1951-52. Школьные годы. 5-й класс 2

И вот начались занятия. Было непривычно, что учителей теперь было много, а не один, как в начальной школе. С первого же дня класс распался для меня на две социально-экономические группы. Основанием для такого разбиения послужило качество пионерского галстука. У «буржуев» галстуки были шелковые и алые, а у «бедняков», к которым принадлежал и я, – хлопчатобумажные и грязно-красные. Конечно, мне тоже хотелось иметь шелковый галстук. Я подолгу вертелся у прилавка в магазине культтоваров, где шелковый галстук стоил почти вдвое дороже хлопчатобумажного, но дома о своем желании не заикался.

Но вот что интересно: моя подсознательная статистика показывала, что дети  с шелковыми галстуками меньше хулиганили и лучше учились. И, несмотря на идеологияческую неприязнь к «буржуям», именно с этими ребятами, которых я уже отличал с первого взгляда не только по галстукам, мне хотелось общаться в первую очередь. Однако у этого желания был сильный противовес: я не любил навязываться. А предлагать свое общество корректно сам не умел и научить меня было некому...

К пятому классу у меня стало проявляться чувство влюбленности. Среди двухсот пятиклассников выделить привлекательную девочку труда не составило. Ее звали Люсей. Она сразу показалась мне намного превосходящей меня и по воспитанию, и по развитию, и потому с первой взгляда меня очаровала. Каждую перемену я вертелся возле нее, она училась в 5-а, я – в 5-в…

Однажды Люся была дежурной по этажу. Она стояла в дверях своего класса, и я решился пройти в ее класс мимо нее. Чем мое поведение ее не устроило, я уже вспомнить не могу, но затрещина запомнилась на всю жизнь. После этого моя влюбленность как-то быстро поостыла (и когда после окончания школы она вышла замуж за моего одноклассника, меня это никак не взволновало, но... задело).

Вскоре после этого моим кумиром стала одноклассница Наташа. Во-первых, она была отличницей, а во-вторых, несмотря на свой небольшой рост, бегала шустрее всех в классе (я же, напротив, бегал медленнее всех…). А так как я принадлежал к тем ребятам, которые стеснялись обнаружить свою влюбленность, то, естественно, Наташе ничего о своей симпатии к ней не говорил: я просто любовался ею…

Дома мои мысли о Наташе подогревались часто передаваемой по радио песней:
«Мы с тобою не дружили,
Не встречались по весне,
Но глаза твои большие
Не дают покоя мне…»

К великой грусти, с середины третьей четверти Наташа на занятиях больше не появлялась. В классе никаких разговоров по этому поводу не было. Много позже я узнал причину: острый порок сердца. Встретил я ее только через семь лет, уже после окончания школы. Из миниатюрной и шустрой девочки она превратилась в очень полную женщину. Меня, непутевого, она забыла, а напоминать ей о себе я постеснялся…

Я не знаю случаев, чтобы кто-нибудь из родителей относился бы с уважением к интимным чувствам детей. Влюбленность поднималась на смех, что нередко приводило к трагическим последствиям. Наверное, в целях самозащиты в моде у детей были всякого рода шифровки, не доступные взрослым. Из них запомнилась лишь одна: 5-15-25, что означало: я тебя люблю. Ребята эту условность знали, но вот вопрос: знали ли о ней девочки?..

***
В моей жизни не раз доводилось встречать диковинные растения и животные. В сумрачный сентябрьский день 1952 года, идя по внутренней лесной дорожке поселка, я увидел на земле два мертвых жука. Их размер был впечатляющим: сантиметров по пять в длину! И несмотря на мое постоянное пребывание в лесу, мне за последние полвека такие огромные жуки больше ни разу не попадались.

