там,  наверху, мир меняется.  Особенно хорошо на рассвете, когда  волны кварца ложатся на фиолетовое море. И если бы не было так холодно, я бы часами смотрела,  как оно светлеет, превращаясь в пики и вершины, плещет нежно-голубым по всему полотну, а потом внезапно  вспыхивает огнём утра,  чтобы выпустить в мир миллионы солнечных зайцев по  хребтам и склонам, которые горят и слезятся на ветру.  Волшебная зима…Нет,   я никогда не смогу нарисовать это.  Даже если у меня будет самая дорогая пастель на свете…»
Послышались шаги. Я закрыл тетрадь и спрятал её под куртку. В кафе вошла Лиза. Она озадаченно посмотрела   на меня.
- Вы что-то ещё хотели?
- Нет. Спасибо за стол.
Я поклонился и вышел.  Снаружи по-прежнему мело.  У моста зажглись первые фонари.  В гостинице не было горячей воды. Я скинул сырые ботинки и завалился в постель, намереваясь завтра же выехать из этой дыры как можно скорее. Но быстро заснуть не удалось.  Я долго ворочался,   слушая супружескую перепалку за тонкими стенками комнаты, наконец, вспомнил про тетрадь,   открыл её в середине, наугад, совершенно не собираясь читать это внимательно.

Февраль 2015
 
Доброе утро. Вчера было так:
 - Ива, к тебе гости. 
 - Тёть Лиз, я на Бадуки.
- Опять Бадуки, выколи мне глаз! Сколько живёшь у меня, столько и слышу: Бадуки да Бадуки.
- Тёть Лиз!
- Знаю: там красиво!
- Но ты же не была!
- Не была…мне, девочка, только и думать,  что про мясо да налоги.
Я подошла к столу и стала рубить мясо.    Мясо рубить трудно, но ещё труднее терпеть тётю Лизу,  когда она упёрлась. Я знала всё,  что она скажет…
- Тимур серьёзный  человек. 
Я начала рубить мясо быстрее.
- Он семью прокормит.
Я рубанула ножом по пальцу.
- Тебе двадцать пятый год!
Я слизала кровь. 
- Мучаешь меня! Всё время мучаешь! Ты будешь сидеть за ним, как принцесса, картинки свои рисовать,  надменная ты!
 - Я на Бадуки!
- У тебя что там,  мёдом намазано?
На кухню  вошла Айшет. ( иногда я её убить готова). Сказала насмешливо:
- Оставь её, ба. Она скоро высохнет.
- На Бадуках Леший живёт. Мой друг, - ответила я, выскочила в помещение кафе и пролетела мимо Тимура,  даже не взглянув на него. А у выхода чуть не сбила с ног Серёжу.  Мальчик стоял на пороге  без шапки, в разных валенках.
- Вот и выходи за него замуж!   За Лешего!  - разошлась тётя.
- Вот и выйду!
- Ива!  - Серёжкины глаза были огромными планетами отчаяния.
 - Чего тебе?
- УУУ…
Он заплакал.   Я заметила,  что он уже вырос из этой куртки. 
 - Я завтра приду к тебе,  не плачь!
Он обхватил меня обеими руками и так крепко сжал, что я чуть не задохнулась. Руки у него сильные, кисти в шрамах. Не знаю,  откуда они. Но выглядят так, будто он всё детство устраивал поджоги во дворах.
 - Серёжа, ты когда-нибудь меня задушишь. 
Он  впился в меня ещё сильнее,  я погладила его по голове.
- У меня нет друга,  - он поднял большую вихрастую голову и умоляюще посмотрел на меня.
- Отпусти.
Он вздохнул.
Я вернулась, взяла альбом,  краски,  пастели,  и мы ушли.  Тимур не проронил ни слова.  Я чувствовала его взгляд за спиной и слышала, как тётка Лиза попрощалась:
 - Я урежу тебе зарплату!
                -
Леший  - древесное чудище по дороге ко второму озеру. Его руки растут будто со спины, вытягиваясь вперёд и образуя крест.  Косматая борода торчит в стороны, прячась на груди, один глаз смотрит с прищуром, другой спрятан за складкой в коре. Леший стоит здесь уже несколько лет,   в самые трудные минуты я прихожу к нему,  здороваюсь и рассказываю.  Зимой дорога  к озёрам закрыта и непроходима, я больше работаю,   рисую и играю с Серёжей. Ему девять лет,  он уже два года сидит в первом классе, у него нет друзей.  Зато он чувствует краски…
                - 
Иногда я пробовала с ним заниматься.
- Сколько будет три плюс три?
Он беспомощно смотрел на меня.
 - Вот,  видишь! Раз, два, три…три палочки…плюс ещё три…сколько будет?
- УУУ. 
-  Ты не хочешь думать! – сердилась я. 
Он мотал головой то ли в знак согласия, то ли снова затевал одну из своих игр в молчанку:  всё надо было показывать жестами и понимать по губам. Я злилась, тормошила его, пыталась отвлечь и настоять на своём, но это было бесполезно:  он уходил в свой мир стремительно и надолго.  Уходил обиженный и смотрел при этом так,  что я слабела.  Из этого состояния мать выводила его только хорошей поркой.  Я же садилась рисовать,  и тогда он вдруг оттаивал, пристраивался рядом,  водил пальцем по листу бумаги и что-то шептал.  Я выдавала ему чистый лист и мелки,  и в нашем с ним мире наступала гармония.
                -   
В этот раз молчанка ещё не началась.  Я разложила палочки на столе и приготовилась к осаде, как вдруг из другой комнаты донёсся хлопок о монитор телевизора.
- Шлюха,  шалава рыжая,  стерва!
Я вздрогнула. На лице мальчика не было удивления. Он только тихо вздохнул. 
- Тебе телевизор мешает?
 - УУУ.   
Две убогие комнатки с ветхой  мебелью отделяла занавеска. Я приоткрыла её.  Баба Надя - прабабка Серёжи, грузная седая женщина, с подведёнными синькой глазами,   смотрела сериал, сидя  в инвалидном кресле,  и заглатывала пирожки с тарелки на коленях.  У неё был отменный аппетит: стопка стремительно пустела.
- На!
Баба Надя бросила  пирожок в монитор: на экране рыжая, полураздетая  красотка тащила в постель юного кавалергарда.
- На!
Серый тощий котёнок метнулся из угла комнаты и впился когтями в её лодыжку.
- Саймон! Не мешай смотреть! Иди вон!
Она отшвырнула котёнка.
 - Давай лучше рисовать,  - Серёжа посмотрел на меня умоляюще, - она сейчас ещё больше орать будет.
- Почему?
  - Скоро начнётся её любимый сериал. А потом мама будет ей ногти стричь. А ты знаешь, что бывает,  когда ей стригут ногти?      
  Я закрыла занавеску. Отодвинула палочки,  достала пастель,  вырвала  лист из альбома.
- Слушай...
Громкий писк котёнка пронзил  монотонную бубниловку телевизора. Серёжа сорвался с места. Через минуту он вернулся  с котёнком и потоком слёз. 
- Что? Что?
Он мычал,  глядя на котёнка широко открытыми глазами. Котёнок затих у него в руках.
- Ну, не плачь. Он живой, живой.
Котёнок  пискнул, лизнул ему руку.
- Вот видишь… мы будем сегодня рисовать…Моя бабушка была калмычка.  А приёмный дед  -  бродяга. С апреля по сентябрь мы часто жили в степи и ночевали под священным тополем. Ты знаешь,  как красиво в степи весной? Нигде нет такого большого солнца и такой свободы…
Он  постепенно успокаивался.
                -
Если встать на рассвете, подняться на холм и увидеть вдали блеснувшую ленту озера — сердце ёкнет, и что-то внутри шепнёт: «В путь». Идти по нетронутой траве легко, если бы не ночной дождь: вязкая глинистая почва налипает на ботинки, тянет к земле: не разбежишься, и всё равно легко. Над кусками потрескавшейся почвы по траве рассыпались спящие тюльпаны, ирисы, сусличьи норы, лошадиный помёт, иссохший в камень, на котором чётким контуром красуется дырка — сердце, словно вырезанное талантливым скульптором по прихоти творца. Светлеет. Обернёшься и замрёшь: за спиной красный шар медленно поднимается из-за горизонта, и большой священный тополь, который видно на всю округу, полыхнёт малиновым. Говорят, один монах, вернувшийся из Паломничества по Тибету, закопал в окрестностях посёлка Хар-Булук свой посох, в котором были спрятаны семена тополя. И чудо свершилось: семена проросли. Стоишь и любуешься исполином. Высоко в небе мелькнёт крыло ястреба. Сложишь ладони в священном поклоне, повернёшься — и снова зелёное море вдали. Ускоришь шаг — побегут навстречу тюльпаны, а со стороны озера донесётся птичий гомон и звонкий, непуганый лебединый крик… 
                - 
Серёжа   водил мелком по бумаге,  прорабатывая лучики.
- А это кто?
Я увидела рядом с ним странное, тощее существо с длинными тёмными волосами.
- Это я?
Он кивнул.
- А почему у меня нет рук?  Давай подправим.
- УУУ – он помотал  головой.
- А,  я поняла…вместо рук -  цветы. Я очень скучаю по тому краю. Иногда мне кажется,  что он мне приснился…и я больше его не увижу – смотри.
Я показала ему свой эскиз: степь в россыпях тюльпанов,  священный тополь и ястреба в небе.
- Всё выписала,  но не то…в твоём рисунке больше свободы.
Он взял красный мелок и вывел дугу над полем.
- Что это? Радуга?
Он кивнул.
- Как красиво…
Мы склонились над листом.
 - Ты, что, сволочь, бабке судно не меняешь? Дурак!
Я вздрогнула.
В пролёте,  раздвинув занавеску,  стояла маленькая крепкая женщина  и метала  молнии красным ртом.  Под её взглядом Серёжа втянул голову в плечи. Она дала ему подзатыльник.
- Описалась уже. Я матери позвоню, она тебя быстро наладит.
- Не кричите на него.
- А ты работать иди,  - женщина презрительно посмотрела на меня  – Тётка Лиза тебя обыскалась.
Я обняла мальчика.
- Мы потом дорисуем. Ну,  не реви!
Он снова впился в меня  так, что хрустнул позвоночник.
-  Ива,  ты когда придёшь? Завтра придёшь?
                -
Посёлок у нас небольшой. На въезде кафе, гостиницы, после моста аптека и несколько пятиэтажек. Сколько живу здесь – роют. Всё время что-то строят,  а для чего? Половина гостиниц пустует…раньше зимой было много народу, теперь меньше, говорят, сервиса нет…летом тоже туристы,  у нас природа красивая.  Три ущелья. Три сердца… Ни Айшет, ни тётка Лиза никогда не были в ущельях.   Местным некогда. Они выживают за счёт туристов и работают с утра до ночи. Больше везёт тем, кто торгует на горе.  Они поднимаются туда засветло, раскладывают чай, одежду, сувениры… видят закат,  встречают рассвет и завидуют тем, кто остаётся внизу.  Мы работаем в своих кафе и сидим в тепле.  С горы открывается вид на вершины,  но чтобы увидеть душу гор, надо зайти внутрь.  В ущельях был только дед Гиляй – наш единственный фронтовик,  он ходит по посёлку в медалях, бурке и папахе …он такой остался один. Уже давно не носят бурки и папахи. Я видела у тётки Лизы в сундуке платье, в котором она замуж выходила – красивое. Она его бережёт, но не надевает. Хотя такая же…всё остальное она отдала Айшет – Айшет её настоящая внучка, а я приёмная.  Мой отец был лучшим другом её старшего сына, и когда мои родители погибли,   тётя взяла меня к себе.  Айшет все эти кофты и юбки не нужны. Она мечтает отсюда уехать. Свалить навсегда. Сыновья тёти Лизы живут в Карачаевске, дочка в Москве.  Внуки и внучки с родителями. Айшет самая старшая.  Она  учится в Карачаевске и живёт с нами уже год: надо помогать тёте в кафе. С каждым годом прокормиться становится всё тяжелее.  Сначала я эту работу ненавидела,  потом привыкла.  Руки болеть перестали, а маникюр у нас всё равно здесь никто не делает.  В посёлке живут, в основном, карачаевцы,  есть и черкесы, и русские, и смешанные браки. У нас спокойно.  Люди заняты бытом. Иногда в сезон приходится готовить всю ночь.  Зато  он быстро проходит, и можно рисовать  - рисовать…
                - 
Март 2015. 
Сегодня услышала: 
- Нельзя так сильно любить… Мне муж говорил: «Я Бога молю, чтобы он только позволил мне каждый день, просыпаясь, на тебя смотреть»…Вот и накликал …Давно его нет, детей вырастила, кафе открыла, внуки пошли… Сватались ко мне, особенно один…шесть лет приходил…а я ему отвечала: «Вам нужна чужая женщина?» И вот, верите, ни один с той поры ко мне не прикоснулся…нельзя так сильно любить…
Я была в это время на кухне, готовила хычины. Тётя Лиза общалась с клиентами. Это её давние. Приехали кататься. Муж с женой. 
- Возьмите. Сдачи не надо.
- Что,  ты, милая…не нужно. Варенье хочешь? Мёд? Какое любишь?
- Не надо!
Тётя скрылась в комнатах, вынесла  оттуда банки со сливовым и абрикосовым джемом,  платок, носки, что-то ещё -  не разглядела.  Варенье у неё лучшее в посёлке.
- Приезжайте ещё. Приедете?
- Природа у вас красивая, а сервис,  трассы…ну…не знаем, в общем. Только из – за людей и приезжаем.
- Приезжайте!
-   У Вас русское имя!
-  Отец дал, чтобы по-разному звать можно было: И Лизка, и Лизочек…. и ещё много как…
-  Отец Вас любил.
- Да…и муж говорил сыновьям: нельзя обижать женщину. Если так случится, что ты женишься и не полюбишь её – лучше разведись, чем унизить. А будешь унижать – я в могиле перевернусь.
- А язык карачаевский знаете?
- Конечно.
И заговорила – заслушаешься.
- И дети говорят?
- Говорят…но меньше, чем мы…а там, в Москве и вовсе не вспоминают.  Не нужно им это.
- А это кто нарисовал?
- Это внучка моя Ива…она нигде не училась.
- Какая талантливая!
-  Да… всё одна. Я её спрашиваю – а она отвечает: никто ещё не тронул моё сердце…
Я уронила тарелку с хычинами.
Тётка Лиза хорошая. Очень. Я здесь из-за неё. И из-за гор. Говорят,  за границей ко всем водопадам и озёрам давно проложены дорожки.  Когда-нибудь цивилизация будет и у нас.  Возле каждого озера поставят палатки с едой и рекламой. Тогда я и уеду…
                -
Апрель 2015
Я сильно заболела.   Тётя читала молитвы,  отпаивала меня травами.  Один раз заходил  Тимур.   Я притворилась,  что сплю.   Он сел у кровати,  положил руку мне на лоб: холодную чужую руку, я перевернулась на живот и больше не меняла положения. Потом, кажется, уснула, а очнувшись, ощутила на лбу тёткину тёплую руку,  она шептала по-карачаевски,  думая, что я сплю и не понимаю. А я понимала.
- А если ты его не любишь,  так ты за него и не выходи…у меня две подруги,  редкие красавицы, вместе учились…старые девы. А я им и говорю: « Нет у вас детей, радуйтесь. Не знаете вы,  что это такое,  когда он болеет,  когда ночь тёмная, а его нет,  когда он плачет,   когда его накормить нечем…не знаете…живите для себя.  Радуйтесь…
Я открыла глаза.
-  Приехал твой Бахтияр.   Видела его вчера в посёлке. Группу привёз.
Я села на постели.
- Дурочка ты, Ива. Глупенькая. Вот ты всё смотришь на него, а знаешь,  что у него дома жена и наверняка дети есть?
Я зажмурилась и помотала головой.
- Так знай, а я молчать больше не буду.  На, выпей лекарство.
Я рыдала, а тётка Лиза гладила меня по голове и пела по-карачаевски. Красиво. Как умеет только она.
                - 
Не знаю почему, но я закрыл тетрадь с мыслью: «Понятно. Розовые сопли",   выключил свет и лёг спать, а через четверть часа  встал, открыл тетрадь и начал читать сначала.  Я  стал дописывать эту историю,  глядя в снежные сумерки за окном, и было всё труднее разобрать, где звучит её голос, а где мой собственный.

               
                Аманауз.

