I. Д Артаньян и нелубочная эпоха

  (Фрагмент из романа "Миледи и все, все, все". 2-й том, 17 век.
    Предыдущий фрагмент http://www.stihi.ru/2016/09/19/4262)

Герой, незваный гость он иль подарок,
скорей кумир наш, чем в шкафу скелет,
на фоне позабытых иль бездарных.
Роман о нём вберёт любой секрет.

Роман всё ж посолидней, чем буклет
о славном парне из времён нестарых.
Четыре века прочь! Замены ярых
поклонников его на вялых НЕТ!

Судьбы своей хозяин иль клеврет,
улавливал ли он подмену в храмах
людской Любви и Веры? или нет?
Он сам себя прославил в мемуарах:

для недругов – явление в кошмарах,
а в дамских будуарах  – вип-клиент,
способный на тончайший комплимент,
но и рассказчик о боях кровавых.

В больших объёмах чтения и в малых
он часто брал , коль речь о книгоманах,
воображенье наше на таран.
Чуть не забыл, как звали. Д'Артаньян!..
            .            .            .
Герой, коль углубляться в рассужденья,
умел напрячься из последних жил.
Суровый край его месторожденья
на душу отпечаток наложил.

Был с юности ярлык ему присвоен:
«скорей воитель, чем интеллигент».
Тогда же пыл сердечный стал удвоен:
был в сердце смел романтик и прав воин.

Насколько он достоин был легенд,
настолько был удачлив и проворен.
Короче, он – гасконский экстраверт –
едва ли создан через трафарет.

Герой наш по-мужски мог быть красивым,
не хвастая особой красотой.
Умом он жил своим, но с борзотой.
Упорством же блистал порой ослиным.

В амурный мог     загул      (но не в запой)
уйти он, впрочем, всё ему по силам.
Средь женщин замечательных собой
и  сам  сверхзнаменитостью     прослыл     он.

Однако же по истине простой
всем мил не станешь, ибо не святой.
Кому – пригож, кому-то – нестерилен.
Кому-то бог, кому-то – козлодой.
Одним – и      Аполлон      не сексапилен,
другим – и чёрствый      хлеб      был вкуснотой.
            *            *           *
Рос крепким сук веков, но всё же спилен
был Временем, оставшись за чертой...
Французских похождений  русским стилем
не смазать бы, гонясь за суетой.
Век явной власти лувров и бастилий
теперь для нас немыслимо седой.

Взяв Времени весло, пора     грести    им.
Запомнится ль герой как молодой,
с извилинами или без извилин,
мне кажется, что вывод очевиден:

для нас мир похождений – тот надой,
которым дух насытит нам герой.
За рамки его века мы не выйдем,
но краски в нём    попутаем    порой…
.            .           .
...Картины панорамные уместны.
К Истории получим     недовес    мы,
коль к нашему герою  общий круг
на вкус не подберём, на глаз и слух...
И пусть не все герои вам известны,
забавны или даже интересны
вливанием в читательский досуг,
в романе все реальны и телесны
от венценосцев Франции  до слуг,
пусть об иных дошли лишь ложь да слух.

Начнём с второстепенного: прелестны
в массовке все от бонз до потаскух…
На вид ни Донкихот, ни Вини-Пух
(и в    звёздном    он не числится реестре),
граф де Шале как главгардеробмейстер
Людовика входил в элитный круг.
Граф в двадцать семь не бегал от подруг.
Любил их и в Париже, и в предместье,
и даже вызывал им повитух.

Пыл и тщеславье были в нём на месте.
Страдал и восприимчивостью к лести,
и для  любви  он (страстной)  не потух,
хотя и понимал, что страсть – недуг.

Была ль предметом страсти дама крести,
иль может быть, к несчастью, дама пик,
неважно, только граф с ней пообвык
по лезвию ножа ходить без чести,
сочтя ту даму лучше прочих бестий.
             .           .           .
– …Граф, мне просить вас, чтобы вышли вон?!
  Вас видя, я как будто ем лимон.
– Вы можете, насмешливостью славясь,
  изжить меня, меняя даже тон.
  На вас обижусь, но не как мерзавец.
  Для вас сыграю  евнуха, пардон!
  Из шпаги превращусь я в эспадрон!
  Я к зеркалам испытываю зависть,
  что с вами тут всегда, со всех сторон.
  Я прогнан вон, но у меня  душа есть,
  чьей доброте мой разум подчинён. – 
граф сел. – Я верю,    что, будь так черно
   всё в нынешнем моём, Судьба б вмешалась.

Мари вскочила: – Граф! Исключено! –
упала снова в кресло и зажалась.
Граф прыгнул, как цыплёнок на пшено:
– Насмешливость у вас или шершавость?
  Моё-то естество увлечено
   лишь вами, а у вас в ответе – шалость!
– Стремленье млеть  и впрямь в нас схоже, но
  уходит дымом всё, что сожжено,
   а страсть уйти способна, как прыщавость.