Я уже писал, что в послевоенном Подмосковье климат был очень влажный. Сейчас я вспомнил одно наглядное доказательство этого факта: почва под любой елью была сплошь покрыта молодыми елочками, а все ирригационные канавы в еловом лесу стремительно зарастали молодой порослью…

Однажды в холодный, с заморозками, ноябрьский день по пути в школу я услышал под мостом стоны: внизу под мостом, обхватив руками сваю опоры, лишь в ночной сорочке бултыхалась женщина. Я стал останавливать прохожих. Где-то через полчаса появился мужчина с толстой веревкой. Спустившись под мост, он обвязал веревкой тело женщины, после чего всем скопом подняли ее на мост. Выяснилось, что женщина хотела утопиться после семейной ссоры…

Как-то проходя по мосту с Вовкой Щелгачевым, он, вездесущий проныра, сказал, что недавно милиция гналась за одним грабителем, который награбленное – золотые часы (очень дорогая  вещь в те годы) – выбросил в Серебрянку. В то время глубина реки у моста составляла метра четыре, к тому же на дне был также толстый слой ила. Так что отыскать «клад» не представлялось никакой возможности…

…А тем временем моя жизнь – и в школе, и дома – неотвратимо превращалась в пытку. Фабричная шпана устроила в классе настоящий террор. Каждый защищался сам за себя. Поэтому вся агрессия сосредоточивалась на самых слабых, каковых вместе со мной в классе было трое. Шпана сидела на последних партах и во время уроков беспрерывно расстреливала сидящих перед ними слабых ребят из рогаток. О нормальной учебе не могло быть и речи. А на переменах школа превращалась в пыточную камеру с изощренным садизмом. Так что средневековые пытки я познал и на своей шкуре…

Дома же начал самодурствовать отчим. Однажды я не вытерпел и поехал на работу к маме, которая в то время работала приемщицей стеклотары в Москве в овощном магазине на Солянке. Меня не интересовала ее реакция на мой краткий рассказ – с меня было довольно того, что мне было хорошо и спокойно. Я быстро вошел в курс работы и дважды по часу работал за маму.

Четверг 5 марта 1953

О смерти Сталина я вместе с родителями узнал из утренней радиопередачи. А в школе после второго урока всех учеников с нашего этажа построили в коридоре. Полная, партийного вида женщина-завуч траурным тоном сообщила о смерти вождя. На ее глазах выступили слезы. Заплакали и некоторые ученицы. По случаю национального траура нас, к нашей радости, отпустили по домам…

Кто был для меня Сталин? Совершенно четко помню мое восприятие вождя: пустое место! Собственно, почти таковым было отношение к нему и в доме, хотя отчим выписывал «Правду» и регулярно следил за политическими событиями. По крайней мере, я не помню, чтобы он выражал какие-либо эмоции в адрес Сталина. Мама относилась к нему вообще с холодком. И даже ХХ съезд КПСС не вдохновил их высказываться о бывшем Хозяине более откровенно.

С холодком относилась мама и к советской власти вообще. Причиной для такого отношения послужила принудительная коллективизация и лишение ее (естественно, и меня) права на возврат в Москву. Мама часто рассказывала о том, как со двора уводили в колхоз ее любимую лошадь. Советскую власть она воспринимала как погоду: какая бы она ни была, а деваться некуда…

Отчим немного симпатизировал советским военным вождям – Буденному, Ворошилову, Жукову. Почему он следил за политикой (только по официальным СМИ), для меня так и осталось загадкой…

9 марта 1953

К похоронам Сталина я отнесся равнодушно. Вовка Щелгачев пригласил было меня поехать на прощание с «Отцом всех народов», но я отказался. А в полдень 9 мая, в момент погребения вождя, я стоял на дороге Новая Деревня – Пушкино (возле дома). Ровно в 12 загудел гудок фабрики «Серп и Молот». Была оттепель, влажный снег был чистым, поскольку экономическое развитие страны еще не началось…

Продолжение следует.
=================
На фото: Дорога от станции Пушкино до Новой Деревни. Ок. 1968 года. Наш дом – на уровне грузовика справа.