В тот год я ещё не знала Бахтияра.   Я попросила Айшет заменить меня на работе  и  пошла в ущелье Аманауз искать Радугу.   Её никто там не видел,  кроме деда Гиляя. Он  и рассказал мне маршрут.  Обычно туристы идут только до Чёртовой мельницы – глубокого каньона, где вода, ледяная и непокорная королева,  со страстью бьётся о камни, не зная покоя.    Более стойкие доходят до Суфруджинской поляны,  откуда и видны водопады. Самые любопытные достигают их, не находя  клад.  А надо подняться выше, войти в водопад и оглянуться назад.
- И что,  дедушка? Что? – пытала я его.
- Увидишь, - хитро щурился дед.
- А если не увижу? Ты же сам сказал,  что она открывается не всем.
- Не всем…но если откроется, проси самое сокровенное. 
- Расскажи про тот день.
- Я же уже рассказывал.
- Ещё расскажи.
-  Это был один из самых ярких дней моей жизни. Мы давно слышали, что в этом ущелье живёт радуга, но её никто не видел. То приходили, когда солнце заходило за пики вершин, то когда дождик крапал на каменные глыбы, и идти до водопада не решался даже проводник. Но тут было солнце, было утро, а радуги всё не было. Половина из нас осталась внизу: водопад резвился так, что наличие непромокаемой куртки становилось бесполезно. В ногах хлюпала вода, брюзжала в лицо и стекала за ворот. Я зачем-то всё полз вверх по сыпухе, уже почти не веря, что увижу её. Как вдруг услышал крик. Я обернулся: люди внизу стояли в кольце света и орали что-то восторженное, воздев руки к небу. Я замер. Радуга сияла всё ярче. Она разгорелась, задвоилась, дугой легла на ущелье, опоясала круг. Я не устоял на ногах, съехал вниз, врезавшись прямо в радугу, кричал вместе со всеми, глядя, как в ответ на любое движение вокруг расплёскиваются разноцветные капельки света....
- Да ты поэт,  дедушка…
Я взяла с собой Серёжу. Мы вышли утром.   Зуб Суфруджу  пылал на солнце среди глубокой синевы так, что было больно смотреть.  Ущелье это самое мокрое, лесистое.  Погода в нём часто меняется, поэтому мы спешили.  Я пытала Серёжу:
- Почему ты учебники разрисовал?
- Скучно.
- Почему учиться не хочешь? Тоже скучно?
Он кивнул.
- А что не скучно?
- С тобой не скучно. И с папой.
- Где папа?
- В городе.
- Ты его видел?
Он снова кивнул.
Мы вошли в лес. Я остановилась.  Верхушки деревьев смыкались звездой,  из центра которой бил столп света.  Он ложился на зелень, местами жгучую, местами приглушённую мраком и тишиной.  Большие каменные глыбы во мху вырастали то здесь, то там, не подчиняясь логике.  Иногда под ними селилось грибное семейство,  брюзжал полусгнивший пень,  ходил кругами паук,  плетя тонкую сеть для бабочек и мух, тянулись к свету хрупкие лесные цветы.  Пели невидимые птицы. Лес дышал тайной.
-  Ива, Ива,   - дёргал меня Серёжа.  – Ива. 
 - Тссс.
 - Слушай, лес говорит.
Он постоял, озираясь по сторонам,  потянул меня за руку.
- Пойдём.
Вскоре лесистая часть закончилась,   тропа стала сложнее, обрывы глубже. Коварное солнце скрылось за нежданной тучей,  капли дождя коснулись щеки.  Удача уходила.  Мы были плохо экипированы, но продолжали идти вперёд.  Уже на Суфруджинской поляне налетела буря. Укрыться там негде. Я обняла Серёжу,  укутала  своим  дождевиком.
- Не бойся.
- Ива, давай про цвета.
Мы твердили вместе, мокрея и ахая от раскатов.
- Каждый охотник желает знать,  где сидит фазан.
Я думала,  что ещё через пару лет Серёжа станет крупным подростком. Грохнуло совсем рядом.
- Ива, мне холодно!
- Пойдём назад.
Я потащила его к лесу.
- Домой? Не хочу домой,  не хочууууу.
Он заупрямился, вырвал руку, с мужской силой оттолкнул меня. Я слетела с тропы и ударилась о камень. 
- Оставайся. Больше не возьму тебя с собой.
Было больно и обидно. Я оставила его на тропе и быстро пошла к лесу.
-  Ивааааа…
Он заревел так пронзительно,  что я оттаяла.
- Ну,  что ты хочешь? Что?
- Я Радугу хочу,  Радугу…я попрошу у неё большую пожарную машину. 
- Мы сегодня не увидим Радугу,  в другой раз.
- Я не хочу в другой раз,  я хочу сейчас!
Я  вернулась, взяла его за руку,  потащила к лесу, и жалела, и злилась. Вода хлюпала в кроссовках, стекала по спине, сухого места на нас обоих, кажется, не осталось. Постепенно он затих, покорно шёл рядом, сопел, что-то тихо бубнил сквозь зубы. Обратный путь казался долгим и мучительным. Я больше не смотрела вверх и по сторонам. Только на скользкую тропу. Под ноги.  И снова видела сон из детства: бескрайнюю степь и огромный шар, медленно встающий над озером,  дикого лебедя,  его грациозный взмах крыла, двух лебедей в полосе рассвета, я пила воду из родника, горьковатую и мягкую, я бежала босиком, пятками проваливаясь в сусличьи норы. 
- Иванка! Иванка! – звала меня бабушка, гладила по голове – я плохо помню её лицо, только мягкое прикосновение шершавых ладоней,  -   давай косу заплету! Ишь косма какая!
- Больно,  бабушка!
- Нежное мороженое.
- Ладно.
Я хмурилась и терпела. А бабушка, поглядывая на меня, приговаривала.
- Вид хохол, а характыр мой. Хороший характыр. 
Два выстрела один за другим пронзили рассвет. Я вырвалась и помчалась к озеру.
 - Не стреляй,  дед! Не стреляй!
Я врезалась в деда всем тельцем, сбила руку.
- Тьфу! Ты чего?
Рядом с ним валялись белые перья.
- Не стреляй, дед!
- Я в уток, дурьё.  Чем тебя кормить?
Я только мотала головой и шептала.
- Не стреляй, дед. Не стреляй.
Дед с удивлением смотрел на меня.  Он не понимал…
Серёжа настойчиво дёргал меня за руку.  Я очнулась.
- Что?
- Солнце, Ива!
Я вздрогнула. За час лес преобразился.  Теперь не один, а сотни столпов света били сквозь листву на дорогу и камни, а по рукавам деревьев стекали алмазные струи,   рассыпаясь по траве и цветам.  Птицы пели звонче. Высоко за кронами показалась синь.  Мелькнул беличий хвост.
- Мы уже почти дома.
Белка кинула шишку. Она упала нам под ноги. Мы посмотрели друг на друга и повернули назад. Если бы кто-то спросил меня сейчас,  почему я поступила тогда так,  я бы не нашлась,  что ответить.  Я больше не думала про опасные камни,  работу, борьбу за клиентов,  скользкую тропу и ребёнка рядом. Меня несли ускользающая мечта и  ожидание чуда, отчаянное и бескрайнее, как море. Я почти не помню пути. Мы могли упасть, сбиться с дороги, скатиться вниз,  но мы летели вперёд, под летним солнцем, глядя на ледник и слыша приближающийся шум водопадов…а когда достигли их, то долго стояли и смотрели на мощные потоки воды.  Я вспомнила слова деда Гиляя:
«Чтобы увидеть Радугу надо войти в водопад»
Сбоку от основного потока была узкая, сыпучая тропа,  по которой мы начали наше восхождение.  Подъём был тяжёл. Под мелкими камнями текла вода, мы беспощадно скатывались вниз, холодные брызги царапали кожу, я разбила руку.   Сказала Серёже: 
- Иди вниз!
Он помотал головой.
Я знала,  что это бесполезно:  мальчик будет ползти до конца, пока не увидит её. А если не увидит,  но не простит мне никогда.
- Цепляйся за камни. Пригибайся ниже!
Мы ползли, съезжали вниз и снова карабкались вверх.  Периодически я оборачивалась назад: ущелье открывалось.  Его стены раздвигались, как занавес на театральной сцене, и за ними был виден посёлок, белая лента водопада и коварные каменные струи,  по которым мы двигались с упорством муравья, медленно, но верно продвигаясь вперёд.  Радуги не было.  Ни тогда, ни выше. Серёжа отстал. Он полз за мной. Из-за грохота воды я не слышала ничего, периодически оборачивалась и,  увидев его, успокаивалась. Ещё чуть-чуть, и дальше идти будет невозможно: нас унесёт в водопад. Я наметила себе последний большой камень, за который можно ухватиться и отдохнуть.  После него дорога становилась слишком опасной.
- Пожалуйста, ну пожалуйста,  – обращалась я не понятно к кому и ко всем сразу…
- Пожалуйста, небо…ну, что тебе стоит…покажись ему, Радуга…покажись…он жив там ещё, этот мальчик, жив?
Я упала на колени перед камнем,  схватившись за него обеими руками. Сил у меня больше не было.  Я изо всех сил пыталась принять своё поражение, не заплакать,  собраться и быть сильной.  Я пыталась и не могла. Вдруг мне почудилось,  откуда-то снизу, как это уже было сегодня не раз. 
- Ива! Ива!
- Что,  – прошептала я,  - что?
-  Гааааааа…
 Я медленно поднялась, не выпуская точку опоры, обернулась. Дыхание перехватило.
Серёжка полз по Радуге, был в её центре, дурачился, махал руками – и от его плаща, как от перьев Жарптицы,  разлетались разноцветные брызги. Он прыгал и звонко смеялся,  падая и съезжая вниз, вместе с ним прыгала и плескалась Радуга.
- Осторожно! – крикнула я.
- что?
Он видел ниже себя первый круг Радуги, а сам стоял во втором,  таком широком и ярком, что болели глаза. Я смотрела, смотрела, не веря и не понимая, не веря и не понимая.
- Ива!  - он что-то кричал мне.
- Стой там! Стой там!
Он продолжал что-то кричать. Я поняла по губам: желание.  Желание…
-  Стой там!
Он понял. Остался. Продолжил свой дикий, счастливый танец, скатываясь и поднимаясь. А я села на камень, в полном изнеможении, и, наконец, заплакала. За него, за себя, за тётю Лизу,  которая столько лет кормит нас из последних сил, за родителей, которых я почти не помню,  за тех лебедей на рассвете,  за мечту. Я шептала:
- Небо, дай мне любовь такую, чтобы сердце вылетело и мир качнулся, чтобы я себя не помнила, мне двадцать три года, а я ещё не знала настоящей любви.  А вдруг я так и умру? Ты знаешь, больше жизни я люблю смотреть на эти вершины и рисовать их так, как могу. У меня нет образования, выходит плохо, но  я стараюсь изо всех сил.  Ты знаешь,  о чём я мечтаю.  Но даже если всё исполнится, я научусь рисовать и показывать людям красоту гор, не буду изнурённо работать в кафе,  смогу уехать,  куда хочу…я правда, никуда уезжать не хочу, это Айшет хочет, а я….а я никогда не смогу быть счастлива, если у меня не будет любви…слышишь меня, Небо? Я знаю,  что ты слышишь меня…слышишь…почему я не могу никого полюбить? Почему?
-  Ива!  Ива!
- Ну,  что? Что?  Господи, как я устала от этого мальчика.  Как мне его жалко…он пропадёт,  если не станет таким, как все. И я пропаду…для чего я родилась?
 Он всё-таки добрался до меня.
- Ты плачешь?
Я помотала головой. Он обнял меня.
- Не плачь, Ива. Не плачь.
- Ты загадал желание?
Он кивнул. Я почувствовала,  что он дрожит. Надо было срочно возвращаться.
                - 
В посёлок мы пришли уже  вечером. Мокрые и  счастливые. На пороге Серёжа поманил меня,  притянул и прошептал на ухо:
- Я никому-никому не скажу.  Только тебе:  я загадал,  чтобы папа приехал. Он знаешь какой? Самый крутой.  Только я его никогда не видел.
Я позвонила в дверь.  Её открыла крупная молодая женщина,  с неряшливо собранными на затылке  волосами,  и  зло посмотрела на меня. Серёжа кинулся к ней с криком.
- Мама, я  видел Радугу.
Она отвесила ему пощёчину. 
- Дурак! Бабка мокрая вся,  где ты весь день шлялся? 
Нервно поцеловала, сгребла в объятия.
Я хотела объяснить ей всё,  но словно язык проглотила.  Она заметила меня второй раз.
- А ты чтоб сюда дорогу забыла. Убирайся. Художница.
Я уходила в ночь, слыша,  как он,  всхлипывает,  бормочет, а она ему выговаривает.
- Опять весь грязный, охламон,  на тебя не напасёшься,  за что мне горе такое, Боже,  Боже. Вчера вместо мусора сменку выкинул. Хорошо ещё,  что не девочка…Сил нет. Никаких сил нет.
- Мама,  ну мы же ходили в гости к Радуге, она волшебная, красивая, Радуга, мамочка, Радуга…
Шаги мои тяжелели, очарование дня меркло.
- Не жалей, Серёжа, не жалей,  - шептала я,  - вытирая слёзы…не плачь и не жалей… я знала, что есть на свете один человек,  который поймёт меня. Дед Гиляй.  Обязательно расскажу ему,  что я видела её.
               
                Алибек.
 
Три ущелья окружают наш посёлок. Три сердца. Никто точно  не скажет, почему их так назвали. «Аманауз» – злая пасть.  Ущелье это самое переменчивое по погоде, с частыми дождями и туманами, капризной рекой.  На подходе к нему видна вершина горы Суфруджу – «клык тигра», с торчащим пиком,  именуемым в народе зубом, что вызывает любопытство и трепет у впечатлительных натур.    
«Алибек» -  любой местный покажет туда дорогу, но затруднится объяснить,  почему ущелье носит это имя. Так или иначе названия эти пришли из старины глубокой, укоренились,  обрастая легендами.  Впрочем…жил в посёлке один Алибек. Из последних аксакалов.  Я его знала. Был он как дуб с выступающими из-под земли корнями.  Его глаз замечал и далёких птиц, отдыхающих на макушках скал, и последние, редкие цветы. Никто не умел  так рассказать о Кавказе, как он, никто не в силах был  так показать его уголки. Три взрослых сына было у Алибека – такие же крепкие, только стремительнее и нетерпеливее, как того требует молодость.  Вырастил их отец, да и улетели орлы в большие города.  Тётя Лиза рассказывала, когда жена его, Фатима, жива была, собирались они,  бывало, песни пели, о детях спорили. 
- Пусть едут,  куда хотят, в городе жизнь другая, - защищала сыновей Фатима.
- А здесь чем тебе не жизнь? – возражала тётя.
- Нам жизнь, а они другие.   Как скажут что  - я уже и не понимаю. Мир другой.
- Мир сходит с ума, и люди вместе с ним.
- Ну, вот твои,  Лиза,  тоже уехали. 
- Уехали…разве удержишь. В городе всё…а здесь - она махала рукой. 
- Скоро и здесь по-другому будет…всё строят что-то,  всё роют…
- А тебе чем плохо?  Туристы пойдут, деньги пойдут, - удивлялась Фатима.
- Надо Марийке позвонить,  погадать.
- Чего тебе та Марийка нагадала?
- Да что нагадала, всё моё.
                _ 
Алибек всегда угощал меня яблоками.  У нас в посёлке они плохо родились, а у него спели. Белый налив. Ходил Алибек с прямой спиной,   погружённый в себя. Лишь в последние годы чуть согнулся. Дождь и  снег ложились на его кудлатые белые кудри, а он шёл и шёл по судьбе, не обращая на них  внимания. Сколько раз я была с ним на маршруте,  когда он ещё водил туристов.  Тётя только с ним меня и отпускала. И на Бадуки с ним, и в Гоначхир с ним, и в Джамагат, но больше всего я  любила бывать в «Алибеке».  Он воевал, рассказывал о боях на Кавказе, о вершинах и ледниках, а я смотрела на его помолодевшее лицо, на искры в тёмных, спокойных глазах,   и сердце моё отзывалось, радовалось вместе с ним, пело.  Алибек  давал время погулять, подумать.
- Дышите,  - говорил он,   - это мало кто видит.
- Алибек, а Вам не надоедает водить людей по одним и тем же тропам? – спросила его как-то одна туристка.
- Я отдыхаю здесь душой,  - просто ответил он и улыбнулся.
Я тоже отдыхала.  Дорога в ущелье утопала в елях и пихтах, осинах и  клёнах, лежала через кладбище альпинистов, широкую поляну со шмелями и бабочками в цветах, прозрачный берёзовый лес,  с узкими тропками и ручьями, которые обрывались в низине у подола мощного водопада. Его дикий рёв и безумное течение  обрушивались в пропасть с такой яростью и красотой, что человек невольно чувствовал щемящие тоску и свет,  боль и счастье, неотделимые друг от друга.  Это был самый красивый водопад,  который я видела.  Самый победоносный и бесконечный. Грозный  лишь в начале, он бросал  свои страсти на камни, чтобы умереть и воскреснуть  мудрой рекой, растянувшейся по ущелью  и пропадающей где-то за невидимой глазу горой. 
Только Алибек мог так ловко и бесстрашно вскарабкаться наверх, подойти к водопаду и напиться.  Только Алибек мог,   играючи,  увлечь людей за собой,  провести по краю и, смеясь, остановить на безопасной площадке,  чтобы показать мир.
- Дышите…это мало кто видит.
С ним я ничего не боялась.
А там, наверху, у рождения водопада вид на ущелье ошеломлял.  Зияющая бездна,  поросшая лесами, от которой внутри всё перехватывало.  Летом бурозелёная, осенью жёлто-красная, с редкими голыми проплешинами по бокам,  из  глотки которая вырывался белый зверь,  сметающий всё на своём пути. Он  производил на свет тысячи брызг и терялся в голубой дали, становясь бесконечностью…Дальше мы шли на ледник. И водопад, и ледник тоже называли Алибек.  Коротко и ясно.  Ледник с годами отступал.  Рассказывали, что раньше он был под силу только крепким альпинистам, теперь же обычные туристы могли покататься по льду и, если повезёт, погулять в пещерах.  Пещеры образовывались каждое лето.  Под их сводами капала вода, огромные глыбы в нежно-голубом торчали снизу, подпирая свод,  красивая рябь шла по стенам, как по морю.   К концу лета под ярким солнцем пещеры рушились,  превращая в воду и щебень чьи-то редкие признания в любви, оставленные человеческой рукой.  Но самым интересным было Турье озеро.  Оно открывалось неожиданно,  когда после трудного маршрута  за горой вдруг появлялась полоса бирюзы или малахита. В июне в его водах,  бывало,  ещё  плавали льды,  вершины гор в снегу отражались в зеркальной глади  изломанными  краями,  подрагивали облака,  грелись на солнце выпуклые бока каменных айсбергов.  Сюда на водопой любили приходить туры.  Они так привыкли к туристам, что уже не боялись их. Алибек рассыпал соль по камням ( в горной воде её нет, туры чуяли соль,  ждали её,  ждали Алибека. Иногда они спускались целыми семьями.  Я загадывала: если туры будут,  значит, впереди удача.  Один раз Алибек  обронил:
-  Когда я украл жену,  мы несколько дней здесь хоронились. Нас найти не могли.
- Вы украли жену?
- Конечно.  Это древняя традиция наша,   отец её против был сначала. Пришлось красть.
- А жена?
- А жена за. Если бы она была против, не крал бы.
- А сейчас  почему не крадут?
- Сейчас… - уголки его губ тронула то ли улыбка, то ли усмешка.
- Всё упростилось.
- А я бы не хотела,  чтобы меня крали,  –  сказала туристка. 
- В своём времени живёте,  - ответил Алибек.
В каком времени жил он?  Я была счастлива рядом с ним те часы, что мы провели вместе.   До сих пор память нет-нет да и выдаст название редкого цветка, альпинистское слово «Цирк» или  вершину, напомнит о  боях на Кавказе.  Алибек рассказывал, как они с женой дочку ждали, а рождались мальчики,  он отдал гадалке корову, когда та предсказала девочку, и в итоге остался с козой, когда снова родился мальчик.  Рассказывал,  как дом строил, яблони сажал, всё это было такое настоящее, незамутнённое  временем, живое. Что-то такое, чего я не знала.
                - 
Мы внезапно расстались на несколько лет. После смерти жены Алибек  повесил замок и уехал к сыновьям в город.  Я начала много работать у тёти Лизы. Так же внезапно он вернулся. Никому ничего не сказал. Целыми днями пропадал в горах.  Я всё хотела его навестить,  да не могла выбраться.  Однажды встретила на дороге, сердце йокнуло:  так похудел. Но осанка та же, рюкзак за плечами. Взгляд, обращённый в себя и при необходимости замечающий всё вокруг.
- Ива! – он узнал меня, в глазах вспыхнули искорки.
Я кинулась и припала к нему.
- Какая ты стала…невеста!
Я от радости с ума сошла,  только и твердила.
- Дядя Алибек, дядя Алибек.
- Чего ты? Чего? – он гладил меня по голове,  с изумлением и как-то недоверчиво принимая мою ласку. 
- Всю жизнь дочь хотел.
Он достал из рюкзака свёрток.
- Это мне тебя Бог послал.  Ухожу я…
- Как уходите?
- Ты передай этот свёрток по адресу… там написано.  Я было из гордости человеческой его забрать хотел,  да не хорошо это: тайны с собой уносить, когда от них чужая душа зависит. Передай по адресу.
- Передам.
Он достал из рюкзака белый налив.
- Держи. Дай тебе Бог.
Обнял крепко-крепко, будто силу мне последнюю отдал,  поцеловал, перекрестил и пошёл.
- Дядя Алибек!
Но он больше не обернулся.
Не знала я, не догадалась…не поняла.  Только сердце недоброе почуяло, да разум отогнал. Никто в посёлке сразу и не заметил, что Алибек снова исчез.  Никто не знал,  что болел он, что ушёл в свои горы навсегда, чтобы смерть там принять, и принял её достойно.  Говорят, что жил он,  как хотел,  и умер,  как хотел. А только разве хорошо это,  когда человеку глаза некому закрыть?
- Где твои сыновья,  Алибек?
В тот год я потеряла друга.
На следующий день после встречи я  свалилась с температурой и неделю лежала.   Айшет тот свёрток выбросила, как мусор ненужный. Прости меня, Алибек. Никто не узнал твою тайну. 
Где твои сыновья?
                -
Туров год от года становится  всё меньше.  Но они приходят,  и озеро лежит.   Гора Сулахат полыхает на закате,   иглы от пихт устилают дорогу,  ревёт и плачет,  разбиваясь о камни, красавец Алибек.
               
                Домбай-Ульген.