– Сударыня, никто, как оказалось,
затмить вас не способен. Решено.
– Устала, граф от вас! И только жалость,
а вовсе не нужда моя в шальном

мешает объявить вам: всё, финита...
– О, нет! Других не надо мне ролей!
   Уж лучше  порученье  мне верните,
   которое  отверг  я, дуралей.
– О, граф! Вы сразу стали мне родней!
– У вас вновь ярче роз горят ланиты.
    Вы – бог и светоч собственной планиды!..
            .           .           .
Повеса не терял впустую дней.
Условно нападая в обороне,
совсем нетрудно грозно хмурить брови.
Граф – сам себе башка, ему видней,
в кого влюбляться всласть, а с кем быть в роли
любовного партнёра без детей.

Как мурку отличить мог от хавроньи,
так сходу был способен прохиндей
отсеять нимфоманок от б*****.
Не жалко было злата на шевроны,
уловок, чтоб не выглядеть бледней,
пусть граф отнюдь не первый богатей.

Как только честь самца его – в уроне,
в мозгах его – то вьюга, то метель.
Шатенкою любуясь всесторонне,
граф искренне все силы и здоровье
(при том что он, увы, не Прометей)
потратил бы на ту, кто всех милей.

Ни в флирте, ни в любви б не  оплошал он
и фору дал бы многим парижанам.
Но сох он по Мари, хоть околей!
То яд воспринимая, то елей,
делясь с ней чувством,  на сердце лежалым,
граф, содрогаясь, был  покорен  ей.
С «осой» он  солидарен  был, верней,
граф де Шале её стать должен жалом…

Пусть в тайне, а не с визгом всех свиней,
не вдруг потенциально  угрожал он
прелату, убеждён в его вине,
а вовсе не из тяги к новизне.

Нам граф уж не  поведает,  пожалуй,
отравленным кинжал был или ржавым,
с которым тёрся в грязной он возне…
Мари он видел каждый день во сне.

Кем выглядит в глазах её?  Поджарым
бойцом иль хлипким бездарем?  Ясней
покажет сам: герой иль ротозей.
Предстанет много больше возмужалым…

Сказала о прелате дама с жаром:
– У нас уж от него невроз, а змей
плевал на всех, пример всем негодяям!
Живуч наш кардинал, неувядаем…
К Мари стремился граф не за приданым.

Любая для него угроза, с ней
делимая,  Господним станет даром –
граф знал и убеждался всё сильней.
Порой, амурным исходя нектаром,
он пыжился, но делался смешней.

Рисуясь живодёром и вандалом
(мол, только с дамой может быть нежней),
и рад сам заносить всегда хвост ей,
граф эмоционально вскрылся шквалом,
ответив даме, как нельзя острей:

– Воистину смешаем гада с калом,
а ставленников новых обласкаем
заранее хоть завтра, не поздней.
Мари шипела: – Вездесущ злодей,
но в летней резиденции своей
бывает чаще, больше досягаем.

– Мы с вами в заговорщиков играем,
а я хочу мечтать о вас вольней.
В мечтах о вас жизнь видится мне раем.
Мы за любимых дам и умираем.

Я зверски в вас влюблён! Я ошалел!
– Да. Зверски иль бесовски. Даже с хмелем.
В вас бес  нетерпелив,  граф де Шале,
но общее, что с вами мы имеем –
пока что ваша  цель,  де Ришелье.
Хотя в вас есть упрямство, как в осле,

мечты прельстить меня сродни химерам.
Нет, вы, граф, забываетесь на счёт
меня!  Став королевским костюмером,
не вейтесь мухой! Я вам тут не мёд!
Ушли от цели! Стали лицемером!

А совесть вас не жмёт ли?!      – Вроде. жмёт.
Подписывался кровью, а не мелом…
Да всех своих врагов мы перемелем!
– Ну да, на обещанья вы не жмот.

– Мария, разве ж кто-нибудь дерзнёт
сей подвиг совершить, как я намерен!
Так станьте же моей!  На целый взвод
вам хватит страсти!  Да и  я  не мерин.

– Вопрос по делу пыл ваш разовьёт…
Вход в зону резиденций соразмерен
с проходом на его конезавод.
Всё-всё уж решено.  И адрес вот:
Флери.  Недолго ждать. Труба зовёт!
Себя в Флери и  выставьте  вы зверем.
– Пыл к вам, Мари, пока что не развеян.
– Вы – лучший изо всех, коль брать за год.
Но пусть сперва вам в  деле  повезёт!
Всё врут о вас: мол, хват не промах, ахнешь!
В цель выстрелит, кинжалом полоснёт…
Удар не нанесён!  Один      замах    лишь…
Одни лишь обещания вразлёт.
– Но мне без вас, как в музыке без нот!
– Притом что не из вечных я мерзлот,
я, граф, могу сказать вам и     сама    кыш.
Порыв ваш – лишь начальный эпизод.
Всё ж вам не до моих сейчас красот.
Вы думали, что стану я, как мякиш,
у вас в руках, ища в вас наперёд
решимость осчастливить наш народ.

