Джек Гилберт - Забытое наречие сердца

Как удивительно, что язык способен почти что иметь значение,
но тревожит то, что не вполне. Мы произносим: "Любовь",
мы произносим: "Бог, Рим и Митико", мы пишем, и слова
неверно трактуют все это. Мы говорим: "Хлеб" и он имеет значение в соответствии той или иной народности. Во французском языке нет слова, обозначающего дом,
и у нас нет слова для обозначения точного наслаждения. Народ
в северной Индии вымирает, поскольку в их древнем языке
нет слов, выражающих нежность. Я мечтаю
об утраченных словарях, которые смогли бы выразить то,
что мы больше не в состоянии выразить. Возможно, Этрусские тексты сумели бы
в конце концов объяснить почему четы возлюбленных улыбаются на своих надгробьях.
Но возможно, что и нет.
И когда были переведены сотни
таинственных Шумерских скрижалей,
они казались регистрациями деловых операций. Но, что если
они представляют собой поэмы или же псалмы? Моя радость
заключается в том же, в чем и радость дюжины Эфиопских ослов,
тихо пасущихся при утреннем свете.
О Господи, ты еси- соляные плиты и медные слитки,
что столь же велики, как созревший ячмень, гнущийся под порывами ветра.
Её груди являют собой шестерых белоснежных волов, навьюченных рулонами длинноволокнистого Египетского хлопка.
Моя любовь - сотня кувшинов, наполненных медом.
Судовые грузы хвойного дерева - это то, что мое тело хочет сказать твоему телу. Жирафы - суть этого желания во тьме.
Возможно, что Минойский спиральный рукописный шрифт представляет собой не язык, но карту.
Но у того, что чувствуем мы сильнее всего - нет имени, лишь янтарь, лучники, корица, лошади и птицы.

How astonishing it is that language can almost mean,
and frightening that it does not quite. Love, we say,
God, we say, Rome and Michiko, we write, and the words
get it all wrong. We say bread and it means according
to which nation. French has no word for home,
and we have no word for strict pleasure. A people
in northern India is dying out because their ancient
tongue has no words for endearment. I dream of lost
vocabularies that might express some of what
we no longer can. Maybe the Etruscan texts would
finally explain why the couples on their tombs
are smiling. And maybe not. When the thousands
of mysterious Sumerian tablets were translated,
they seemed to be business records. But what if they
are poems or psalms? My joy is the same as twelve
Ethiopian goats standing silent in the morning light.
O Lord, thou art slabs of salt and ingots of copper,
as grand as ripe barley lithe under the wind's labor.
Her breasts are six white oxen loaded with bolts
of long-fibered Egyptian cotton. My love is a hundred
pitchers of honey. Shiploads of thuya are what
my body wants to say to your body. Giraffes are this
desire in the dark. Perhaps the spiral Minoan script
is not language but a map. What we feel most has
no name but amber, archers, cinnamon, horses, and birds.