Место,  где погиб зубр.  Моё любимое ущелье.  Почему – не знаю. Там нет ни такого мощного водопада, ни такого красивого озера, как в Алибеке.  Зато есть заросли белых рододендронов и лошади. Ущелье открытое,  ровное,  и гулять по нему  одно удовольствие. В один из чудесных,  тёплых дней октября я пришла туда с альбомом и мелками,  чтобы рисовать Чучхурские водопады в золоте гор.  Но,  дойдя до  пограничной заставы,   поняла,  что забыла паспорт. Усатый дяденька, который не знал меня,  встретил сурово и не пропустил. Я расстроилась: пока обернусь туда-обратно -  час потеряю. А это много. Показалась группа туристов. Я удивилась: в это время обычно никого нет.   Отошла от окошка и с завистью смотрела на группу. Одни фотографировались, другие валялись на земле, подложив под голову рюкзаки, третьи отправились к лошадям, пока их гуру стоял с документами.  Он болтал с пограничниками на равных, легко и непринуждённо.  Я сразу заметила манеры мальчишки. По тому, как он как поддевал носком ботинка трёхпалый лист, как широко улыбался и бурно жестикулировал,  как подал руку дяденьке с усами, поправил ковбойскую шляпу и как, сияя, направился к группе. Никакой сдержанности, никакого достоинства.  Он помахал ребятам - они начали подтягиваться.  А я всё стояла в стороне и, наверное, была очень несчастной, потому что зависла у них на пути и не двигалась с места.
- А Вы туда или сюда? –  его лукавые глаза задержались на мне.
- А меня не пропускают.
- Почему?
- Паспорт забыла.
- Как тебя зовут?
- Ива.
- Это что за имя такое?
 - Можете  звать меня Ванькой, так удобнее? – разозлилась я. 
Он не обиделся, всё смотрел на меня, и от его взгляда  мне стало не по себе.
- Пойдём.
Он взял меня за плечи. Мы подошли к окошку.
- Она со мной, - кивнул он дяденьке с усами.
Тот слегка нахмурился.
- Отойди,  - повелительно сказал мне человек.   
Я стояла в стороне и наблюдала,  как он быстро и коротко о чём-то переговорил с дяденькой.   Вернулся довольный.
- Ива, пойдёшь с нами.  Я за тебя сегодня отвечаю. Это что? – он словно только сейчас заметил мой альбом и мелки. 
-  Это для рисования.
-  Художница?
- Нет, так…
- Покажи.
Он запросто взял альбом у меня из рук,  открыл его, пролистал.
- Как Вас зовут? – спросила я.
- Бахтияр. 
- Извините, Бахтияр, я пойду с Вами, но на ты мы ещё не переходили.
- Какая ты!  - он насмешливо посмотрел на меня.  Улыбнулся. Похлопал по плечу.  – Пошли, Ванька.
                - 
Бахтияр водил людей в горы и был полной противоположностью Алибеку. Сначала его обаяние раздражало меня.  Этому невысокому, смуглому, великолепно сложенному подвижному человеку с живыми карими глазами было за сорок.  Жгучие,  тёмные, когда-то густые волнистые волосы спорили с  небольшой бородкой в первых признаках седины.   Взгляд с прищуром, сильные руки и крепкий торс, казалось, были созданы для рюкзака  и непогоды.  Есть люди,  которые в двадцать лет поражают своей рассудительностью, а есть такие, которые до глубокой старости остаются детьми.  Бахтияр был из последних. Он много говорил,  но его истории были смешными байками из жизни туристов,  а вовсе не глубокими рассказами о здешних местах,  которыми одаривал меня   Алибек. Между тем группа каталась со смеху, а сам он во время действа становился так ярок и артистичен, что мне казалось: «А не актёр ли это? Кто он? Этот странный человек в форме инструктора».  Во время пути он мог внезапно пропасть,  приведя в смятение ребят,  и так же внезапно появиться,  неожиданно спустившись с боковой тропы.  Вскочить на дикого коня, промчаться галопом по ущелью,  как ни в чём не бывало сойти с него и присоединиться к группе.  Во время отдыха он менял позы йоги, ходил по перилам моста,  балансируя, как акробат, при этом умудрялся по двести раз сбегать вперёд и вернуться назад,  подтягивая отстающих. Он  излучал энергию безудержного счастья,  был непонятной национальности, ходил по сыпухе, как Бог,  знал горы лучше местного -  при этом был явно не местный,  за годы жизни в посёлке я хорошо отличала своего от чужака,  кто он?   Откуда?
В тот день я не сделала ни одного эскиза, я вообще не доставала мелки. Кто был в горах осенью,   тот знает,  что это необыкновенное время.  Рай для фотографа и художника,  апофеоз красоты. Ни в один другой сезон  не бывает такой синевы, прозрачности воздуха и сочности цвета.  Миром правят жёлтый и красный,   остатки зелени по склонам только усиливают их торжество. Вода в реках жгучая, холодная, её цвет часто спорит с небесным по яркости,  проигрывая ему лишь в чистоте. Дали ясные,  сердце от восторга скачет. Человеку кажется,  что это сон, который снился ему в детстве,  сказочные грёзы, мираж или чьё-то колдовство.  Я любила осень. В  редкие, свободные от работы часы  взбиралась на гору и   жадно смотрела, смотрела – пила целебный бальзам, подаренный судьбой. Пила и не напивалась. Делала эскизы в альбоме,  а рисовала уже дома,  по памяти, и никогда не была довольна результатом. Ведь то,  что я видела, было, бесспорно, лучше.
В тот день я  хотела набросать жемчужные ленты Чучхурских водопадов,   вьющихся среди разноцветного ковра горы.  Я хотела подняться наверх и увидеть этот потрясающий, незабываемый мир,  которому была дана такая маленькая жизнь:  уже завтра на его золото ляжет снег,  станет по- зимнему волшебнее, но  краски уйдут,  занавес опустится.   Я поднялась наверх, но ничего не запомнила,  кроме одного:  голос и смех,  орлиный взгляд и профиль на фоне вершины.  Это будет моим следующим эскизом. Но тогда я этого ещё не поняла.
 Когда он узнал,  что я местная, удивился.
- Ты не карачаевка.
Я покачала головой.
- И, кажется,  не русская.
- Я не знаю, кто я.
Он снова удивился, но больше ничего не сказал. А на обратном пути  спросил, где я работаю.
- В кафе?! О,  и где у вас  можно вкусно поужинать?
- У Зули,  - ответила я,  - там самые вкусные хычины.
- И ты там работаешь,  - заключил он.
- Нет, я работаю в «Приюте»
- Странная ты, Ива,  работаешь в «Приюте», а зовёшь к Зуле.
- К нам тоже приходите. У нас хороший лагман и сливовое варенье на заказ. Такого нигде нет.
- Ладно, как-нибудь зайду.
Он пожал мне руку, бросил короткий ласковый взгляд.
- Я завтра провожу группу и останусь  ещё на несколько дней.
Бахтияр пошёл, а я стояла, не трогаясь с места.
Он обернулся.
- На ты ещё нельзя?
- Что?
- Когда я съем у вас всё сливовое варенье, ты перейдёшь со мной на ты,  - он засмеялся.
- До свидания,  - сказала я и почувствовала великую грусть.
Он уходил, а я уже скучала.
                - 
Я не сразу поняла,  что Мир стал другим. Бахтияр не пришёл ни в тот,  ни в другой вечер.  Я сделала эскизы и погрузилась в работу. Однажды тётя попросила меня зайти к Зуле и передать ей вязаные платки для продажи. На летней веранде  сидели мужчина и женщина.  Он что-то рассказывал ей,  а она хохотала,  вытирая рот и пальцы салфеткой.  Я узнала его. Это был Бахтияр.  Я отдала платки и вышла.  А когда проходила мимо снова   взглянула в ту сторону:  картина не изменилась. Его мимика менялась каждую секунду,  руки выписывали па над столом - она давилась хычинами от восторга. Он увидел меня и на миг остановился, будто  споткнулся,  в глазах что-то мелькнуло.  Он помахал мне. Я отвернулась и быстро пошла прочь.  У меня горела спина,  ноги бежали сами.    Я остановилась на широком мосту и смотрела на слияние двух рек: Аманауз и Домбай-Ульген. Вечером в сезон здесь много туристов,  мост подсвечивают.  Слышно, как где-то в тёмной глубине бежит вода,  впереди мерцают огни гостиниц, отблеск от фонарей падает на верхушки  высоких елей, не касаясь звёзд.   Мост кажется кораблём среди таинственной ночной тишины,  плывущим в другое измерение, а днём, в не сезон, здесь спокойно…вода бежит, струится между камней, лаская  и оттачивая их, забирает с собой всю смуту души и любой перегной, попавший в её угодья. Бежит с одинаковым постоянством, чуть замедляя ход зимой и ускоряясь после бурных дождей и таяния ледников. Я могу часами смотреть на неё…
                - 
Дома был скандал:  Айшет обрезала косы.   Она у нас красавица: брови соболиные, носик аккуратный,  глаза с поволокой. Тётя сообщила: 
- Подстриглась под  пацана,  волосы перекрасила,  явилась из города с журналами своими, вот такая стопка, ванну  набрала, вылила туда полтюбика масел, варенье розовое из погреба стащила и засела.
- Варенье из роз? Она же его не любит.
- А то как же!  Любит!  - усмехнулась тётя Лиза. – уже час сидит. 
-  Айшет,  - постучала она в дверь ванной комнаты.  –  принцесса моя,  - ты там ещё не в  садах Эдема?  Айшет!  Ну,  только выйди мне…выйди.
- И что будет? -  раздался голос Айшет.
- А вот увидишь.
- Тогда не выйду.
- Айшет, у меня бульон закипает.
- Вот и иди,  снимай его с плиты.
- Я-то сниму…только ты мне под горячую руку не попадайся.
- Обваришь?
- Тьфу!   Ну, ничего.   Палка в любом возрасте приятна. Айшет!  Выколи мне глаз,  бесстыжая, я в туалет хочу!
Дверь резко распахнулась,  Айшет появилась на пороге в белом махровом халате, с полотенцем вокруг головы.  тётя Лиза решительно устремилась к ней, сорвала полотенце. 
- Ну-ка, полюбуйтесь, красавица какая.
Айшет завизжала,   я крикнула.
- Тётя Лиза,  бульон сбежал!
Тётя Лиза ахнула, отпустила Айшет и устремилась на кухню. Айшет кинулась в комнату.
- Чего ты врёшь, Ива? Не сбежал.
-  Я последний год здесь тебе помогаю,  - крикнула Айшет.  – Вот закончу институт,  и больше ты меня не увидишь.
Хлопнула дверь в комнату.
- Езжай,  куда хочешь,   - тётя Лиза появилась в проёме кухни. – Думаешь, тебя сильно ждут где? Ну, попробуй. Покрутись.  Я тебя с пелёнок смотрела. Помощница.
- А мне не надо жизнь портить,  - закричала Айшет.
- Кто тебе её портит?
- Ты. Ты и портишь. Я в этой дыре пропаду, тут даже поговорить не с кем.
- А прямо сейчас уходи. Чего тянуть.  Тебя в столице ждут. Собирайся!
- А вот и соберусь!
Айшет  открыла дверь, вылетела к нам и ткнула пальцем в красный кадиллак на картинке журнала.
- Вот что!  - она обвела глазами прихожую,  -  через год я буду ездить на такой машине,  а больше я о своём будущем ничего не знаю.
-  Иди манты лепить,  - миролюбиво сказала тётя Лиза. 
                -   
Октябрь 2014
Он появился у нас через неделю.  Я пришла с покупками и чуть не уронила их. Бахтияр сидел напротив тёти Лизы.  На столе стояли чайник и пиала со сливовым вареньем.
- Хорош твой знакомый! От супа отказался, от мяса тоже, ему варенье подавай, да не какое-нибудь, а фирменное.
- Это  из-за меня,  - я прошла на кухню.
- Ива, - куда ты?  - тётя Лиза была недовольна,  - иди, посиди с человеком.
- Мне работать надо,  - отозвалась я, растирая щёки – они были горячие, как термометр.   
- Поработаешь ещё!
Я молча начала резать салат, нарочито громко стуча ножом по доске.
- Спасибо,  - услышала я его голос,  - варенье и правда отменное, мне пора.
- Ты завтра приходи,  - по интонации я поняла, что тёте Лизе он нравится, она сразу делила людей на своих и чужих по каким-то своим соображениям,  - завтра свежее будет, а это прошлогоднее.
-  Завтра я с группой на Бадуки, вернусь через пару дней, зайду.
Я уронила нож и вылетела из кухни.
- Вы идёте на Бадуки с ночёвкой?
- Да.
- Она тоже любит Бадуки,  - кивнула тётя Лиза.
- Возьмите меня с собой,  - ляпнула я быстрее, чем успела что-либо осознать.
Он опешил. В глазах мелькнула смешинка.
- Рюкзак? Спальник есть?
- Есть,  - соврала я.
- Возьму. Завтра в девять зайду за тобой.
Я взяла чайник и пиалу со стола.
- Спокойной ночи.
- Мелки не забудь!
Он вышел, я закрылась на кухне и танцевала под шум бегущей в мойку воды. На плите варился плов. Я увлеклась и не заметила, как на кухне появилась тётя Лиза.
- Сияешь? – она осуждающе покачала головой,  –  непростой человек.
- А я думала, он тебе понравился.
- Понравился,  - кивнула тётя,  - плов передержишь, кто убытки понесёт?
Говорит много. Лёгкий. А кто там разберёт, что у него внутри.
- Но тётя!
- Не отсюда, а в свои записался.
- Как это?
- А так,  как и сказала.
Она выключила плиту.
- Пусть под крышкой потомится.  Будь осторожна, Иванна.
Так она называла меня в исключительных случаях.
- Будь осторожна.
                Бадуки

