Воют совсем не по-волчьи тут волки

Листов пожелтевших касаюсь, не веря,
что текст откровенья живее легенд.
Когда-то он    Гоголю   повесть навеял,
и тот не на    выдумке   сделал акцент.

По строчке дрожащей церковного служки
домыслю вкраплённого ужаса гнёт.
По кляксам с пера, как по ядрам из пушки,
я тайны пойму удручающий вход.

От летописей, явно подлинных, вредным
для психики тянет кошмаром в ночи…
…На мёртво-сухих и поваленных ветром
деревьях   проклятие   век свой влачит.

Среди сухостоя ни троп не осталось,
ни гнёзд бывших птичьих, ни нор со зверьём.
Сплошной и корявый кустарник на старость
колючки завёл – не срубить топором!
                *             *             *
Жутью дремучей повеет отсюда,
коль заблудился кто тут.
Если не пьян, то померкнет рассудок.
Ноги откажут в последний миг суток,
как от мистических пут.

Воют совсем не по-волчьи тут стаи.
Чей щелкнул клюв: заклюю!..
Блеют незримо с издёвкой отары.
Мерзкая тень с ликом подлинной твари
жмётся, урча, к валуну.

Непроницаемо чёрные хмари
вечно тут ловят луну –
Ночи-Разбойника алчные шмары.
Брошенной церкви застыли кошмары,
словно бы в вечном плену.

Да, это демоны    Вия,    без спору!..
Призрак спустился с холма,
к ветхому гробу в полночную пору
в церковь спешит, словно ищет опору:
«Что ж не приходишь, Хома»?!