– На вас есть у меня давно свой ракурс.
  Рассчитываю с вами я на     брак    уж.
  С прелатом кончу!  Знаю наперёд.
  Одним ударом точным.  Не до  драк уж…
   Одним ударом… пулей и… хана!
– Пока что, граф, вы просто граф.  Цена
  вам нынче заурядная.  Однако ж,
  вы вправе положиться на меня,
  граф, будете, когда усопнет  враг наш,
   чтоб повод был гульнуть бы так, что ахнешь!
– Моя страсть упоительна, хмельна!
  Мари, моей к вам страсти не ценя,
гнобите вы меня, ведь многократно ж
облаяли меня средь бела дня!
А может, нам  обоим  ангел  рад наш!
– Я  замужем  почти.  Вот-вот родня
уж новая возьмёт к себе меня.
Там герцогство, а вы – всего-то с графством!
– Я  болен  вами!  Станьте же лекарством!
– Исполнив долг, не встретите гав-гав.
Ну а пока что, статус мой поправ
замужней дамы, вы сильны нахальством.
Не к месту ваши голос,  лепет, граф!..
                .           .           .
…То, как ломал нелепо, слепо драйв
родному дяде собственным бахвальством
граф де Шале, не связано с коварством.
Как оскорбился, виду не  подав
(поскольку хитрецом был головастым),
хозяин дядя, мы узнаем в срок.
Стоял за этой встречей просто рок.

(Должны ль кого считать мы сильным, властным,
чей финиш отвратителен, старт плох?)
Был лишь повесой, или стал  борцом он,
приехал к дяде граф, весь распальцован.
(Инкогнито наш граф – инвестор трёх
проектов: морг, бордель, пивной ларёк.)

Закуску поглощая образцово,
племянник-лев и дядя-козерог 
распили ни один уж пузырёк,
успев наговорить немало вздора.

Косил в застольях дядя под простого
милягу-собутыльника,  хорёк!
(Родне и братьям воинства Христова
уместно тет-а-тет болтать рисково.)
Всё выслушав, не выставил в упрёк подвыпившему гостю он ни слова,
как будто гость – хвастун и пустобрёх.
Гость то ли кнут получит, то ли пряник,
за то что встал он власти поперёк.
А дело вышло так, что гость-племянник,
в восторге от своих же экстремальных

секретных дел, знакомств и планов впрок,
сам дядю раздразнил в беседах пьяных
и ревности разжёг в нём костерок.
На чём же гостя дядька подстерёг,

устраивать не став головомоек?
Что выведать сумел, минуя СМИ?
Не чая под Амура лечь костьми,
сошёлся граф на фоне всех помоек
с красавицей, душистой, как жасмин.
Не скрыв своих намерений крамольных
стать киллером, известным на весь мир,

граф хвастал, что как спец в делах убойных,
мол, свидевшись, да не одним глазком,
он с дивной стал  заказчицей  знаком.
Гость хвастал, что за малым пустяком
(пиф-паф, вжик-вжик), он стал почти любовник

Марии, что скорее грянет гром
среди зимы, чем граф не утвердится
со всем своим хозяйством и нутром
на ложе раскрасавицы-вдовицы.
 
в которую давно пора «вдавиться».
Ей быть там в лучшем виде в свете ню...            
Хозяин начинал взаправду злиться:
– …Да ведь она сродни веретену!

– Журавка в небе иль в руках синица,
богиня наших дней или срамница –
отказа от неё я не приму! –
кичился де Шале и, как трещотка,
о заговоре выболтал всё чётко.
Обидно стало дяде: не ему
достанется богатая красотка…
Забравшись вглубь Души, а не в суму,
таится     Зависть, но    грызёт   как!

Хозяин протрезвел и, по уму
всё вкруг себя осмысливая смалу,
понёсся для доноса кардиналу –
блюстителю законов, экстрималу.

Тот прыгнет  коброй, судя по всему,
по принципу: уйму всех и сомну;
мол, кто лишь прикоснулся к криминалу,
тот и подсуден – сядет на скамью!
Однако подводя кошмар к финалу,
сесть лучше с коброй к своему аналу,
чем  за недоносительство  в тюрьму
и ждать там Смерть, безносу и костляву.

«Расслабиться нельзя. Но не излаю.
Едва ль из заговорщиков турну,
едва ль что племяшУ я забазлаю,
но как ему мозги прочистить знаю.
Лень боком выйдет мне, коль протяну.