Дорога на Бадуки начинается из Теберды, идёт через сосновый лес и так живописна, что никакими словами не передать.  Солнце,  пробиваясь сквозь густоту игольчатых лап, большими пятнами ложится на землю, выхватывает из темноты шишки, сучья, камни и пни,  создаёт рисунок из тьмы и света -   искусно сотканный узор.  Где-то высоко видно окошко неба, от синего воздуха кружится голова, идти по сухому ковру из игл легко и приятно, тропа кажется розовой от света,  камни, поросшие мхом,  – малахитом, поваленные деревья – спящими душами.  После моста через реку просыпаются корни.  Мощные лесные осьминоги выступают из-под земли,  скрещивают ноги, тянут щупальца, разрастаясь вширь. По ним можно подниматься, как по ступенькам или присесть, отдохнуть с дороги.  Через пару часов лес редеет,  начинается рябинник. В ноябре гроздья яркой краской ложатся на серые каменные глыбы, холодную сталь озера,  хмурое небо.  Зимой по ним можно искать тропу,   ранней осенью они лишь разбавляют цвет,  а летом ничего не значат. Леший живёт между первым и вторым озером. Стоит среди каменных валунов, как маяк, справа от тропы. Не ошибёшься. Но его обычно никто не замечает. Все спешат на озера, не смотрят по сторонам. Я ничего не сказала Бахтияру про Лешего.  Ждала его,  волновалась, искала глазами,  а когда нашла – обрадовалась, подмигнула, как старому знакомому.  Мы шли сразу к третьему озеру, самому большому. Скоро впереди среди сосен блеснула голубая полоса. Известно,  что озёра меняют цвет  в зависимости от высоты и освещения.  Никогда не знаешь,  каким увидишь его сегодня.  Был конец октября, с заморозками и туманами. Желтизна уже сошла с гор,  в воде отражались бурые мохнатые бока с оранжевыми вкраплениями и первым снегом на вершинах. Но вода была изумрудной.  Робкая рябь бежала к ним с другой стороны, останавливаясь у поваленных веток.  Облака, подсвеченные солнцем, купались в воде и слегка подрагивали от лёгкого порыва ветра.  Бахтияр сказал ребятам ставить палатки, а сам кинулся в ледяное озеро,  поднимая фонтан брызг, фырча и улюлюкая от восторга.  Через пять минут он вылетел на берег, кометой промчался мимо меня, проверил палатки,   вернулся, протянул  горсть орехов.
- Ты уже сделала эскиз?
- Ещё нет.
- Почему? –удивился он.  – Скоро пойдёт дождь.
Я не успела ответить. Он уже убежал  к ребятам, поручив им собирать дрова для костра.  Вернулся. Взял рюкзак.
- Почему ты не ешь?
Я молчала.
- Здесь нет сливового варенья. Ива, да не робей.
- У Вас лист к плавкам прилип,  - сказала  я, наконец,  и отправила в рот всю горсть сразу…
                -   
 Было очень весело. Обедали у костра, Бахтияр много шутил, мы много смеялись, играли в игры и  дурачились.  Я сидела в кругу до первых звёзд, а потом поднялась,  чтобы увидеть небо. Стало немного обидно, что за всеми играми и плясками я пропустила закат.  Честно говоря, я  плохой командный игрок и беседу толком поддержать не могу.   Ребята вспоминали современные фильмы,  хохотали над какими-то персонажами из мультиков, а я …а я не смотрю телевизор и компьютера у нас нет. Это Айшет сидит в телефоне с тура до ночи при любой возможности, а мне не интересно. Совсем не знаю,  что в мире происходит.  Мне было стыдно и неуютно,  но Бахтияр сразу попросил, чтобы я была с ними, и я осталась. Так вот звёзды…бывают в горах такие ночи, когда видны все звёзды на свете, они так близко и такие огромные, что кажется, их можно достать рукой.  Но в ту ночь луна была полной, она освещала поляну и озеро,  ложилась на его гладь мягким зеленоватым сиянием,  выхватывала из темноты палатки,  костёр,  лица людей в отблесках искр,  окутывала тайной  всё на Земле.  Я отошла, села на камень и смотрела на воду. Долго смотрела, стараясь запомнить те мгновения.  Иногда  ночью приходят такие мысли, которые неведомы днём. Я слушала своё сердце. Постепенно голоса стихали, смех прекратился.
- Картину пишешь? – я вздрогнула.
Это был Бахтияр.
- На, возьми. Замёрзла небось.
Он протянул мне кружку с горячим чаем. 
- Спасибо!
Я сделала глоток. Блаженство  растеклось по венам.
- Я тоже люблю смотреть на воду,  - сказал он и сел рядом.
 Я чувствовала тепло и пульс его сильного тела – моё тело отвечало на этот пульс, слышала его дыхание -   и у меня кружилась голова.
- Ты никогда раньше не ходила с рюкзаком? – спросил он.
- Никогда.
- Ты неплохо ходишь.
Бахтияр кинул камешек в воду – тот мягко коснулся воды, раздался всплеск и всё стихло -  этот звук прозвучал в моём сердце. Ухнул, перевернулся и лёг на дно.
- Это не все озёра. Есть ещё одно неподалёку. Пойдём?
Он вдруг наклонился близко, прижал меня к себе – я увидела зрачки его ласковых глаз и бездну за ними.
- Погуляем.
Голос стал чужим и игривым.  Кровь ударила мне в лицо. Его губы коснулись моих. Я вздрогнула.
- Ты не пожалеешь,  - прошептал он мне на ухо.
Я дёрнулась, вылила кружку с горячим чаем ему на голову – к счастью, вечером он надел шапку, встала и побежала в палатку.  Все спали. Я зажгла чей-то фонарик, привязанный к потолку, завозилась, пытаясь расстегнуть спальный мешок  - руки не попадали в змейку. Наконец, я залезла в спальник, не раздеваясь, выключила свет и лежала полчаса, пытаясь понять, что случилось. Моё лицо пылало, я дрожала в каком-то диком ознобе. Ворочалась,  вставала и садилась,  сотни раз прокручивая в памяти его шёпот и это прикосновение, которое я оборвала.  Кажется, я забылась на какое-то время, но очень быстро проснулась от холода. Осенью ночи  в горах уже с минусовыми температурами.  Хорошего спальника у меня не было. Был детский летний, забытый  мальчишкой-подростком, который когда-то нашёл Алибек и отдал мне.  Он годился только для тёплых ночёвок у костра.  Рядом сладко сопел сосед.  Мне стало грустно и одиноко. Через час холод стал нестерпимым. Я вылезла из палатки. Луна стояла высоко. Костёр потух,  озерная гладь была загадочна и холодна. Я обошла палатки.  Потом обежала их. Потом стала прыгать то на одной,  то на другой ноге. Я хотела спать, есть,  злилась на себя и на него.  В конце концов я свернула на тропу,  ноги повели меня к Лешему. Идти было совсем близко. Но уже через пять минут я пожалела об этом:  лунный свет теряет силу в густом лесу, а фонарика с собой у меня не было.  Я протянула руки вперёд и шла на ощупь, ругая себя,  но  не возвращаясь. Бывают минуты,  когда разум не в силах бороться с душой и не может понять,  что ей, горемычной, нужно.  Кажется, я заблудилась. Я села рядом с каким-то деревом – у меня из-под ног  выпорхнула ночная птица, я вскрикнула, прижалась к дереву и заплакала.   Мне чудилось,  что ветви шепчутся у меня за спиной, тени движутся  и наступают, что сейчас случится что-то ужасное. Сухая ветка упала с дерева к моим ногам. Я побежала, не разбирая дороги. Споткнулась, упала, ушибла колено,  встала и повернула назад, пытаясь сконцентрироваться и выйти на тропу.  По какому-то наитию я нашла её. Вскоре открылась большая каменная поляна, я повернула налево и увидела Лешего. В лунном свете он был  страшен. Я замерла, но отступать не собиралась. Подошла к нему, улыбнулась и сказала:
- Здравствуй,  Леший.  Ты же не причинишь мне вреда, правда?  Это я, Иванка, помнишь,  я всегда здороваюсь с тобой,  когда здесь бываю? Раньше я была здесь с Алибеком.  Ты помнишь Алибека? Господи,  как же жутко  ему было в горах одному…я, кажется,  только сейчас осознала всю трагедию такой смерти. А может,  ему было уже всё равно…Господи, как же мне страшно…как невыносимо здесь, и даже тот,  кто днём был другом, ночью становится врагом…я закрыла глаза. Мне казалось,  что Леший задвигал руками, охнул и вот-вот заговорит со мною. Луна зашла за тучу, свет померк. Если мне суждено здесь умереть, пусть будет так. Я почувствовала сильную усталость. Села на камень. Сердце стучало как бешеное. Вдруг щеки что-то коснулось.  Я смахнула ледяную крошку. Меня коснулась другая – пошёл снег. Я сидела, обхватив Лешего за туловище и тряслась,   и шептала.
- Господи, спаси меня…Господи…я больше не буду грубить тёте…и сделаю всё,  что она мне скажет,  всё,  о чём она попросит…я пойду учиться, я выйду замуж,  за кого она скажет…я обещаю…я клянусь…только пожалуйста,  пусть поскорее наступит рассвет,  Господи, спаси меня….   Господи, как я люблю его… Как я ненавижу его, Господи! 
Я разговаривала сама с собой, периодически приоткрывала глаза,  потому что не знала, где мне страшнее: на этой поляне под снегом в лунную ночь или в своём мире страхов и фобий.
- Алибек…если бы был жив Алибек…Алибек, спаси меня…Бахтияр,  спаси меня! Бахтияр!
Кто-то тронул меня за плечо. Я вскрикнула и открыла глаза.
Бахтияр светил фонариком мне в лицо. Я вскочила.
- Картину пишешь? 
Я метнулась в сторону, не веря в происходящее. Он взял мои руки в свои.
- Да ты холоднее льда.
Я хотела кинуться ему на шею, но почему-то стояла , не в силах сказать ни слова.
Он обнял меня.   Я дрожала.
- Пошли в лагерь.
У меня подкосились ноги.
- Ива, что с тобой?
Я встала и почувствовала боль в колене.
- Колено.
- Что?
Он наклонился близко-близко, тревожно глядя мне в лицо.
- Я ушибла колено.
И разревелась. Не потому, что было больно идти, а потому что наконец поняла,  что это настоящий Бахтияр.
- Ива!
Я не успела глазом моргнуть, как он подхватил меня на руки. И нёс всю дорогу,  ни говоря ни слова. Я успокоилась. 
На стоянке было так же тихо. Лагерь спал. Он опустил меня у костра.
-  Неси спальник. Идти можешь?
- У меня нет спальника.
- Как нет?
- Он маленький и неудобный. И холодный. Старый и свалявшийся. Мерзкий и вонючий.  В нём невозможно находится. Невозможно!
- Почему ты раньше не сказала?
- Не знаю.
Он улыбнулся.
- Сиди здесь.
Он принёс свой спальник, осмотрел моё колено и смазал его чем-то, со словами:  «Ерунда. Ушиб»
Разжёг костёр, открыл консервы, согрел чай. Я наблюдала за его руками, которые быстро и точно делали привычную для них работу, с мужеством и изяществом, не задавая лишних вопросов.  Он посматривал на меня, а я на него. Я сидела в его спальнике, ела рыбу из консервов без хлеба, пила чай и коньяк из его бутылки.  Мы долго так сидели.  Потом я спросила:
- Как Вы нашли меня? -  я не узнала свой голос.
- Это было не трудно.  Ты отстала,  когда мы шли сюда,  и долго смотрела на эту корягу.
- Это не коряга. Это Леший.
- Похож,  - кивнул он.
- А я и не думала,  что кто-то это видел…Но как Вы узнали, что меня нет?
- Меня разбудил  твой сосед и сказал,  что тебя нет на месте.  Я просил ребят присматривать за тобой.
Мы снова замолчали. Я не узнавала его. Прошло всего несколько часов с того момента,  как я вылила на него чай, но рядом со мной сидел другой человек. 
- Где ты училась рисовать?
- Нигде.
- У тебя хороший глаз.
- Вовсе нет…когда я вижу всё это,  мне так хочется сделать что-то подобное,  но получается всегда хуже и совсем   не то.
- Тебе не надо копировать природу. Для этого есть камера.
Он посмотрел на меня очень серьёзно.
- В твоих рисунках есть свой  мир.  Это интереснее, чем просто горы  и куст.
- Вы думаете? – я была удивлена.  -  Но когда? Когда же Вы это увидели?
- Там, у погранзаставы.
- Но Вы смотрели всего полминуты.
- Вот именно! Всё было и так понятно.
- Спасибо…
Я была сражена его проницательностью. Мне было так хорошо, как плохо до этого. Я рассказала Бахтияру о рано погибших родителях, о бабушке калмычке, которая уехала за дедом в ссылку, когда его арестовали за браконьерство,  тёте Лизе, которая меня воспитала,  о работе в кафе  и об Алибеке.  Он слушал с интересом, не перебивая.
- Вот почему ты такая белокожая,  и глаза у тебя  светлые, но с  раскосинкой, а скулы  широкие.   
Я смутилась.
- И волосы тёмные, как смоль.
- У меня папа был русский, мама наполовину калмычка, наполовину украинка.
- Знакомая история. У меня папа тоже русский.
- У Вас?
- Да. Одна бабушка грузинка, другая гречанка.
Мы засмеялись.
- А кто Вас так назвал?
- Дядя.  Он был влюблён в одну узбечку неясного происхождения и мечтал о сыне. Повезло мне, правда?
Я пошевелила ногой.
- Болит колено?
- Нет,  уже лучше…спасибо, что донесли меня.
Он усмехнулся.
- при твоём весе это было нетрудно. Ты вообще что-нибудь ешь?
- Я много ем. 
Луч света упал мне на лицо. 
- Пойдём к озеру,  - сказал Бахтияр.
Я поняла,  что чуть не пропустила рассвет.
                - 
Озеро преобразилось полностью. За ночь воду сковало хрупким льдом, а на вершины лёг снег.  Мы видели,   как небо постепенно светлеет, багрянец опускается  на горы,  деревья и зеркальную гладь, как через какое-то время он бледнеет, становится  пастельным,   янтарём разливается по всему периметру, искрясь и согревая Землю. Бахтияр зачарованно смотрел на горы. Он впился в них,  любовался и дышал ими. Я замерла, затаилась, переводила восхищённый взгляд с вершин на него, с озера на него, с деревьев на него.  Он был так похож на Алибека в эти минуты и, казалось, не замечал меня.  Он был далёко,  но я чувствовала его сердце,  слышала его биение  и видела глубину.  Наконец он очнулся, вышел из своего мира, взглянул на меня.
- Когда я прихожу сюда снова,  то каждый раз  говорю:
- Здравствуйте,  горы. Вы меня помните?
- Я тоже так делаю.
Он попробовал лёд ногой. 
- Нет,  не буду рисковать.  Тонкий.
-  Вы  давно водите группы?
- Давно.
- Не надоело ходить по одним и тем же местам? – я вспомнила ту любопытную туристку  в ущелье «Алибек»  и улыбнулась сама себе.
- Я отдыхаю здесь душой.
Я оцепенела от ответа.
- Знаешь,  Ива…жизнь скачет,  как маятник, а горы стоят…когда-нибудь,  если станет совсем тошно, я приду сюда надолго. Там, на горе Семёнов-Баши, есть пещера…знаешь?
- Нет,   -  я  затаила дыхание.
 - Я нашёл её,  когда гулял там один. Это дикое место, там пару раз исчезали люди.
- И тебе не страшно?
 - Нет…ты назвала меня на ты, спасибо,  - он улыбнулся и тотчас стал серьёзным.
 - Так вот,  когда бывает    невыносимо,  я прихожу туда, ничего не делаю,  просто живу и дышу – ответы приходят сами, становится легче.
- У меня нет такого места,   - вздохнула я.
 - Может быть,  я сделаю туда поход, покажу тебе. 
- но ты не можешь…вот так исчезнуть. Тебя будут искать.
 - Не будут,  - спокойно ответил он.  – Иногда человеку необходимо исчезнуть.
Он снова тронул ногой лёд.
- Бахтияр, осторожно!
Он повернул голову,  и я снова увидела мальчишку. В глазах зажглись искорки азарта. Он рванулся с места и поехал по льду. На середине сделал несколько па, потом вдруг остановился и стал в позу йога на руки, медленно понимая ноги вверх.  Я  обмерла.  Бахтияр стоял на льду посреди озера на голове.
- Ты сошёл с ума! Немедленно возвращайся.
Я  ступила на лёд, поскользнулась, выровнялась и вернулась назад.
Он выпрямился, подпрыгнул и побежал ко мне - я  увидела крылья у него за спиной.  Лёд треснул за ним. Он не обернулся,  достиг берега и вскочил на него,  довольный.
- Успел! – радостно засмеялся  он,   - ты видела,  как треснул лёд?
Я покачала головой. 
- Не видела? Что же ты! Вон! Смотри! Полоса воды.
- Не видела,  - упрямо повторила я.  – Отвлеклась, извини!
- Ива!
Он махнул рукой.
- Посмотри, ребята уже встали. 
Они действительно встали.
-  Бахтияр,  а что у нас на завтрак? – к нам бежал дежурный. 
В тот момент я была остро счастлива. Как никогда больше.
                - 
    Мы спускались вниз под снежными хлопьями, это было очень красиво: видеть,  как белое заметает рыжее, как последнее медленно,  но верно сдаёт позиции,  и всё-таки борется  за право существования,  выглядывая то здесь,  то там,  смешивает краски.   Мы прощались с озёрами до следующего года: зимой тропы завалены снегом, и к ним не пройти.   На спуске Бахтияр был так же энергичен и одаривал нас своими байками, поддерживая настроение в группе. А один раз во время стоянки,  пока мы уплетали печенье и играли в Контакт,  вдруг пропал куда-то. Никто не волновался.  Он давал время отдохнуть и всегда появлялся вовремя.  Не знаю почему,  но я отошла от ребят,  свернула на узкую тропу,  куда вели его следы,  и пошла по ним, желая видеть его. Тропа вела к реке.  Бахтияр  стоял у края обрыва и смотрел на воду. Сердце моё дрогнуло:  на его всегда таком живом и весёлом лице была сильная усталость.   Тяжесть сковала  плечи,  в глазах читались тревога и скрытое отчаяние.  Я снова видела другого человека. Того,  которого он скрывал от людских глаз.  Я тихо прокралась на тропу и вернулась к ребятам. Никто не заметил моего отсутствия. Через пару минут он появился.  Помахал нам рукой, широко  улыбнулся, сказал собираться и начал упаковывать остатки обеда в рюкзак.  Я изумлённо смотрела на него.
- Ива, ты чего такая грустная? Что случилось? – он бросил на меня пытливый взгляд. 
- Я совсем не грустная.  У тебя всё в порядке?   - спросила я.
- У меня всегда всё в порядке,  - ответил он,  привычным движением закинул рюкзак на спину, поправил мою сбившуюся лямку, подобрал чью-то оставленную у пня бутылку и пошёл вперёд, намечая дорогу…
                - 
Дома я села писать. Я работала как одержимая, закрывшись в комнате, работала  ночами под тусклой свечкой, пока Айшет видела сны.   Я сама не понимала толком,  что я пишу и что хочу видеть на картине.   Через пару недель вырисовался знакомый профиль, взгляд с прищуром на фоне вершины, устремлённый вдаль.  Картина казалась мне незаконченной. Я прятала её среди кипы своих работ. Но Айшет всё-таки добралась.    Я застукала её в комнате. Она стояла у окна и внимательно разглядывала рисунок.
- Положи на место,  - испугалась  я и хотела взять работу.
Она отдёрнула руку, отскочила и хитро посмотрела на меня.
- Ива , так вот,  что ты там рисуешь по ночам…ты взялась за портрет?
- Взялась,  положи на место,  - я угрожающе наступала на неё,  боясь,  что в запале ссоры рисунок порвётся.
- Кто это?  - Айшет бросила колкий и всезнающий взгляд на работу,  - а он ничего…красавчик, можно сказать…староват,  правда…но по нашим временам самое то.   
- Отдай работу,  дура!  - я вцепилась ей в руку.
Она оттолкнула меня.
- Кажется, я знаю…я его где-то видела. Этот тот инструктор,  с которым ты ходила на озёра, правда?
- Да,  это он.
- Поздравляю тебя! Отличный портрет.  Ты влюблена по уши.
Я взяла ножницы со стола и пошла  к ней.  Наверное,  у меня было особенное лицо,  потому что она завизжала,  бросила рисунок и рысью метнулась к выходу.
- Переспи с ним,  наконец!
Я подняла рисунок,  внимательно осмотрела его,  он был в порядке.
- Я это уже сделала,  - спокойно ответила я. – А теперь выметайся отсюда. И не трогай мои вещи!
Она исчезла. 
Я взглянула на рисунок. Очарование померкло. Он казался мне неумелым,  грубо выписанным и далёким от оригинала. Я хотела порвать его, но сдержалась, убрала в папку и спрятала подальше от глаз.
С Айшет я не разговаривала. Она чувствовала свою вину и  молча подлизывалась ко мне.  Нам нельзя долго ссориться, иначе хычины будут невкусными. Это святое правило работает,  как восход и закат. Я простила её. А через две недели увидела Бахтияра. Я шла мимо кафе тёти Зули,  что-то заставило меня снова взглянуть в ту сторону.  Я застыла. Он был там с другой женщиной.  Видимо, так же искромётно шутил, потому что она хохотала, как бешеная.  Только в отличии от той, она не вытирала рот салфеткой, а держалась за живот и каталась по столу, вымазывая волосы остатками сметаны с тарелки. Я повернулась и пошла прочь.  Он не видел меня.
Началась долгая зима.  Бахтияр уехал, не попрощавшись. Я училась жить без него. Я не знала,  что это будет так трудно.  Вернулась старое:  когда был жив Алибек,  я часто мысленно разговаривала с ним,  и даже после его смерти эта нить не оборвалась,  только теперь место Алибека занял Бахтияр. Я разговаривала с ним ночи напролёт,  каждый раз думая, что бы он сказал и сделал в этом случае,  как бы  радовался снежным сугробам и фиолетовому морю с волнами кварца на рассвете. Я звала его, шептала его имя, и жила только потому, что жил он.  Жила и не знала, увижу ли его когда-нибудь ещё раз.
                -
Здесь я дошёл до того места, с которого начал знакомство с Ивой. 
                - 
                Май 2015.

Наконец-то прошла эта  мучительная зима…Однажды тётя сказала,  что он снова приехал.   Тётя никогда не ошибается. Я стала выходить на улицу при любой возможности. Я бродила по посёлку, крутилась мимо кафе тёти Зули, надеясь на встречу.  Но когда чего-то очень сильно ждёшь, оно почему-то никогда  не случается.   И когда я уже почти успокоилась и перестала надеяться, то столкнулась с ним на мосту. Бахтияр  был с группой.  Я поздно увидела его, хотела спрятаться куда-нибудь, но вместо этого стояла и смотрела, как он идёт прямо ко мне в толпе ребят, совершенно такой же, как и  в прошлом году.  Он что-то рассказывал, бурно жестикулируя,  и я в тот момент чувствовала весь мир так остро, как никогда. Я полетела ему навстречу, и тут он увидел меня.  И снова, как тогда в кафе, будто споткнулся. Замер на секунду, в глазах мелькнули растерянность,  свет и боль. А может, мне так только показалось. Уже через секунду он широко улыбался, подошёл ко мне, обнял, по-дружески похлопал по плечу.
- Рад видеть. Ты как? Всё нормально? Пойдёшь с нами в поход?
Я молчала.
- Такая погода сегодня хорошая, воздух можно пить, соскучился по вашим местам.  Открываю сезон. Ива, да что с тобой?
- Я тоже рада Вас видеть,  - сказала я и пошла дальше.
- Ива! Ну, вот. Ты опять за своё.
Он досадливо махнул рукой.  Я отошла на безопасное расстояние, повернулась и смотрела, как он уходит в сторону Домбай-Ульгена, где я впервые встретила его. «Ни за что больше не пойду с ним ни в один поход,   - решила я твёрдо.
                Июнь 2015
Вот уже и июнь…летом туристов больше, заработки пошли в гору, тётя начала спать…она давно мается от бессонницы. Сидит и вышивает, и бормочет что-то, и поёт…бесконечно поёт. Айшет ходит  цветущая. Она с кем-то познакомилась в интернете и заявила, что в августе выходит замуж и уезжает отсюда навсегда. Каждый день разговоры крутятся вокруг да около.
- Нет, ба, ты не думай, я тебя буду навещать, всегда буду навещать, скоро сестра Гульнара подрастёт, будет вместо меня.
- Гульнаре 12 лет. Она в школу ходит.
- Вот именно! А мне уже двадцать… а тебе Ива будет помогать. 
- Ива…Иве  тоже давно замуж пора. Да я вас не держу, справлюсь как-нибудь…Марийку возьму, Марийка без работы…ты хоть приведи его, познакомь.
- Да как же я приведу? Он в Нальчике живёт, а сейчас в Москве. Вот приедет в августе, тогда приведу.
- Ты его хоть раз видела или только в интернете?
- Конечно, видела.  Не переживай, ба. Приедет – познакомлю.
Тётя только вздыхала.
Я эту новость и эти волнения как-то пропустила. Я ходила с Бахтияром в походы. На один день, на несколько дней.  У меня давно был тёплый спальник и  отлаженный рюкзак, я давно не чувствовала никакой тяжести и никакого холода. Я была, как термометр. Если он меня своим взглядом приласкает и руку протянет – я взлетала вверх на самые высокие кручи и скакала впереди группы, как пугливая дикая серна. Все только ахали, откуда в моей хрупкости столько силы берётся. А если он на меня внимания не обращает, на других смотрит,  так я плетусь в хвосте, и сил нет, никаких сил нет идти. 
-  Ива, ты же прошлый раз прошла этот участок быстрее всех,  - удивлялся Бахтияр.
- А сегодня не могу,  - хныкала я, как маленькая девочка,  - ноги не идут.
  Я перестала понимать происходящее. Мои глаза, мои уши, моё сердце реагировали на каждый его вздох и каждую морщинку на лбу. Он играл со мной. То отдаляясь, то приближаясь, но никогда не открывая души. Впрочем,  временами я заглядывала внутрь.  Не до конца,  мне никак не удавалось разглядеть всё до конца, это мучило.  Иногда мне казалось, что он видит меня насквозь,   потом я понимала, что ошибаюсь.  Во всяком случае он чувствовал мою душу, с её перепадами, её светом и сумраком, её голосом и интонацией.  Он всегда был рядом. Он всегда был на расстоянии.  И не известно, сколько времени бы это продолжалось, если бы однажды он не сказал, что уезжает на неопределённый срок из-за своих обстоятельств. Я не была к этому готова.  Тогда, после Бадук, я ещё могла вот так просто расстаться с ним, но теперь, после стольких походов, рассветов и закатов уже нет.  Если бы он захотел повторить то, что произошло тогда ночью между нами,  я была бы уже не в силах ему отказать.  Но он теперь относился ко мне иначе.   Моя душа разрывалась на части.  Я знала, что завтра будет последний поход в Джамагате, а потом…не известно, что будет потом.  Я была дико несчастна.  И решилась.
                Джамагат.
 
Нигде нет столько лошадей и цветов,  как в Джамагатском ущелье.  Чтобы туда попасть надо доехать до Теберды и свернуть с широкой асфальтированной дороги на поросшую травами тропу.  Нигде больше нет  такого дурманящего запаха и таких полян с диким шиповником.   За небольшой горной рекой прячется  родник с минеральной водой, а если подняться выше, на прибрежную горку, то среди маленьких кустистых сосен откроется сине-зелёная даль и коричневые обрывы с оголёнными скальными участками.  Мы провели там чудесный пикник и пошли дальше, к лесу, через расшатанный бревенчатый мост к предполагаемой хижине лесника,  построенной когда-то  неизвестным зодчим, чтобы переночевать поблизости и утром дойти до озера Горалыкол.   Я хорошо знала эти места. Алибек любил их.  А Бахтияр видел впервые. Он с интересом рассматривал всё вокруг.  Человеку,  далёкому от подобного,  может показаться, что все ущелья на свете похожи, цветы в них растут одинаковые,  коровы гуляют ленивые, а кони пасутся дикие, с плешивыми тощими боками.  Но это не так.  Только тот,  кто любит, замечает каждый изгиб и оттенок.  Так и Бахтияр жадно всматривался во всё, постоянно пытая меня:
- Ива, а ты это помнишь?
- А это ты видела?
- Да, да,  - отвечала я…да…
Я была далека от ущелья. Я думала о том, как буду выглядеть сегодня вечером. Я взяла у Айшет платье  и туфли на каблуках,  засунула всё это в рюкзак  и теперь вспоминала, как пробовала пройтись по дорожке перед кафе, прячась каждый раз,  когда на дороге показывались люди. Я совершенно не умела ходить на каблуках, ноги подгибались, походка делалась смешной, стопа кренилась на бок, я подворачивала её, очень огорчалась и не понимала, как это выходит у других.  Айшет так ловко бегала в этих туфельках, так потрясающе смотрелась в чёрном,  красиво облегающем её платье,  так  легко и грациозно извивалась, что по сравнению с ней  я казалась себе тощей мокрой кошкой,  которую вытащили из подвала на белый свет.   Но  я была упряма, тренировалась несколько дней и добилась красивой походки. Правда, я пообещала себе, что никогда в жизни не надену каблук. Нет,  только в исключительных случаях, вроде сегодняшнего. Ещё я научилась красить стрелки.  Я наносила их себе тайком, в ванной комнате и не могла понять, нравится мне это или нет. Скорее, нет. Это было отвратительно. Но я почему-то думала,  что стрелки не помешают.   Ни стрелки, ни выщипанные брови.  Я съездила в салон в Теберду и очень переживала, как буду после этого выглядеть. Но  Бахтияр, кажется, ничего не заметил. Он зачарованно любовался местами, и я только и слышала:
- Ива, а ты здесь была?
- А это помнишь?
- А куда вы с Алибеком ещё ходили?
И так весь день, пока мы, наконец, не дошли до хижины. Она была жива. Крепко держалась на ногах, скрипела и рассохлась, но держалась.  Мы разбили палатки.  Разожгли костёр. Сварили  суп. У одного из ребят была гитара. Нет ничего лучше тихих вечеров у костра под звёздами, когда ты плечом к плечу с другими, а на самом деле один. И мысли приходят нужные, и чувствуешь всё глубже.  Я сидела рядом с Бахтияром,  пела,  глядела в небо,  слушала музыку,  видела мерцающих в траве светляков, а где-то в закоулках  души  скреблось то самое, наболевшее,  не давая мне расслабиться ни на минуту. Я думала,  что уже послезавтра не  увижу эти глаза и руки, не услышу этот голос, и это сердце будет биться где-то там, не рядом со мной. 
С каждый минутой становилось всё страшнее. Я никогда не сдавала серьёзные экзамены,  теперь я пожалела об этом. Может,  мне было бы легче, имея я подобный опыт.  Я прокручивала в голове все возможные варианты, разговаривала с собой, бесконечно разговаривала с собой, но всё было бесполезно.  В тот вечер Бахтияр был далеко. Он не шутил, думал о чём-то, побрасывая хворост в огонь,  а когда блики освещали его лицо,  я видела на нём отголосок того, другого человека, которого застукала на обрыве у реки.
- Соберись, тряпка,  - говорила я себе,  - соберись. Если ты струсишь, я убью тебя.  Да, я поймаю тебя в лесу и повешу на сосне вверх ногами…нет, я сварю тебя вместе с бараном или…или закопаю заживо. Соберись, окаянная, ну пожалуйста, сделай это ради меня. Или ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. 
Я всё-таки собралась. Когда костёр догорал, и все начали расходиться,  я сказала ему:
- Бахтияр, Вас хочет видеть одна особа. Она будет ждать Вас в этой хижине через полчаса. А если Вы не придёте,  она будет думать, что Вы трус. 
- Что за игры?   -  он с удивлением посмотрел на меня, возвращаясь из своего мира.   – Ива, что с тобой?
- Ничего,  со мной всё в порядке. – я тряслась,  как осиновый лист, - так Вы придёте?
 - Я очень устал сегодня,  - сказал он  и замолчал.
Я затаилась и как пёс  слышала каждый стук своего сердца и каждый шорох на километр вокруг.  Тишина стояла жгучая и невыносимая.
 -  Передайте Вашей особе, что Бахтияр не трус и он придёт, - он широко улыбнулся  и посмотрел на часы.
- Через полчаса.
 - Да,  - сказала я,  - спокойной ночи.
Я поднялась и пошла к палатке, выключив фонарик. На самом деле я туда не заходила, я метнулась к лесу, где спрятала туфли и платье. Боже, кто пробовал одеваться в темноте, в мокрой траве и налипающих на ноги комьях земли, застегнуть змейку и не перепутать изнанку, нанести на глаза стрелки и тени, подсвечивая лицо фонариком и щурясь от гадкого света, тот может почти всё. Я сделала это. Единственное,  что я не смогла, это идти на каблуках через пни, по скользкой почве. Я сняла туфли  и пошла босиком к хижине. Я знала, что  Айшет убьёт меня: я же испорчу ей туфли своими грязными пятками. А впрочем, хуже уже не будет. Я затаилась возле избы и стала ждать.   В горле пересохло, страшно хотелось пить,  но я не покидала места.  Это были самые отчаянные минуты моей жизни. Наконец послышались шаги. К хижине кто-то направлялся,  я тревожно всматривалась. Так и есть,  фигура мужчины. Я не могла включить фонарик. Он зашёл внутрь, подпер дверь.   На ватных ногах я тронулась с места,  неся туфли в руках  - я совершенно про них забыла и уже почти достигла цели, как вдруг в темноте вспыхнул огонёк, потянуло табачным дымком. Я замерла. Бахтияр никогда не курил.  Говорил,  что не выносит этого. Кто это? Ну, конечно! Конечно! Это не он! В нашей группе был один любитель, который дымил на каждой стоянке.  Но почему он пошёл в хижину? Я вернулась в укрытие и смотрела на маленький огонёк, который плясал сквозь просвечивающие дыры хижины, и погас так же внезапно, как и возник. Я не знала,  что делать.  Вспомнила про туфли, надела их.  Снова послышались шаги. Человек удалялся.  Я пошла к шалашу, заглянула внутрь и села на самопальную прогнившую скамью. Бахтияра не было. Я долго сидела, прислонившись к стене.  Постепенно возбуждение сменилось усталостью.  У меня не было сил думать, не было сил что-то предпринимать. Кажется, я задремала.  И опять,  уже в который раз,   бежала по полю, по тюльпановому полю, раскинув руки,   возле синего озера на рассвете, проваливаясь пятками в сусличьи норы.  Ветер дул мне в спину, волосы били по плечам, солнце медленно вставало из-за горизонта и светило  прямо в лицо. Я смеялась от счастья, и никто, никто не мог догнать меня…
Я очнулась: кто-то тряс меня за плечо, свет от фонарика бил в лицо.   Напротив стоял Бахтияр. Я не сразу поняла, где я, а когда ко мне вернулась память, вскочила.
Бахтияр во все глаза смотрел на меня.
- Ива…
- Ива,  - сказала я,  - Ива.
Он бесстыже светил на меня, выхватывал из темноты платье, туфли, стрелки на глазах так, что я закрыла лицо руками. 
Кажется, он растерялся. Впервые в жизни растерялся.
- Ну, что же ты молчишь?  - сказала я, не зная, куда мне деться от стыда.
- Ива,  - повторил он и вдруг принялся хохотать  неистово, взахлёб.  -  Не узнал…Зачем ты напялила на себя этот маскарад?  Тебе это всё не нужно, совсем не нужно,  - наконец, сказал он и сделал неловкое движение по направлению ко мне. Он хотел обнять меня, но я вырвалась. Опять вырвалась.  Я метнулась в сторону. 
- Я ждала тебя, а ты не пришёл.  Значит, ты трус,  - сказала я.
- Я приходил сюда, никого не было. 
- Неправда,  ты не выносишь табачный дым.  Тут кто-то курил.
- Это был я,  - сказал он.
Я попятилась назад, скинула туфли и выбежала из этой душной, невыносимой избы, в самую глухую ночь.  Я  рванулась к лесу, хорошо зная дорогу.  Недалеко от основной тропы стояло раскидистое дерево с большим дуплом.  Старое дерево, на котором я так любила сидеть, бывая здесь с Алибеком. Я больше не боялась ночи.  В те мгновения я не боялась ничего, сам чёрт бы меня не взял. Я добежала до дерева, сунула туфли в дупло,  вскарабкалась наверх и затаилась. Я видела, как по лесу мечется фонарик,  слышала, как он зовёт меня.
-  Ива,  Ивушка. Ты что, обиделась? Ну прости меня. Извини меня, Ива! Давай поговорим, Ива. Ну, перестань. Ты ещё ребёнок, Ива.
Один раз он упал. Растянулся на грязной тропе, не заметив кочки, фонарик потух. Он ухнул сквозь зубы, вскочил,  долго возился с фонариком, наконец, зажёг его, продолжил поиски.  Несколько раз он пробежал мимо, под самым моим носом. Он светил под ноги, светил вперёд, но так и не догадался посмотреть наверх. А я дождалась, пока стихнет его последнее присутствие здесь, и плакала так горько, что меня слышали все птицы и все звери. Не было в ту ночь женщины несчастнее меня…
На рассвете я слезла, достала туфли, умылась в ручье  и пошла пешком в посёлок. На широкой дороге из Теберды в Домбай меня подобрала попутка:  Далхат вёз продукты.  Он был потрясен моим внешним видом, но я взяла с него слово молчать. Дядя Далхат был добрый человек, думаю, он сдержал своё слово.  Что было дома даже рассказывать не хочется. Надо отдать должное Айшет:  она не устроила цунами. Лишь посмотрела  на меня понимающе и сказала, что я должна ей новые туфли и платье.   Я переоделась ещё до того,  как вернулась тётя Лиза. К счастью, накануне она уехала в Карачаевск проведать внуков.  К её возвращению я работала на кухне.    Мысленно я уже попрощалась с Бахтияром, не предполагая, что ждёт меня впереди.
 
                Домбай.

Вечером   нам позвонили с почты: прислали посылку тёте Лизе.  Я почему-то очень не хотела никуда выходить,  но тётя разворчалась.  Она была недовольна мной последнее время,  моей  походной жизнью, частыми отлучками. Я стала рассеянной, не могла внятно отвечать на вопросы.  В общем, я поплелась. Я боялась наткнуться на Бахтира, зная, что он уже должен быть в посёлке к вечеру, хотела отсидеться до завтрашнего дня, когда он уедет.  Но не получилось. Я быстро собралась, замотала лицо платком и ушла.  Темнело, людей в посёлке было немного, местные ещё не вернулись с работы, горстка туристов тусила возле крытого рынка. Посылку выдали быстро: я была единственным получателем, почта закрывалась.  Не знаю, как так вышло. Я хотела пойти домой другим путём,  чтобы избежать кафе тёти «Зули»,  но ноги сами привели меня к нему. Я хотела не смотреть в ту сторону, но посмотрела:  Бахтияра там не было. Я почувствовала пустоту в сердце и пошла дальше, погружённая в свои мысли.  Я вдруг дико захотела его видеть и кружила по посёлку, лавируя между  гостиницей, где он жил, кафе и главной дорогой.  Кружила до темноты, не понимая себя и не в силах ответить на вопрос, что же мне нужно.  Очнулась я от хлопка по спине.   Обернулась и вскрикнула. Пять поддатых мужиков дышали на меня вонючим перегаром. Я никогда раньше их здесь не видела. Пять окосевших глаз жадно смотрели на меня.
- Мы ищем женщину,  - сказал один из них и улыбнулся.
 - Кажется, мы её нашли,  - сказал другой и протянул ко мне руку.
Я побежала. Кинулась в сторону, к мосту, решив срезать путь и оторваться от них.  По пути я вспугнула торговку у магазина и какого-то подростка из туристов.  Достигла моста и была уже на середине, когда увидела троих,  идущих мне навстречу. Они меня перехитрили. И пошли наперерез.   Я повернула назад,  надеясь,  что успею выскочить, но увидела двоих,  медленно входящих на мост.  Я добежала до середины и посмотрела на воду.
- Прыгай,  - шепнул кто-то внутри меня.  – прыгай.
Высота была большой, течение сильным, а камни острыми.  Я знала, что могу разбиться или сломать себе позвоночник.  Я посмотрела направо: медленной, танцующей походкой ко мне приближались трое. Я повернула голову налево: двое стояли  в нескольких метрах и  смотрели на меня, скрестив руки на груди. На мост зашла парочка. Они были заняты друг другом и не обратили на нас никакого внимания. Я положила руку в карман ветровки и наткнулась на телефон. Обычно я не беру его с собой, всегда забываю в комнате или на кухне.  Тётя Лиза  ругается:
- Ты доходишься, Ива. Ты допрыгаешься. Конечно! Зачем тебе телефон?  Ты же ничего не боишься. Ты же всё и так знаешь. 
К счастью, центральный фонарь перегорел и меня было плохо видно. О люди, где же вы? Никого. Где же вы, мужчины Кавказа? Вы сидите по своим норам перед телевизором и считаете прибыль наманикюренными пальцами. Уже никто не способен защитить женщину от слёз. Вы вымерли, растеряли свою силу и достоинство, мужество и благородство. Остались жить в легендах, а в реальности вас просто нет! Как во сне я  достала телефон и набрала первый номер на букву Б,  который был в моём списке. Я уже ничего не ждала. Я просто смотрела направо и налево, оценивая расстояние.
 - Алло! – сказал низкий, мужской голос.
- Я люблю тебя,  - сказал я тихо.
 - Что? Кто это? Я не   слышу.
 - Или они убьют меня или я умру раньше.
 - Кто это?  - громче повторил голос.
 - Ива,  - сказала я,  - я на центральном мосту между рынком и дорогой. Их пятеро. Я одна.
Они увидели телефон у меня в руках и побежали. Я дёрнулась, уронила его, схватилась за перила моста,  подпрыгнула и перегнулась. Они были уже близко.  Я съехала вниз, висела и держалась теперь за нижнюю перекладину. Оставалось только прыгнуть.  Что-то ещё держало меня.
- Где она?
Они завозились рядом.
- Вытаскивай её.
Я услышала возню и   ругань поблизости. Меня схватили за руку. Я разжала пальцы, но  не улетела.  Они вытащили меня. Тянули через мост, железной хваткой вцепившись в кисть. От боли я на миг отключилась, а когда очнулась - рядом верещала какая-то баба.  Они выпихнули её вон. Они были разгорячены, на взводе и уже совсем ничего не соображали. Я приподнялась и встала,  думая бежать. Один из них сбил меня с ног. Я уже слышала его дыхание и ощутила противный запах изо рта, потом прикосновение и укус куда-то в шею, он кусался, как оголодавшая собака, я даже успела подумать, что помимо всего прочего придётся  теперь делать прививку от бешенства, а потом  как в немом кино на мосту появился мужчина в куртке и треккинговых ботинках. Он ударил одного в пах, а другого отшвырнул к краю. Оставшиеся трое, почуяв новую энергию, оставили меня и переключились на него,   а я впала в ступор  и не могла ни бежать, ни кричать, ни что-либо сделать,  я узнала  Бахтияра. 
 - Помогите,   - прошептала я.
  Трое уже были рядом с ним. Он справился с одним,  а пока возился с другим, третий подкрался сзади и уложил его. Он не успел подняться.   Эти звери начали  избивать его.
- Помогите же,  - закричала я изо всех сил, придя в  себя.
Меня поддержали: на другом конце моста раздался выстрел.   Я узнала тётю Хаву. Она часто подрабатывала ночным сторожем на рынке.  Тётя Хава была беззуба и безумна.  Про неё шептались, что  когда она выгоняла своего мужа-алкоголика, то стреляла в него солью из ружья, которое перешло к ней по наследству.  Правда это или нет,   я не знаю,  но сейчас она выглядела грознее любого полицейского.  Она приближалась  к нам и палила из ружья.  Они пришли в смятение и оставили Бахтияра.  Они удирали с моста, а тётя Хава стреляла им в спину, перезаряжая ружьё,  и материлась великими словами,  которые я не решусь здесь повторять.  Я подбежала к нему.    Он поднялся и стоял,  согнувшись,  с трудом выпрямляясь и  расправляя плечи.  Его лицо было в крови. Он увидел меня.
- Бахтияр,  - сказала я,  - Бахтияр.
Он смотрел на меня. 
- Бахтияр,  - заскулила я,  - Бахтияр.
- Ива…у тебя есть мой телефон?
Он с неожиданной силой прижал меня  к груди и поцеловал.  Сначала я почувствовала горячую кровь на губах, а потом ощутила, как эта кровь, солёная и  липкая, проникает в меня всё глубже  и глубже, становится моей кровью, бежит по венам и исчезает за той чертой, о которой я ничего не знаю.   
- Извини,   - сказал он, отпустив меня,  - я не удержался.
                - 
Утром я оставила тёте записку,  села на попутку и поехала в Теберду, чтобы оттуда на автобусе добраться до Карачаевска.  Я была там всего несколько раз, в гостях у тётиных родственников.  Карачаевск по сравнению с нашим посёлком – крупный город, со школами, больницами и всеми прочими штрихами цивилизации.   Я плохо помню дорогу в тот день.  Был конец июня,  стояла непривычная для нас жара.  Чтобы не заснуть после изнуряющей ночи я ела мороженое.  По брикету каждый час.  Волнение то стихало, то усиливалось.  Вчера Бахтияр проводил меня домой вместе с толпой,  которая собралась после шума, устроенного тётей Хавой. Никто не думал о полиции, её и в праздники редко застанешь на месте, а в обычные дни это занятие совершенно бессмысленное. Всем было интересно другое. Мы молча шли рядом, а толпа шла за нами, переговариваясь и бурно обсуждая произошедшее.   Это было невыносимо: чужие советы у меня за спиной. Когда показалось моё кафе,  он повернулся ко мне,  бросил коротко:
- Я позвоню.
Я кинулась к нему, обвила руками шею, и мы неприлично долго стояли, обнявшись.  В тот момент у нас было одно тело на двоих.  Потом кто-то в толпе громко закашлял, Бахтияр быстро чмокнул  меня в шею, отпустил и пошёл, не оборачиваясь, а я стояла и смотрела, пока он не скрылся за поворотом.  Только тогда я почувствовала, как  кто-то тащит меня за руку. Я услышала голос тёти Лизы.
 - Ива.  Иванка! Вот чертовка! 
Я не шевелилась. 
 - Боже, Боже, на тебя невозможно смотреть.  Всё в крови.  Выколи мне глаз,  Иванна!
Я вздрогнула.  Это было ещё хуже,  чем Ванька.  Один раз, когда я хотела идти искать пропавшего Алибека,  она продержала меня под замком две недели, приговаривая.
 - Станешь мусульманкой, вся дурь выйдет, помоги Аллах, будешь послушницей, туда тебе и дорога.
Мы зашли в дом. Тётя поволокла меня в ванную, открыла кран - я упиралась, я не хотела смывать эту кровь. Тётя опрокинула на меня запасной тазик с ледяной водой.  Я видела в мутном зеркале,  как красные струи стекают на пол,  образуя лужицы…
-  Выпорю, святые Небеса.
- Делай,  что хочешь,   - сказала я.
Тётя наглухо заперла двери и не ложилась спать до утра, причитая надо мной.  Я в который раз слушала  всю историю моей несчастной семьи,  непутёвой бабки-распутницы,   моих ужасных генов и  дикости.  А когда она забылась тревожным сном,  я просто ушла через окно, разбив пару горшков с цветами. 
В гостинице его не было.  Хозяин сказала мне,  что сам отвёз его в больницу в Карачаевск ещё вечером.
- Он не хотел. Всё упирался, как ребёнок. Я ему говорю: «Ты посмотри на себя, еле на ногах стоишь. Тебе, наверно,  рёбра сломали» А он: «Мне завтра группу провожать надо» Будто его взрослые дети сами до вокзала не доедут. Чистый ребёнок.
Он посмотрел на часы. 
- За ними как раз скоро машина придёт.
- А Бахтияр?
-  Спорили мы с ним,  и он вдруг отключился.  Я его подхватил и в машину. Что я,  сволочь какая, человеку не помогу?
Я взяла у него адрес больницы. Телефона у меня, к сожалению, не было.  Он остался вчера на мосту.  Я казалась себе спокойной, но на самом деле меня трясло всю дорогу до больницы и особенно в прохладном вестибюле, у стойки администратора.
- Бахтияр, - протянула женщина в приёмной больницы.  – Фамилия?
 - Не знаю,  - растерялась я.
 - Отчество?
 - Не знаю.
 - Год рождения.
 - Не знаю,  - я была в отчаянии.
 - А Вы ему кто?  - она посмотрела на меня.
Я молчала. Мне было нечего сказать.  Она сняла очки и медленно протёрла их полами халата. Мне показалось,  что я вижу лёгкую улыбку в её глазах.
  - Второй этаж,  12я палата. Идите!
Я кинулась к лестнице, пока она не передумала.
 - Девушка, наденьте бахилы,  - услышала я за спиной, но была не в силах вернуться.  Я взлетела на второй этаж и остановилась у двери 12й палаты. Я почему-то боялась зайти и медлила,  пока не услышала тяжёлые шаги в конце коридора. Я повернула голову: прямо на меня двигалась огромная фигура  медсестры.  Я толкнула дверь  и зашла.
В палате было тесно. Несмотря на распахнутое окно,  пахло потом,  лекарствами и рвотной хлоркой. Я увидела ряд кроватей, говорящую в телевизоре голову какого-то местного депутата.  Слева от меня две старушки ели абрикосы   и бросали косточки в большую тарелку на полу. От удара косточки разлетались в стороны.  Старушки  каждый раз радовались,  если попадали. У одной была в гипсе  нога, у другой рука.  На соседней кровати в сползающих наушниках двигался в такт музыке парень.  Он был весь перебинтован, с закрытыми глазами.  Я не знала,  где можно было так побиться. Его смелые движения изумляли.  Рядом с ним седой и степенный старик бубнил себе под нос какой-то текст, напоминающий пьесу. Его никто не слушал. Так же,  как и депутата в телевизоре.  Бахтияра я узнала не сразу.  У дальней стены палаты, закинув руку за голову,  спал человек. У него были перебинтованы  нос,  лоб, область рёбер   и кисть руки,  распухла губа, под правым глазом отпечатался лиловый синяк.  Я стояла и смотрела на него. Потом присела на край кровати. Я не шевелилась,  пытаясь осознать до конца все последние сутки моей жизни. Я долго сидела и смотрела на него, а потом опустила голову ему на грудь.  Он не проснулся. Я слышала его дыхание, спокойные ритмичные удары сердца и даже не заметила, как кто-то приглушил телевизор, и в комнате постепенно установилась тишина.  Как сквозь сон до меня долетело:
- Спит…к  нему такая девушка приехала, а он спит…
-  Пить надо меньше. Водку жрут с утра до вечера.
 - Почему сразу водку?
 -  Пьяные в дзюзю  морды друг другу бьют. Что я,  не знаю,  что ли?
- может, он хороший человек?
- Может, и хороший…только у него на лбу не написано…от дури всё…скучно им…маются…людям нужна война.
- Что Вы такое говорите,  дед?
- Люди после войны жизнь ценят.   Вся вонь слетает, главное остаётся.  А сейчас опять все сдурели. Одни титьки да рекламы. И мать родную продаст, и детей своих не пожалеет.  В храме свечу зажжёт, а что толку?  Раньше в храме молились, а теперь туда по моде ходят.  Зачем живёт такой человек? Пустой человек, глупый.  Собака, и та смысл понимает.
Дверь хлопнула.
- Так, пациенты. Телевизор выключаем. Опять косточки по палате? Мамаев, чего ты руками размахался, у тебя операция была, перелом с осложнением,  может тебе ещё и в мозг штырь вставить,  подлечить.   Девушка, кто Вас сюда пустил без бахил?
Чьи-то пальцы сжали моё плечо. Я подскочила. Это была та самая медсестра.
- Извините.
- вот вымойте полы пару раз,  продезинфицируйте, тогда извиняйтесь.
 - Вымою.
- Да выходите уже быстрее,  у меня плановый осмотр.
Я вышла из палаты и спустилась вниз,  взяла чистые бахилы. Внизу, у стойки администратора,  стояла какая-то женщина с ребёнком. Я видела их со спины.
- Бахтияр?  - переспросила администратор. – Да… А Вы ему кто?
- Я его жена,  - ответила женщина.
 - Жена?
 - Да. Почему Вы спрашиваете? Вам паспорт показать?
 - Нет, не нужно. второй этаж, 12я палата.  Но сейчас нельзя. Подождите,  пока плановый осмотр закончится.
Я бросила бахилы обратно,  прошла через вестибюль и открыла дверь на улицу. Яркий свет ослепил меня. У выхода стоял лоток с мороженым.  Я купила три штуки. Села на лавочку и давилась им,  жадно слизывая сливки с рожка.  Какая-то женщина присела рядом и в сердцах рассказывала про свою блудную дочь, сморкаясь в платок,  я кивала,  что-то отвечала ей и ела мороженое,  не останавливаясь.  Потом выбросила в урну упаковки,  вышла за территорию и выблевала всё под ближайшим кустом.  Я держалась за живот,  не в силах распрямиться от колик.
-  Девушка, Вам плохо?  - спросил меня кто-то со спины.
 - Нет, всё хорошо,   - ответила я неизвестному и пошла к автобусной остановке.  Всю дорогу до Теберды я просидела с закрытыми глазами. 
В городке стояла та же жара. Я не стала дожидаться маршрутки.   Я решила,  что дойду пешком до посёлка быстрее,  чем она приедет.  Хотелось искупаться.  Недалеко лежало озеро Каракёль,  с чёрной водой и прекрасным отражением  пышных крон у воды.  Летом местные купались в нём. Я шла по боковой тропе,  глядя под ноги,  и не сразу поняла,  что звонкий крик «Ива, Ива» обращён ко мне. Я подняла голову.  Серёжка врезался в меня,  чуть не сбив с ног. Он был грязный, заплаканный,  с содранными коленками в зелёнке. Я знала,  что его мать работала в столовой санатория в Теберде и иногда брала его с собой с город.
 - что случилось?
Он помотал головой,  вцепился в меня непобедимой хваткой -   я только крякнула и села на траву. Я видела, что он взволнован,   и боялась,  что сейчас он уйдёт в себя и ничего не скажет.
 - Серёжа! Посмотри на меня! Ты хочешь есть?
Он помотал головой. 
 - Ты упал и тебе больно.
Он помотал головой и показал в сторону озера.
- Озеро?
 Он кивнул и потянул меня за руку.  Когда мы дошли туда, я увидела фантастическую картину:  вся поверхность воды была покрыта пластиковыми бутылками, пивными банками  и бумажными корабликами.  По берегам склонов валялись окурки, обрывки газет и журналов, куски тряпья. Отражения облаков терялись в великом разноцветье человеческих отходов производства.  Я догадалась.  Вчера было окончание сессии у студентов.  Наверное, сегодня здесь случилось  продолжение банкета.  Я припомнила,  что Айшет что-то такое говорила... Видимо,  они и устроили этот бумажно-бутылочный бал,  свалив от жары на следующий природный объект.  Серёжа дёрнул меня за руку. 
- что?
Он показал на кораблик у края озера.  Я сняла обувь и пошла за ним по воде. Кораблик уже наполовину намок,  но ещё держался.  Я взяла его,  развернула бумагу. Она была плотной.  Я увидела Радугу через ущелье. На ней крупным размашистым почерком была написано: «Хочу Тайоту Камри» Это был мой рисунок.  Я долго изумлённо смотрела на него, словно не веря в происходящее, и не сразу заметила, как  Серёжка полез вслед за мной. Он тоже ловил кораблики у берега. 
- Вылезай!  - закричала я на него.  – Ты  не умеешь плавать. 
Он надулся, вылез, кинул их на землю. Я подобрала. Замелькали чужие желания. «Последний  айфон» «Поездка в Италию» «Сваровски»
- Ива, а что здесь написано?  - он поднялся на цыпочки,  заглядывая мне через плечо. 
 - Ничего,  - сказала я,  - нехорошо читать чужие желания.
И пустила кораблики обратно.
Мы унесли с собой столько бутылок, сколько смогли,  и забили ими ближайшую урну. Потом я отвела его к матери и уехала на маршрутке в посёлок.
                -   
Это была Айшет.  Вечером она бегала за мной по всей кухне. Тётя Лиза слегла с давлением. 
- Даже таблетки пить не буду,  хватит!  Я своё отработала. Вот умру,  поживёте здесь без меня, всё прахом пойдёт,  - причитала она из комнаты. 
Я закрыла кафе и  спокойно делала заготовки на след.  день.  Айшет хватала меня за руки, заглядывала в глаза.
-  Ива, Ива!  Я не знаю,  что на меня нашло.  Ива! Понимаешь, это всё Тамарка наша. Она придумала. Она сказала,  что чем больше желаний,  тем больше шансов. Было так много желающих,  что я захватила твои альбомные листы.  Я не видела,  что там были рисунки. 
 - Врёшь ты всё,   - сказала я устало.
 - Я была пьяная. И счастливая.  Рустам сделал мне предложение.
 - Поздравляю!  - сказала я.
 - Просто всё совпало.  И окончание сессии, и его приезд.
Она разрыдалась.
 - Не реви,   - сказала я.  – У тебя всё хорошо.
 - Я не видела,  что они взяли твои рисунки. Прости меня,  прости!
 - Я не сержусь на тебя,   - сказала я.
 - Ты ещё не знаешь…
Она побледнела.
 - Там…там был портрет твоего инструктора… Я  за него исцарапала Тамарке всю рожу. Рустам нас еле растащил.
 - Ты видела портрет?
 - Конечно…я хотела отнять его,  но она уже пустила кораблик по воде…
- Ничего,  - сказала я,   – наверное, это к лучшему.
 - Ты же напишешь новый? Напишешь?
- Напишу,   - кивнула я.
Я управилась на кухне,  пошла в комнату к тёте,  попросила у неё телефон Тимура и позвонила ему. Тётя просветлела.  Я назначила ему свидание,  приветливо расспросив о делах,  и краем глаза видела,  как тётя  выпила таблетки.  Я заперлась в комнате,  достала старый альбом фотографий с верхней полки,  открыла его и долго листала в поисках нужного лица.  Я наткнулась сначала на маленького, щекастого мальчика  с  тёмными локонами,  потом на бледного, угловатого подростка с неуверенным взглядом  и наконец  увидела худое, строгое  лицо хирурга в очках.
-  Я не подведу тебя, тётя,  - прошептала я  тихо,  -  не подведу.
                - 
Что я знала о Тимуре? Он был племянником тёти, был старше меня на несколько лет,  что не мешало ему играть со  мной в лова или лазить по дну реки под мостом.  В детстве он часто приезжал к нам из Карачаевска во время каникул.  Я ходила в школу в Теберде, мы пересекались. Потом… потом он пропал на несколько лет, а однажды заехал, увидел меня и остался на несколько дней. Я помню,  как за вечерним чаем он поглядывал в мою сторону сначала застенчиво, а потом откровенно,  пока это не начало меня злить.  Он учился на врача.  А я уже тогда начала свои поиски художника. Он хвалил каждую мою работу. Я не верила ему.  Тётя вела с нами беседы, один раз я случайно услышала:
- Эх,  ты! Тюфяк! Да разве с девушкой так себя ведут? Как ты ещё на хирурга учишься? 
- Это другое.
 - Это тоже самое.  Выколи мне глаз, поцелуй её, наконец!
 - Она этого не хочет.
 - Хочет.  Все женщины хотят,  чтобы их целовали.  Ты же Тимур -   покоритель, у тебя великое  имя. Тьфу!
Я кашлянула и невозмутимо прошествовала мимо, исчезнув в синих сумерках двора. После этого он пропал не несколько месяцев. Потом вернулся летом.  Айшет была на сессии,  он сидел с книгами, а  я носилась мимо и подавала, подавала…один раз он схватил меня за руку.  От неожиданности я выронила грязную посуду.
- Ты с ума сошёл?
- Ты не должна так работать. Ты вообще не должна здесь работать. Ты создана для другого,  -  он  сжал мою руку так,  что я вскрикнула.
 - Для чего же?  - насмешливо переспросила я.
 - Для любви,  - сказал он хрипло  и покраснел.
 Я улыбнулась и ответила:
 - Прости.
Он снова исчез на год,  потом прислал мне подарок ко Дню Рождения.
- Высокомерная ты! Принцесса! Тебя такой парень выбрал, а ты! Сиди-сиди,  досидишься.  Запоёшь!
 - Тётя!
 - Ивушка,  не мучай меня, девочка. И его не мучай. Или да ему скажи, или сделай так,  чтобы он больше здесь не околачивался.
 - Да я разве что-то обещала? Хоть раз глазки построила?
 - А то как же!  Ещё как построила.
 - Неправда. Это Айшет ему глазки строит.
- Он хороший человек. Посмотри, как он помнит о тебе. Любит тебя.
 - А я его не люблю!
- Отстань от неё, тётя,  - хихикала Айшет,  - и вилась юлой вокруг да около, ей уже двадцать второй год…двадцать третий год…двадцать четвёртый год…она засохнет.
- И чего ты ищешь, дурочка? Кого ты ждёшь?
 - Не знаю,  тётя.  Не знаю!
                - 
Я быстро всё организовала.  Мы встретились, я тотчас нашла у него кучу положительных качеств.  Он был умный, начитанный,  рассудительный.  Кажется, действительно меня любил…ему не нравились горы, он так же, как и Айшет, хотел вырваться отсюда, был начинающим, но уже перспективным  хирургом, писал диссертацию,  ему не нравились горы…какая,  в сущности,  разница?  Какая разница в том,  что он бесконечно рассуждал о политике и нашей стране, а я терпеливо слушала его, глядя на Сулахат.   Я любила эту легенду. 
- Кажется,  - я утомил тебя,  - говорил он виновато.
 - Нет,  что ты!
- Я опять утомил тебя,  - сказал он однажды в горах,  куда я затащила его прогуляться. -  Пойдём, скоро будет  дождь.
 - Дождь пойдёт через полчаса.  Я вижу это по тому облаку над Сулахат.
 - Что такое Сулахат?
 - Девушка. 
 - Где?
 - Вон та гора  напротив. Видишь в ней девушку? Она лежит и преграждает путь сильным ветрам, спасая посёлок от бури.
 - Не вижу,  -  сказал он,  - кто это придумал? 
- Странно,  что ты не знаешь эту легенду.
-  Скоро мы уедем в Москву. 
- В Москву?
- Я добиваюсь поступления  в аспирантуру, ищу место…что делать в этой дыре?
 - Ты говоришь,  как Айшет.
 - Она права…это ты всегда была фантазёркой.
Он обнял меня.
 - Очень красиво здесь. Пойдём, скоро будет дождь.
Я поняла, что не буду показывать ему Лешего. Скорее бы…  Я боялась опомниться. Уже почти…особенно когда видела,  как тяжело ему слушать про горы.  Как тяжело гулять по ним. Один раз я почти решилась.  Даже прокрутила сценарий отказа от свадьбы,  но потом увидела счастливые глаза тёти и не смогла. Я просто боялась пропасть окончательно. Потому что я боялась оставаться наедине с собой.
Айшет тоже готовилась к торжеству.  Она собиралась замуж осенью,  вскоре после меня.  И в отличии от меня целыми днями болтала об отъезде,  часами сидела со стопкой модных журналов,  выбирая себе воображаемые платья и туфли.   Она давно познакомила Рустама с родителями. Но у нас он так и не появился. Тётя обижалась.
 - Ты меня хоть на свадьбу позовёшь? Или будешь меня стесняться ?
 - Он много работает,  ба. Не сердись, ба. Конечно,  позову! Мы сделаем тебе самую нарядную причёску и купим самое крутое платье. Я уже списалась с фотографом. Он очень круто снимает.  Он мусульманин,  так же, как и я. Я готова венчаться. Хочешь, я покажу тебе его работы?
  - Канарейка,  - вздыхала  тётя.
Я бегала весь день в приготовлениях и работе, а вечером падала в постель и плакала в изнеможении. И не понимала,  почему я плачу. И хотела,  чтобы всё это закончилось,  как можно быстрее.
- Я не подведу тебя,  тётя,  - шептала я  тихо,  - не подведу. 
               
                15 июля 2015

И я не подвела. Платье,  причёска, туфли – я никогда не видела себя такой. Я цвела. Я благоухала.  Тётя была счастлива. Я улыбалась постоянно, как будто внутри меня завели какой-то механизм и забыли выключить. Выходила к гостям под руку с Тимуром,  принимала охапки цветов, позировала перед камерами и постоянно напоминала себе, что я должна выглядеть безупречно. 
Когда за общим столом нам закричали «Горько», я поднялась с места, обхватила его шею руками и поцеловала так откровенно и настойчиво, что он даже отшатнулся в изумлении.  Гости были в восторге.  Обсуждали планы,  говорили о свадебном путешествии, о детях,  кино, политике и зарплатах. Я оставалась глухонемой.  Кто-то пошутил,  что Тимуру выпала замечательная партия: всё время молчит, ест мало  и много целуется.  Я наблюдала за собой со стороны - придраться было не к чему.
Вечером, в разгар   вечеринки,  я заскочила в комнату накинуть шаль и обнаружила там Айшет. За всеобщим гамом я как-то не заметила её отсутствия.  Она сидела на кровати с распухшим от слёз лицом и дрожала в каком-то неистовом ознобе.
- Айшет!  - я была потрясена.
- Какая ты счастливая,  Ива,  - сказала она тихо.  – Я ненавижу тебя…
Я села рядом.
-  Поздравляю!
 - Спасибо.
 - А ты даже и не знаешь, какая ты счастливая…могла бы сидеть здесь всю жизнь,  с хычинами в обнимку…ты будешь клубиться, носить красивые платья – там есть, куда пойти, познакомишься с другими людьми,  купишь машину, которую хочешь…
- Клубиться? – переспросила я…а, да…я не буду клубиться.
Айшет посмотрела на меня снисходительно.
- Из Тимура можно свить всё, что угодно. При этом у него уже есть деньги.  Но тебе это даже не нужно. Почему он достался тебе, а не мне?
- Погоди,  - я нахмурилась,  - ты же тоже скоро уезжаешь…в столицу.
- Я нет,  - она вдруг разрыдалась, обхватила руками подушку и заскулила, разметав по ней свои отросшие волосы.
- Как нет?
Она подняла на меня глаза, полные отчаяния.
- Он попался. На угоне машины. Подставили. Эти сволочи, которые затащили его на дело. Но это уже не важно. С ним у меня ничего не выйдет. 
- Айшет,   бедная,  - я прижала её к себе. – Тётя Лиза знает?
 - Ещё нет…ничего,  - она отстранилась и вытерла слёзы.  – Я это уже пережила.
 – Ты любишь его?
- Любовь? – она скорчила гримаску и рассмеялась.
- Любовь – это зависимость.  Это беда. Не хочу,  чтобы она когда-нибудь приключилась со мной.   Я выбираю свободу.
- А если приключится?
- Тогда я задушу её.
- Задушишь? 
 - Да…и прибью,  как таракана.  Хорошо, если он будет то,  что мне нужно…а если нет?
Я промолчала.
 - Тогда скажи спасибо судьбе, что выпуталась из этого.
- Уже сказала…знаешь, всё к лучшему. На самом деле я хотела бы даже не в Москву, а в  Европу! Уже скачала себе бесплатный курс английского. По-моему,  у меня неплохие  шансы окрутить какого-нибудь итальянца.
 Она выпрямилась, в тёмных глазах зажглись огоньки.   
- Все  умные люди хотят отсюда свалить. 
- Почему?
 - Потому что стыдно работать и быть нищей.
 - А ты что, знаешь, как там?
- Знаю,  - упрямо сказала она,  - знаю…там другая жизнь,  совсем другая…и я сделаю всё, чтобы меня здесь не было. Вот увидишь.
Она вдруг снова обмякла, закрыла лицо руками, упала на подушку  и забилась в истерике.
Я оставила её. Надо было возвращаться к гостям.
                - 
На следующее утро я по привычке поднялась рано и пошла на кухню, чтобы помочь тёте Лизе. Дом спал. Я собрала горку посуду, открыла кран и погрузилась в мир пены и  льющейся  воды.   Кто-то тронул меня за плечо. Я и не заметила, как вошла Айшет.
 - Ива,   - она по-доброму мне улыбнулась,  - ты всё-таки чуток сумасшедшая…я клятвенно пообещала тёте, что уберу здесь к приходу гостей, и тут я вижу тебя…в утро после брачной ночи.
- Я привыкла рано вставать…ты как?
Я взглянула на её распухшие веки.
- Всё хорошо. Я  вычеркнула его из памяти.
Мы помолчали. Я мыла посуду, а Айшет крутилась рядом, с кистью винограда, плевала косточки в чистую тарелку и надоедала мне со спины.
- Ты лопнешь, дорогая,  - сказала я, не оборачиваясь.
  - Вовсе нет.
Она достала из холодильника кусок торта.
 - Ну, хватит обо мне… Ты как?   
 - Я? – я пожала плечами  - Как обычно.
 - Ну, ты что, не понимаешь, о чём я?  - Она выразительно посмотрела на меня, густые тонкие брови взлетели вверх.  – Как он тебе?
 - Не понимаю.
 - Интим был?
 - А, ты об этом.
Я поставила на стол последнюю чистую тарелку и выключила воду.
- Помоги мне вытереть посуду, пожалуйста.
Я старалась вести себя, как обычно, но Айшет давно научилась читать меня, как открытую книгу. Она бросила на меня понимающий взгляд.
 - Заведёшь себе там любовника!
 - Что ты мелешь!
Она взялась за тарелки.
 - Так все делают. И даже не одного.
- Откуда ты знаешь?
 - Я просто всегда жила в этом мире,  а ты нет.  Ты построила свой собственный, и я часто не понимала тебя, иногда завидовала,  иногда жалела и восхищалась.  Мне было любопытно, будешь ли ты жить  в нём всегда или рано или поздно станешь такой,  как все…похоже,  пришло время выбирать.
Она отвернулась, и больше мы не сказали друг другу ни слова. Через два дня я уехала с Тимуром на море, а оттуда мы перебрались в Москву, где нас обоих ждала другая жизнь.
                - 
Никогда мне не забыть тот день,  когда Домбай провожал меня.  Накануне я ходила одна в ущелья,  вспоминала всю свою небогатую событиями жизнь.   Я ненавидела школу, все точные науки вызывали у меня тоскливое удушье,  оценки заставляли втягивать голову в плечи, сверстники дразнили меня Ванькой, я бесконечно прогуливала. Учителя скоро махнули на меня рукой и держали из милости,  как сироту.  Я ни с кем не дружила.   Любила забиться в библиотеке вместо какого-нибудь урока и читать полдня,  пока за домбайскими не приедет машина.  Наша старенькая библиотекарь всегда пугалась,  натыкаясь на меня среди книжных полок.
 - Иванка, опять прогуливаешь! Сдам в класс!  - грозилась она и тут же обмякала: в библиотеку   кроме меня больше никто не ходил. У всех были компьютеры, интернет и соц. сети.  Я обходилась без этого.  Тётя Лиза жалела меня, рассказывала,  что когда увидела впервые  я была тоще червя.   Она отпаивала меня молоком и защищала перед соседями,  когда я кидалась на них с кулаками.
 - Отпоила? – переспросила я.
 - Тебя ничего не берёт,  - махнула рукой тётя Лиза.
 - А почему я кидалась с кулаками?
 - Ты была очень дикая.  Молчунья. Вся в себе. Потом оттаяла.
- А почему бабушка отдала меня?
 - Она не отдала.  Она поехала за дедом в ссылку. Он был знатный стрелок, болен охотой.  Попался на взятке. А скорее всего просто кому-то надоел. Тебя бабушке не отдали. Хотели сдать в Дед дом. Родители-то твои…добрая память…страшная авария была,  тебе двух лет не было…одна общая знакомая моего сына и твоего отца узнала о тебе  и приехала к моему сыну…они же были лучшими друзьями…твой отец и Жорка…учились в Таганроге вместе, на радиотехническом…сын   взял тебя к себе,  но ты там не ужилась.
 - Почему?
 - Ты сразу избила Айшет.  Жорка  испугался,  - она вздохнула,  - он всегда был девочкой. Позвонил мне.  Я приехала,  увидела тебя и забрала.
- Почему?
 - Ты  так смотрела…на голове космы – не разодрать, пришлось под мальчика стричь,   худущая и грязная, как чертёнок. Я не смогла по-другому.
 - Спасибо,  тётя.
 - Ты была хорошей помощницей.
После школы я отказалась учиться дальше. У меня не было ни одной четвёрки в аттестате.  Потом внезапно умер тётин муж,  надо было выживать,  тётя открыла кафе. Я стала работать у неё. Вскоре к нам приехала Айшет,  дочь дяди Жоры, тётина внучка.   Больше мы не дрались и несмотря на то,  что были очень разными, я по-своему любила её.  Она помогала нам летом, потом перевелась в институте на заочное и осталась.  Я вспоминала,  вспоминала…вот мы с Алибеком идём по тропе, солнце слепит глаза, я вгрызаюсь в белый налив, Алибек рассказывает про горы…туристы перебивают его, смеются, а я вздрагиваю,  потому что ловлю каждое слово…вот тётя поёт на карачаевском, я слушаю её и боюсь пошевелиться…рассвет бьёт в окна…Алибек машет мне издали…Алибек…он был моим счастьем, моей отдушиной…Я поймала себя на мысли,  что его образ несколько расплылся,  хотя я хорошо помню голос и всё,  что он говорил мне.  От этого стало страшно. Надо написать его портрет…разве я умею? Разве у меня получится? Полдень. Осень – блаженное время.  С обзорной площадки я вижу все доступные отсюда вершины кавказского хребта,  Алибек показывает на каждую из них: Домбай-Ульген,   Пик Ине,  Джугутурлучат, Пик Театральный,   гору Суфруджу и её зуб,  Белалакаю, Алибек-Баши, Эрцог, Пик Аксаут и Сулахат -   меня переполняет счастье, и уже не Алибек, а Бахтияр зачарованно смотрит в сторону вершин. 
 - Ива, ты видишь орлов?
- Нет.
 - Вон они!
И уже не Алибек, а Бахтияр, который ходит по сыпухе как Бог, мелькает впереди группы.
 - Прощайте,  горы…
 - Нет! До свидания.  Я приеду, я обязательно вернусь…
 - Нет…прощайте.
 Я была безутешна в такие минуты. Муж быстро прекратил мои слёзы. Он просто сказал,  что не отпустит меня больше одну. Он накричал на меня, а потом побледнел.  Стиснул крепко и проронил,  что я эгоистка, что он боится за меня, и не дело женщине болтаться одной там,  где опасно.
Вскоре мы уехали. Я старалась не смотреть на дорогу.  Мелькали ели, кружила и петляла дорога. Позади остались тётя с улыбкой и слезами на глазах,  растерянная Айшет,  кафе «Приют» и вся моя жизнь. Когда мы въезжали в Теберду я вдруг дёрнулась, схватила водителя  за руку, чуть не выбив руль.
 - Ива, осторожно. Что с тобой?  - испугался Тимур.
  - Остановите  машину,  - попросила я. 
Водитель нажал на тормоз.
Я обернулась и посмотрела на дорогу. 
Тимур потрогал мой лоб.
- У тебя жар.
 - Я здорова,  - сказала я,  - поехали.
                -               
   Москва…месяц я сидела дома. Я вставала утром, готовила мужу завтрак, убирала квартиру, выходила на улицу и бродила до темноты. Я рассматривала дома, реки машин, огромные тележки в супермаркетах,  собак на поводках и закутки дворов с редкими качелями вблизи стоянок и аптек.  Супермаркеты и аптеки  - их было так много, и все они были одинаковые. Один раз я заблудилась.   Я растерялась и стала расспрашивать людей,  как пройти на мою улицу. Я опросила многих - никто не смог мне помочь.  В конце концов я позвонила мужу с описанием места,  где нахожусь -  он быстро нашёл меня.  Мы оба смеялись: я, которая часами бродила по лесным тропам,  не могла ориентироваться на улицах.
-  Я же подарил тебе новый телефон! Закачай себе навигатор!  - недоумевал Тимур.
 Я закачала и продолжала теряться. И спрашивать людей. И звонить мужу. Пока не выучила все улицы в окрестностях.
 Следующим огорчением стало то, что прошёл месяц,  а я до сих пор никого не знала в нашем доме. Никого,  кроме таджика,  который каждое утро мёл улицу под окнами. Я заговорила с ним. Вначале он пугался, дико смотрел на меня и молчал,  но один раз пошёл дождь, мы оба забежали под укрытие и там я поняла,  что он понимает русский. И говорит. Плохо, но говорит.  Мы подружились. Али  рассказывал мне про Узбекистан, дыни и арык, про жену и троих детей, которым он высылал деньги каждый месяц, всегда 13го числа.
 - Почему именно 13? – удивилась я.
 -  Хорошее число. Счастливое.
Я рассказывала  ему про горы Кавказа.  Али никогда там не был,   но он понимал меня.  Я любила чаёвничать с ним на кухне. Он был очень скромный.   Однажды муж раньше вернулся с дежурства и застал Али у нас дома.  Тимур пришёл в бешенство.  Он схватил Али за шиворот и поволок к выходу, как провинившуюся собаку.
 - Отпусти его,  отпусти!  - я растерялась.
 Лицо мужа пошло красными пятнами.
 - Простите меня,  Али,  - закричала я в отчаянии.
Я увидела жалкую улыбку у него на лице перед тем, как Тимур захлопнул дверь. Я заперлась в комнате и не выходила до утра. Тимур стучал в дверь.
 -Ива, ну не сердись! Я не понимаю,  что на меня нашло…моя красивая жена принимает у себя непонятно кого.
- Этот человек каждое утро метёт наш двор.
 - Ну, и что? Какой-то…
 - Его зовут Али.
 -  Он пьёт чай с моей женой, а я об этом ничего не знаю.   Конечно,  тебе даже не с кем поговорить за день, конечно…потерпи, я скоро стану на ноги…через пару месяцев у нас будет своя машина.  А ещё через пару лет купим здесь квартиру…я возьму ипотеку. Ива,  ты слышишь меня?
 - Да,   - ответила я.
Я пошла в Изостудию. Меня увлекло.  Теперь я удивлялась,  как могла рисовать,  не владея ни одной техникой и работая только по  наитию.  Мастер хвалила меня. Мастерство росло. Я полюбила акварель, масло, научилась работать темперой и какое-то время краски заполняли всё моё время, занимали мысли и порывы души. Но однажды, взглянув на свежую работу – городской пейзаж Москвы, крепко сделанный  и красиво оформленный,  я ощутила приступ духоты.  Это было не то. Снова не то. Горы я больше не писала и не могла объяснить причину.   Я владела техникой и богатой палитрой, но у меня пропало желание.  Я решила работать. Но где? У  меня нет  образования.  Тимур был категорически против работы на кухне.  Гуляя по нашему району,  я часто проходила мимо модных бутиков, где торговали  одеждой и обувью. В один из них я и зашла как-то вечером,  возвращаясь с курсов.
 - Вам не нужен продавец? Я ищу работу,  - сказала я высокой, синеокой брюнетке в строгом чёрном платье и туфлях-лодочках у стойки.  Она что-то считала на калькуляторе, записывая цифры в блокнот.  Брюнетка выдержала паузу.  Я ждала. Мне никто не отвечал. Я повторила вопрос. Она, наконец, подняла голову и уничтожающе посмотрела на меня.
 - Вообще нужен.  Но Вам я советую даже не пробовать.
 - Почему?
 - Вы нам не подходите,  – засмеялась она и снова уткнулась в калькулятор.
Я растерялась. Я не была к этому готова.  В кафе у тёти меня уважали.  В магазин вошла расплывшаяся женщина с алыми губами и безобразным седым мелированием,  которое её старило.  Лицо брюнетки просияло.
 - Полина Леонидовна, здравствуйте! Да,  вчера были поступления. Конечно,  конечно! Сейчас подберём.
 О моём существовании она забыла.  Я смотрела,  как она поочерёдно снимает с полки горы разной обуви, как женщина пытается примерить их на свои не совсем здоровые с виду ноги, как ей неудобно во всём этом.  Брюнетка пела: они растягиваются. Колодка сидит отлично!  Нет,  это не Вирджини… Гардиани? Да,  минуточку! Я видела,  что здесь нет обуви для этой клиентки, какого же было моё удивление,  когда она купила пять пар самой дорогой обуви известных итальянских брендов и торжественно удалилась, обменявшись любезностями с брюнеткой.  Последняя вдруг заметила меня.
 - Как? Вы ещё здесь? Я позову хозяйку! У меня только вчера была недостача.
Я вылетела из магазина, хлопнув дверью,  и  долго бродила вокруг дома в каком-то страшном ознобе.  Я ненавидела свои кеды, старые джинсы и серенькую блузку.  Я присела на скамейку возле детской песочницы и отключила телефон. Именно там муж и нашёл меня в обществе двух алкоголиков,  мирно распивающих спирт.  А я даже не заметила,  когда они подсели.   Дома у меня случилась истерика.  Я была глуха ко всем расспросам и успокоили меня  только  подарочные деньги,  которые мы отложили на покупку машины. 
Весь следующий день я была очень занята. Поздно вечером муж не узнал меня:   дверь открыла женщина, с выстриженным затылком и длинными колорированными прядями по бокам,  с татуажем бровей и накладным французским маникюром, в платье от Штальмана, бижутерии от Сваровски и   туфлях марки,  которую я даже не запомнила.   Они жутко натёрли мне ноги.   По дороге домой я зашла в аптеку и обклеила ступни лейкопластырем,  но какое это имело значение.  Едва проглотив тарелку супа,  я тотчас ринулась в интернет изучать итальянскую  обувь,  одежду и аксессуары. Я сидела над этим всю ночь и весь следующий день,  начисто забыв об обязанностях жены. Тимур молчал сутки,  но потом оттаял и сказал,  что мне даже идёт.  Через пару дней я снова пошла в тот же магазин и снова спросила брюнетку у стойки о работе. Она не узнала меня и уклончиво предложила прийти завтра,  когда будет хозяйка.  Завтра я явилась в озвученное время. Меня приняли.
Хозяйке было лет сорок. Екатерина Васильевна   так же, как и брюнетка, выглядела безупречно. Я отметила блеск светлых волос и ногтей, модные туфли и зонтик.  Она  неправильно ставила ударения в словах, любила вводить в обороты изящный матерок и лёгкое кокетство,   в её холодных глазах читались безупречный расчёт, быстрый ум и деловая хватка.  Я, не моргнув глазом, сообщила ей,  что ещё учусь на заочном, что работала в подобном магазине три года, нет, трудовой у меня нет, потому что работала не оформленной – да, обычное дело,  да, замужем, да умею продавать и знаю все бренды и все нюансы.
Екатерина Васильевна  слушала меня рассеянно,  будто с первых секунд уже приняла решение. Наконец, сказала: 
-  Обычно я никого не беру без рекомендаций,  но ты смелая…и у тебя интересное лицо! Вот только стрижка! - она поморщилась: это уже вчерашний день…отпускай одну длину…ногти могли бы быть и покороче…скромность украшает продавца…а туфли у тебя в порядке!
Она предложила мне  практику. Все следующие три дня я продавала,  не приходя в сознание.  Это оказалось не так трудно и стало грандиозным открытием моей Личности. Я сказала себе, что эти люди всё равно покупают эту обувь, и какая в сущности разница, если она им не всегда идёт? Они идут на бренд, на магазин, на стоимость, и чем дороже и круче бренд,  тем лучше для них.  Не сразу, но мне удалось быть уверенной и при этом не навязчивой, а настойчивой, и улыбаться, и вдохновенно врать,  будто бы веря в то,  что ты говоришь.
 - Вам необыкновенно идёт!
 - Маловаты? Ничего,  обувь надо покупать чуть меньше,  зато она не растянется.  Наденете на влажную ногу,  но зато это же Гардиани! У него всё отменного качества! Как! Вы покупали обувь в Эко Ласе? Вы что! Там нельзя  покупать обувь.  Дешевле? Ну, и что!  Вы посмотрите на качество! Как сидит. Это же Вирджини!  Если будете покупать у нас,  будете носить по десять лет. 
На самом деле я быстро поняла,  что эти люди приходят сюда так часто,  что не успевают проверить качество. 
-  Колодка  прекрасно на Вас сидит! 
Меня взяли на работу,  и первые месяцы я вообще очень плохо понимала происходящее.  Я не давала себе опомниться и не хотела думать ни о чём другом,  кроме брендов,  продаж и своей зарплаты.  Все деньги я тратила на одежду и стилиста,  преуспела в этом и мне казалось,  что я счастлива. Наконец-то счастлива.  Я консультировалась с Айшет. Она была в восторге от моих успехов,  просила прислать фото в платьях, хвасталась новым знакомством с испанцем и клянчила у меня дорогую сумку и пару туфель в качестве свадебного подарка: она снова собиралась замуж.
 Я подружилась с брюнеткой. Её звали Вика, мы работали посменно.  У Вики было всё,  о чём мечтают тысячи: великолепные данные, стоящий муж, дорогая машина, большой дом в Подмосковье ( я была у них в гостях), в столовой с портретами художников XIX  века можно было играть свадьбы,  стабильная зарплата, поездки за границу…один раз я нашла на стойке забытую пачку с неизвестными таблетками.  Я подумала,  что их оставил кто-то из клиентов. Но через полчаса в магазин ворвалась встревоженная Вика и кинулась к стойке.  Я протянула ей таблетки. Она покраснела. Это были антидепрессанты.
- Спасибо. Мне без рецепта бы новые не выписали. А до приёма ещё месяц.
 - И давно ты их пьёшь?
 - Пару лет,  - призналась она.
 - Зачем? – я не понимала.
 - У меня панические атаки.
 - Что это?
 - Это такая гадость,  лучше тебя не знать.
Я вспомнила,  как иногда подменяла её,  когда она мчалась на приёмы к врачу.
 - Ива, только не говори никому. Меня уволят.
 - Тебя? Ты первый продавец в этом магазине.
Она выпила свою дозу и сказала,  что уже перепробовала всё,  но ничего не помогает.
 - Чем ты больна?
 - Я не знаю,  - в отчаянии сказала она.  – у меня всё время что-то болит…я проверяю то голову, то сердце,  то желудок…мне нет ещё тридцати, а я не могу завести ребёнка…никто не знает причину…помогает только психолог.  Она  дерёт такие бабки, сволочь…у меня вся зарплата на неё уходит…уже два года не могу вылезти.
Я была в шоке.
 - У тебя замечательный муж.
 - Он очень хороший,  - кивнула она и заплакала.
 - Ты любишь его? 
 - Я не знаю,   -  ответила она.  -  Я  очень боюсь всё это потерять.  Чёрт.  Надо переклеить пластырь.
- Что?
 - Пластыри. Я клею их в области живота и бёдер для улучшения кровообращения. Это же основа молодости кожи.
В магазин зашли покупатели. Я видела,  как Вика мгновенно преобразилась. Слёзы высохли.  Она  расцвела,   выпрямилась и понесла свою королевскую стать навстречу.  Продала несколько пар обуви и сумок,  ни разу не обнаружив своего состояния. Я была восхищена и подавлена.
С мужем мы почти не виделись.  Он пропадал на дежурствах,  а в редкие выходные лежал дома ничком, как умаявшийся пёс,  я вкусно кормила его из ложечки.  Раньше он всегда много говорил, а я слушала и думала о своём, потому что у меня не было его знаний и его ума. Теперь он больше молчал,  я гладила его по голове, стараясь взять у него часть этой страшной усталости. Один раз он сказал.
 - Ты стала какая-то другая, Ива.
 - Какая?
 - Не знаю, пока не пойму…но какая-то совсем другая.
Я начала ездить на выставки с Екатериной Васильевной.  Через полгода она решила,  что я достойна обрамлять её и сидеть по правую руку в ресторанах,  куда нас часто приглашали заказчики.  Сначала меня занимали те места,  где мы оказывались,  те блюда,  которые нам подавали. По правде сказать,  они были невкусными. Иногда адски невкусными. Но были оформлены красиво. Я слушала представителей итальянских брендов,  переводчиков и старалась вникать в суть. Вникать было особо не во что. Всё сводилось к простому пиару и умению преподнести товар.  Один раз в перерыве ко мне подошёл высокий толстяк лет сорока.  Его губы лоснились от телятины и вина. Он взял меня под ручку и посмотрел так,  как смотрят на дичь.
 - Вы работаете у Екатерины Васильевны?
 - Да,   - я вопросительно посмотрела  на него.
 - У меня мало времени,  - он взглянул на часы,  - что Вы делаете в эти выходные?
Я молчала.
У него зазвонил телефон.
 -  У меня дом в Сочи на берегу моря.  Вам понравится. Поехали со мной.  С Екатериной Васильевной я договорюсь.
Телефон смолк.
 - Я замужем,  - сказала я.
 - Ну, и что? Я тоже женат,  - простодушно пожал плечами он.
Телефон зазвонил снова.
 - Да, Глеб. Да. Сейчас буду.
 - Советую Вам подумать,  -  он  протянул мне визитку.  – Вас как зовут?
 - Ванька,   -  я взяла визитку, положила её в карман и забыла о ней.
 На следующей встрече толстяка не было,  его заменил сухой, поджарый дедушка с маленькими, въедливыми глазками.  Он сидел рядом со мной и подливал вино в пустеющий стакан.  У меня было плохое настроение, за окном стояла дождливая тёплая столичная зима, мне не хватало снега и мороза,  я заменила его вином и даже смеялась на едкие остроты моего соседа лет около шестидесяти.
- Вы прелесть,   - сказал он мне на ухо.  – У меня есть дом в Подмосковье.  – Положить Вам ещё икры?
 - Положите,  - весело подмигнула я.
 - Не хотите провести остаток вечера со мной?  - его плечи распрямились.
 - Я съела ложку икры,  допила бокал и ответила:
 - У моего любовника дом в Сочи с видом на море.
Он понимающе кивнул и налил мне новую порцию.
 - Вы были в Италии? Рим, Венеция, Пиза  - выбирайте! Берите отпуск и выбирайте!
 - Спасибо,  я подумаю.
А чтобы Вам было понятно,  кто я, вот,  - он протянул мне визитку.
Я взглянула на неё. Он был главным редактором какого-то  канала ТВ.
 - Извините, мне это ни о чём не говорит,   - улыбнулась я.
 - Как?  - он впервые по-настоящему удивился.
- Видите ли…у меня есть дурная привычка: я не смотрю телевизор.
 - Ну, да…Ваше поколение сидит в интернете...
 - А  ещё у меня нет образования. Зато в моих архивах есть бизнесмены, их больше всего,  как не крути..  один заслуженный журналист,  один депутат и сотрудник ФСБ…да, ещё  знаменитый писатель и милый мастер старинных часов…золотые руки!
 - Что Вы говорите!
 - Ну, да. Но главного редактора канала ТВ ещё не было…я подумаю над Вашим предложением.
 - Не затягивайте,  - сказал он.  – Самолёт может улететь с кем-то другим.
У меня было очень плохое настроение. Я  назначила время и дату вылета, продиктовав ему свои данные для покупки билета. А потом просто не явилась на регистрацию,  прислав сообщение о разыгравшейся мигрени. 
Но один мне понравился. Очень.  У него был далёкий,  ласковый взгляд, напоминающий ту осень,  которую мне было не забыть.  Я поехала с ним в его съёмную квартиру,  здорово выпила и чудесно расслабилась под нежными настойчивыми руками. Я поняла, что смогу.  Был волшебный вечер,  волшебный шёпот и волшебная полная луна…взгляд,  напоминающий ту осень,  сотворил чудо и он же заставил меня вздрогнуть и сесть на кровати в самый разгар любовной прелюдии.
 - что такое? – этот взгляд непонимающе уставился на меня,  переходя от нежности к бешенству.
- прости меня,   - сказала я и начала торопливо одеваться, включив свет и не глядя в сторону этого взгляда.
 - Ты  ненормальная. Девственница, что ли?
 - Да,  - сказала я,  - абсолютно голая, ничем неприкрытая девственница. Прости меня.
Я уходила в ночь.
 - У тебя деньги на такси есть?
 Я уже бежала  по улице, шёл снег, я не знала, где я нахожусь, всё вокруг опутывало поэтическое безумие поздней зимы. Отдышавшись в следующем квартале,  я села на ступеньки какого-то магазина под большим фонарём.  Ко мне подбежала большая мокрая собака.   Я гладила её и повторяла.
 - Это всё фальшивка. Фальшивка. Это не то,  что мне нужно. Не то…
Дома я нашла мужа при параде. Он сидел белее выпавшего снега, нависая над столом с холодным ужином. 
 - Я звонил тебе каждые пять минут,  начиная с семи часов.
 Ну,  конечно! Я наверняка забыла этот проклятый телефон в такси, когда писала ему сообщение,  мы ехали к моему новому другу, я что-то наврала мужу про позднюю раскладку товара…
 - Я где-то забыла телефон,   - сказала я и расплакалась.
- Ива, тебе плохо со мной.
 - Нет,  нет. Прости меня. Мы раскладывали товар до ночи…ты же знаешь,  какая у меня строгая начальница.
 - Да, конечно,  - рассеянно сказал он.
Он мне уже не верил.
- Я устала от этой работы…невыносимо устала…давай заведём ребёнка,  - неожиданно вырвалось у меня. 
Он вздрогнул.
 - Ребёнка? Я ещё не встал на ноги…
- Да, конечно,   - кивнула я.
 - Мне казалось,  что ты пока к этому не готова. Давай подождём немного.
 - Ты прав. 
С того момента я отчётливо видела всю свою дальнейшую жизнь.  Муж встанет на ноги. Он уже делает сложные операции, мы  перебрались в квартиру получше. Возьмём машину в кредит,  потом дом в ипотеку…  У нас будет двое детей…нет,  трое! Я буду хорошей матерью. Даже пойду учиться,  чтобы они не стеснялись меня.  И буду писать их портреты.  Мы будем отдыхать за границей. И иногда приезжать к тёте Лизе. Я обязательно покажу им свои любимые места.  Ущелья и вершины. Они уже подрастут, и будут скакать по тропам быстрее меня.  Когда я уезжала, то  поклялась,  что больше не приду туда никогда,  но разве можно что-то знать наверняка? У меня теперь другая жизнь, замечательный муж, я счастлива. В  конечном итоге время всегда побеждает любую боль и страсть.  Любую любовь.
               
                Июль 2016
Я взяла отпуск и вылетела в Невиномысск на юбилей тёти.  Весна прошла спокойно.  Я,  как и Айшет, пошла на курсы английского. У меня нашли хороший слух и прекрасную память.  И хоть этот скучный, холодный язык нисколько меня не трогал,  я с удовольствием учила его:  это снова заняло всё моё время.
 Тётя встретила меня в аэропорту. Она похудела,  призналась,  что болела всю зиму. Я встревожилась.
 - Ничего,  уже лучше,  - она махнула рукой. – что у меня может быть? Всё от нервов. Ты же знаешь: налоги, кредиты да клиенты.  Айшет мне помогает.  Она как-то повзрослела за этот год.  Ива, ну как ты?
Она пытливо смотрела на меня,  пытаясь заглянуть  вглубь. 
 - Всё хорошо.
 - Совсем другая стала…
 - Какая?
 - Не знаю. Но другая. Подумаю, скажу.
 - Я теперь по салонам.
 - Вижу,  - кивнула тётя,  - тебе идёт.
 Вечером мы накрыли стол на веранде кафе.  Я была счастлива. Прошёл год, как я уехала.  Прошла целая жизнь. Но сердце снова  йокнуло,  когда мы выехали на родную дорогу,  забилось и никак не успокаивалось. 
 - Вот,  за следующим поворотом справа будет река,  - бормотала я,  прилипнув к стеклу, - а вот в это дерево попала молния, а оно живо,  а здесь я когда-то наткнулась на шакала, меня спас дед Гиляй,  который шёл пешком  из  Теберды.
 - Не знала этих подробностей,   - сказала тётя.
 - Как он,  тётя?
 - Жив,  - кивнула она.
Я просияла.
Айшет ничуть не изменилась,  она вырядилась в брючный костюм,  который по её словам был трендом сезона,   уложила набок отросшие волосы и, как обычно,  болтала без умолку. На этот раз всё складывается удачно.  Скоро приезжает Томас.  Будет жить здесь, в Домбае, познакомится с бабушкой,  в августе свадьба.  Он такой классный, «я же присылала тебе его портрет»
 - Да,  - кивнула я, подливая себе домашнего вина.  – Знаешь тётя…я там находилась по ресторанам…но такой вкусной еды,  как у нас,  нигде больше нет!
- Ты бы меньше пила, Ива,  - покачала головой тётя.
 - Почему? Такого сливового вина,  как ты делаешь…ммм..я не найду.
 - Мне Тимур звонил,  -  тётя  выразительно на меня посмотрела.
 - Тимур?
 - Да…он всё рассказал.
 - Что он тебе рассказал?
 - Что ты… в положении. Он очень счастлив.
 - Но я ещё даже не была у врача!   - я в негодовании встала.  – Ничего ему не скажи…это неточно,  тётя.  Он замучил меня своими осмотрами. Один раз уже ошиблись.
- И всё равно постерегись.
Я вздохнула,  отпила ещё глоток и откинулась на спинку кресла, вдыхая этот свежий горный воздух,  от которого с непривычки у меня начала кружиться голова. Я думала о том,  как навещу завтра деда Гиляя, как он будет расспрашивать меня о Москве, а потом махнёт своей тяжёлой мозолистой рукой и скажет: «Всё равно у нас лучше!» И как я с ним соглашусь.  Я проведаю Серёжку, подарю ему пожарную машину, о которой он так давно мечтал,  он теперь взрослее…но я всё равно подарю ему машину,  мечты должны сбываться…а потом айпед. Может,  он уже научился читать… навещу тётю Хаву,  я привезла ей хороший крем от варикоза.
- Какие планы на завтра? – прервала мои размышления тётя.
 - Пойду гулять.
 - В ущелья?
 - И туда тоже.
 - Я обещала Тимуру,  что не буду отпускать тебя одну.
 - Но тётя!
 - Послушай, это опасно.  В этом году была снежная зима,  1го  мая   сошла лавина, погибли люди.
- Тётя, уже июль! Какая лавина? Не беспокойся.
- Да,  Ив,  - кивнула Айшет,  -  в Алибеке погибли  люди, представляешь? В нашем тихом месте…живёшь и не знаешь…каждый день как последний.
- Странно…Алибек –  спокойное ущелье.  Обычно лавины бывают в Аманаузе.
 - И твой Бахтияр тоже там был,   - Айшет подлила себе вина из графина.
 - Что?
Тётя хлопнула Айшет по затылку.
 - Что ты говоришь, дурочка?
- Бахтияр?
 - Нет, ты не поняла, я…оговорилась.
- Бахтияр? – я не узнала свой голос.
Айшет замялась.
 - Айшет,  - я встала,  - пожалуйста, скажи мне.
 -  Ива, ну что тебе сказать? На дворе трава на траве дрова, всех скороговорок не перескороговоришь не…Ива, пусти меня!
Кажется, я схватила её за руку и потащила к себе через стол. Раздался звон стекла – большое малиновое пятно поползло к моим ногам: я опрокинула графин с вином.
 - Он пропал. Его не нашли.
 - Бахтияр? Пропал?  - я отпустила Айшет,  внимательно посмотрела на неё,  потом на тётю Лизу и поняла,  что это правда.
Тётя Лиза вздохнула. 
 - Всё равно кто-нибудь скажет ей об этом. Всегда найдутся желающие. Вот ты телевизор не смотришь,  а сюжет был по центральному каналу.
Я молчала.
 - Там снимали какой-то фильм,  - тихо сказала Айшет,  - ты мне чуть руку не сломала. 
- Фильм? Какой ещё фильм?
 - Ты путаешь,  девочка,  - встряла тётя.  - Фильм должны были снимать позже.
 - Как это? А лавину кто вызвал,  по-твоему? Пустили лыжника, он должен был съезжать перед лавиной. Они её вызвали. Ну, и что-то там пошло не так. А ущелье почему-то не закрыли. Там были туристы.  Несколько погибло,  и не всех нашли.   
- Бахтияр никогда бы не пошёл туда,  где лавиноопасно! – прошептала я,  - это ошибка.
 - Я же говорю тебе: там снимали кино!
 - Что за бред!
 -  Я смотрела сюжет. Лавину случайно зацепил один экстремал.
- А при чём здесь Бахтияр? То ты говоришь,  что вызвали специально,  то,  что случайно. Я не понимаю.
- Я уже точно не помню!  Что ты орёшь на меня!
 - Я не ору!
 - Показывали его фотографию.  Странно то,  что вся его группа вернулась. А он нет. 
  Я молчала.
- Он якобы сказал им подождать, и пошёл вперёд,  так как услышал шум. И не вернулся.  Вроде бы его накрыла повторная лавина. Но его не нашли.
  - Он не мог,  - я покачала головой,  - не мог так поступить.  Не мог!
- Ива,  - тётя Лиза взяла меня за руки.
- Об этом весь посёлок месяц говорил.  Ну,  ты даёшь,   - Айшет потрясённо смотрела на меня,  -  я-то  думала,  что ты давно забыла его…он спрашивал о тебе однажды. 
- Когда?
 - Ещё в прошлом году…в нашем кафе.  Попросил твой телефон,  я не дала.
- Почему?
 - Уймись, Иванна!   - тётя хлопнула кулаком по столу,  - приди в себя!
- Он знает эти места лучше любого местного, он говорит с горами на одном языке, он любит их больше, чем кого бы то ни было,  он не мог!  - закричала я,  - не мог!  - я выбежала из-за стола и кинулась в сторону улицы,  чуть не сбив с ног Марийку.
 - Иванка? – она сгребла меня в объятия,  - какая ты стала…кто бы мог подумать! Какая красавица!  А я всегда говорила тёте Лизе, я всегда пророчила тебе большое будущее. Ты плачешь? Моя девочка!
Мы вернулись за стол.
 – Это слишком…слишком нелепо!  Если бы он погиб,  я бы знала!
- Успокойся, Ива. Успокойся. Стыдно. Стыдно замужней женщине так распускаться.   Марийка, пойдём, я покажу тебе новую кухню,  - тётя увела Марийку. 
Айшет занялась осколками от графина.
 - Ты права,  тётя,  - тихо сказала я.  – Так его не искали?
 - Искали, - ответила мне из-под стола Айшет…но новостей нет. Ты же помнишь, в нашем посёлке люди знают,  где находится иголка в стогу сена у тёти Хавы,  если она расскажет об этом залетевшей осе.   
Больше я ни о чём не спрашивала.  Вскоре пришли остальные гости – тётины подруги. Мы пели песни,  танцевали, пили и ели от души.  Я тоже танцевала, пила и  пела.  А внутри меня зрело что-то гигантское.  Беспощадное и ясное, как месяц над нашим кафе.

                - 
Поздно вечером я позвонила мужу и несколько минут молчала.
 - Алло, Ива, алло! – я слушала его голос,  глядя на близкие огни в посёлке.
 - Я просто так,   - наконец, сказала я.
 - Я люблю тебя,  - сказал он.
 - Я хотела ... – я запнулась.
 - Слушай,  -  он был в радостном возбуждении,  - я решил взять машину в кредит,   уже нашёл подходящий вариант.  Как тебе Порше Кайен? Подержанная, правда, но в отличном состоянии.   Думаю,  надо брать, пока хозяин  не передумал.  Нам теперь будет нужна машина.  Хотел дождаться тебя, но,  боюсь,  уйдёт. Ивушка! Ты меня слышишь?
 -  Ты же знаешь,  я ничего не понимаю в  машинах.
-  Ещё год назад ты ничего не понимала в итальянских марках.
-  Да,  - согласилась я.
 - Так мне брать?
 - Бери,  конечно. 
 - А что ты хотела мне сказать?
 -  Ничего такого,  уже не помню, я что-то устала сегодня…да, да…да. спокойной ночи!
 
Выпуск новостей,  который я нашла в интернете, частично подтвердил слова Айшет.   Лыжники-экстремалы отрабатывали трюки на склонах для фильма.     Один из них при спуске  зацепил мощный снежный пласт. Гора озверела. Никто не ждал подобного в это время года. Невиданной   силы лавина… рыхлый снег…страшная халатность со стороны организаторов …задело туристов, несколько человек погибло,  несколько пропало без вести. Поиски успеха не принесли… Это была какая-то странная, нелепая история,  в которой никто не мог и не хотел разбираться. Я бы ни за что в неё не поверила,  если бы не увидела его фотографию в новостной ленте…это был Бахтияр. Меня ошпарило. Я ещё немного посидела на веранде, а потом встала,  спустилась в погреб и без труда нашла там все свои горные вещи, начиная от ботинок и пухового спальника и заканчивая  фонариком,  заботливо упакованным тётей в боковой карман рюкзака.  Через два часа я была собрана и экипирована. Дом спал.  Я села за столик в кафе, под стареньким рисунком белой лошади – одной из немногих уцелевших работ той поры, зажгла свечу,  открыла толстую коричневую тетрадь, вырвала лист   и написала:
«Дорогая тётя.  Я не хочу уходить,  не попрощавшись.  Но я боюсь говорить об этом. И  никогда не смогу объяснить тебе,  почему я так поступаю.   Я знаю  всё, что ты мне скажешь:
 - В горах женщину без мужчины ждёт верная смерть.
- Ты права.   Сначала жизнь отняла у меня Алибека, теперь Бахтияра.  И  если я останусь,  то  умру раньше, чем наступит завтра. 
-  Ты замужняя,  Ива.
 - Ты права, тётя.  Но мир качнулся.
- Твой муж любит тебя.
 - Ты снова права.   И я очень  старалась… Я думала,  что у меня получится…жить, как большинство. Человек же ко всему привыкает.  Но я проиграла.  Я так и не смогла его полюбить.
-  Если бы ты верила...если бы ты Аллаха  боялась…
-  Моя вера,  моё сердце говорят мне, что я должна найти Бахтияра. Живого или мёртвого. И горы помогут мне.
-  Выколи мне глаз, ты больна,  Ива.  Боже,  Боже...ты будешь мёртвому рассказывать о любви? 
- Если  так, то я узнаю об этом. И горы помогут мне.
- А если ты и правда носишь ребёнка?
-  Прощай,  тётя.
-  У тебя нет сердца,  Ива. У тебя нет сердца!
Я очень люблю тебя…  Передай,  пожалуйста, подарки,  которые я привезла, людям,  которых я здесь напишу. А Тимуру передай…( я вырвала ещё один листок) и сказала «Прости» 
Я оставила записки на столе,  проверила документы,  надела рюкзак,  который показался  мне стопудовой гирей, открыла дверь и вышла на веранду – тётя сидела на улице под деревом  при полном параде,  пила чай и смотрела на меня бессонными глазами.  Я застыла.   Должно быть,  она проскочила наружу,  когда я собирала рюкзак в подвале.
 - Ты бы чай попила на дорожку.
- Тётя!
 - Далеко собралась?
Я сняла рюкзак и села рядом.
 - Далеко не уйдёшь! Тебя остановят погранцы… закончатся продукты…скоро вернёшься.
 - Нет,  тётя.
Она слабо махнула рукой.
 - Я не удивлена…Тетрадь оставь…смоет дождями…у меня только лошадь твоя и осталась.
 - Хорошо…
Я пила чай и записывала это событие,   а тётя смотрела на меня,  подперев ладонью щёку.   Она думала,  что я от горя сошла с ума…а я чувствовала себя счастливой,  как никогда. Моя душа вырвалась.  Вырвалась! Я наконец-то, впервые за долгое время,  слушала своё сердце, а не разум. Я не знала,  что будет дальше, но я ступила на свою дорогу. 
Уже брезжил рассвет…
Я допила чай. 
 - Знаешь, Ива,   - вдруг сказала тётя,  ты,  конечно, спятила,  и наверное нельзя так сейчас говорить…но на твоём месте я поступила бы точно так же.
 - Тётя!  - вскрикнула  я в изумлении.
 - Нельзя так сильно любить,  - вздохнула она,  - нельзя…но куда денешься.   Тебя всё равно не остановишь.
Я надела рюкзак.  Мы обнялись и я пошла,   взяв с неё слово,  что она будет пить таблетки от давления строго по назначению врача…
                -   
Кто поверит в такое в наши дни?  Когда любовь давно затерялась в бесконечном потоке товаров и услуг? Не выдержала гонки, просочилась  сквозь песок, ушла под землю  и сдохла там в кротиной норе, так и не увидев света.  Впрочем, никто не знает,  что такое любовь.  Каждый понимает её по-своему.   
                - 
Я закрыл тетрадь. За окном было темно, часы показывали одиннадцать. Скрежет ключа и громкий смех вывели меня из оцепенения. Я вскочил,  быстро оделся и,  не проронив ни слова, вышел на улицу.  Там было тихо и морозно.  Снегопад закончился. Я зашёл в круглосуточное кафе гостиницы, взял кофе, сел за столик с кипой журналов, бессмысленно листал их  и курил до рассвета.  А когда заработали подъёмники,  поехал наверх. Я хотел увидеть фиолетовое море,  о котором она писала, её горное море и волны кварца  по хребтам. Я смотрел вдаль, вглядывался в вершины, чертил носком ботинка рисунки на снегу и ёжился от холода. Я долго стоял там, наверху…но так ничего и не увидел.  Был рынок, где местные   женщины в платках торговали сувенирами, чачей,  вязаной одеждой,  игрушками и разной мелочью подобного рода.  Рядом на небольшом пятачке ютились многочисленные кафе и подъёмники. Я проехал все уровни до конца, и на каждом из них картина повторялась.  Я видел верблюда, встретил снежного человека с испитой рожей,  лаек, нутрию и горного барана. В одном из кафе у стены рядом со шкурой медведя стояла забытая кем-то гитара.  Продавщица вынесла ценник.  Из больших окон я увидел первых лыжников.  Они  парили над склонами, яркими точками мелькая по белой, неровной скатерти, и исчезали за поворотом.  Я пил горячий глинтвейн и любовался ими.  Гора оживала.
 Я спустился вниз,  собрал вещи,  расплатился за гостиницу и пошёл в кафе «Приют».   Не пришлось ничего объяснять.  Лиза была занята: заехала большая группа туристов.   Я не решился докучать ей, положил тетрадь на стойку и вышел.
Внизу,  у проката лыж,   уже собралась толпа.  Я подошёл к одному из местных, отпускающих товар.
-  Что желаете? – привычно проговорил он. – Лыжи? Санки? Лошади?
- Скажите,  -  начал я,  -  я ищу инструктора.  Бахтияр. Лет сорок,  невысокий такой, бородка у него, тёмные волосы.
- Бахтияр…бородка… у нас  все такие,  -  протянул человек,  - он местный?
- Нет.  Он пропал здесь около года назад во время схода лавины,  когда кино снимали. Не знаете,  он жив?
- Не знаю,  - покачал головой человек,  - у нас тут своё кино каждый день. На Кавказе постоянно сходят лавины. Постоянно гибнут люди. Будь осторожен.  Ботинки, как я вижу,  у тебя  не очень.
- Это правда,  - кивнул я.
 - Не ту фирму выбрал.  Хочешь у меня купить? Первый сорт! Размер не подошёл. На тебя сядут.   
- А художницу,  внучку тёти Лизы, знаете? 
- Возьми, не ошибёшься! Хорошо уступлю! Не хочешь?
Я молчал.
-  Внучку знаю,  -  сказал он,  но давно не видел.  Некогда,  - он развёл руками,  - работы много,  - хорошо уступлю. Недорого!
Я услышал своё имя и настойчивый сигнал машины: меня ждали друзья. Я присоединился к ним, и мы тронулись. Дорога до Теберды петляла среди гор, ели касались стёкол, провожая нас снежным водопадом,  посёлок  остался позади.  Верил ли я в эту историю?   Конечно,  нет.  Всё моё существо с его опытом и прагматичностью стёрло в порошок   эту тетрадь.  Вероятно, она была обыкновенной фантазёркой,  эта художница.   Вот только…я обернулся назад.  Снова мело. Видимость ухудшалась.  Я смотрел на слабый,  убегающий след от нашей машины, и видел её: она шла вперёд,  сквозь метель, слегка согнувшись под тяжестью рюкзака... согнувшись, но не надломившись.  Она шла - и все горы пропускали её, она шла -  и все звери понимали её,  она шла -  и все реки несли её вперёд, пели птицы, спасал от ненастья лес, покрывало цветов дарило тепло и ночлег.    Она любила этот край.  И Бахтияр его любил…
Вот,   и всё.  А что будет и что останется  – спросите у гор.  У рек спросите. Они мудрее нас.  Реки, текущие из ущелий Аманауз и Домбай -Ульген – две реки, которые сливаются в одну. Она точно останется…
Я  снял куртку  и вдруг увидел  скомканный листок на полу. Видимо, он выпал из тетради и задержался во внутреннем кармане моего жилета.   Я развернул листок и узнал её почерк -  последний привет из Домбая:
« Я утешала его, а он плакал и мычал что-то своё. Я поняла, что он опять упёрся и был в том мире, из которого я не могла его вытащить. Тогда я прижала его к груди и баюкала до тех пор,  пока он не уснул. Баюкала и повторяла, как мантру повторяла: «Не плачь, мой милый, я нарисую тебе слона…двух слонов…говорят,  что если собрать семь штук,  то счастье будет полным…спи, родной,  спи крепко…и тогда ты увидишь край.  Дивный край, где птица летает,   не обременённая ничем,  но всегда возвращается к истоку,  прорастает семя там,  где   нет жизни для больших исполинов,  где свобода в каждой травинке и солнце такое большое,  что кажется,  его хватит на всех…»