А дальше иль в тени останусь с краю,
иль шансом влезть во власть не премину
над теми, кто стоит за старину, –
решился дядька. – Бой своей дам лени,
однако от участия в измене
я косвенно безумца отстраню.
Донос я настрочу в любом размере»…
             .           .           .
Париж, таящий дно в глуби веков,
представит на поверхности свой кров,
играя с бунтарём, святошей, шельмой.
Народ ждёт воли, не простив оков.
Вновь тянет парижан, как грибников,
на поиски смертельных приключений.

Своими парником иль ледником
люд приближая к аду и в столице,
Бастилия, увы, не домик в Ницце.
Пред мелочным ретивым грибником
предстанет гриб иль вместе с ним грибница?

Не ждут ли и    доносчика    с кнутом?
Ответит Ришелье каким судом?
С дороги отказавшись подкрепиться,
доносчик раскричался на весь дом:
– …Измена, монсеньор, сидит гвоздём
  от вас неподалёку.                – Гвоздь ли, спица…
  не стану нынче ждать, когда проспится
  их лидер – разбужу своим крестом!

  Стоит за всем за этим принц Гастон?
  Развесит сопли, лишь начну серди'ться!
  Раскаиваться будет, как девица,
  и ссать в штаны, хоть это моветон.

  Едва ль так смог бы    гугенот    резвиться,
  как наш Гастон, пороками ведом!
  От многих поспешит он откреститься.
  Не смогут заговорщики гордиться

  таким непредсказуемым вождём.
  С арестом де Шале мы подождём,
  отшлёпав лишь слегка по ягодицам…
   Но что же это вкруг меня творится?! –

откликнулся на весть де Ришелье. –
   Убийцы, как лишай на лишае!
    Напросятся на тюрьмы иль опалу!..
Призвал себя к кровавому финалу,
избранник заговорщиков Шале
отправился в Флери навеселе.

Но сходу стал там праздновать он труса,
при этом, даже мысленно, от груза
опасных неотъемлемых забот
себя  спеша избавить и господ,
которых понаставил от ворот.
Натура графа запаниковала,
и выводы он сделал наперёд.

Ведь там, где стражи прежде не бывало
по штату резиденций кардинала,
теперь ходили часто патрули.
Охрана (но откуда?!!) не дремала.

Такие  окружали холуи
тут, собственно, персону кардинала
(как если б то был сам король Луи)
что палец в рот им сдуру не клади!
И форма – в масть. Плащи, кокарды…  Мало?
У многих и  кирасы  на груди.

(Для первого министра по сигналу
зелёный свет не только к арсеналу.)
Всё это неспроста, как ни крути.
Не сдулся граф бы из-за ерунды.
Нет, даже псы в поместье не зевали.
Теперь для тех, кого сюда не звали,
лезть напролом – напрасные труды.

Таким сюрпризом деморализован,
поник граф де Шале душой и взором.
Руками шуруди не шуруди,
оружье проверяя под камзолом,
а цель взять невозможно ни измором,
ни дружною атакою стремглав.
           .           .          .
Доподлинно став «притчей во языцах»,
упорно строя собственный анклав
и шансы   до ста лет прожить   набрав,
попробуй средь соперников     прожить    их!..
Ведь видит глаз и чувствует ноздря:
Париж – тот ад, где в душу бьют с носка!

Сочувствие Людовика снискав,
де Ришелье, один из совладельцев
всей власти над страной, дрожать устав,
завёл телохранителей-гвардейцев
(помимо адьютантов-порученцев).

Отряд достиг не  сразу  всех высот.
Число прелату преданных господ
(вояк отменных, а не ополченцев)
росло от полусотни до трёхсот.

С такими хоть в осаду, хоть на приступ!
Сплошь  волки  при оружии стальном.
А ведь недавно был он лишь епископ.
И что уж вспоминать об остальном!
              .           .           . 
Мария в пику послужному списку
пришельца в будуаре потайном
встречала без восторженного писка:
– Да, вижу вы  устали,  сударь, но
  я так  разочарована,  что близким
  надеждам нашим сбыться не дано!
  Вы стали  трусоваты,  граф!  Давно?
– Прельщусь ли я посмертно обелиском?
  Нет, не прельщусь!           – А что же вас прельстит?
  «Не надо доверяться, – пряча стыд,
   хотели вы сказать, – авантюристкам»?!
– Без смысла на рожон лезть мне претит.
  Волк что-то из меня не вышел.  С риском
  для жизни где ж мой волчий аппетит?!
  Прелата охраняли! Даже слишком!
  Дела все наши сводятся к делишкам.

  Мария, если заговор раскрыт,
  нам, если не сейчас, так завтра – крышка!
  Коль есть у кардинала следопыт,
  то он уже идёт, как кот за мышкой,
  за мною по пятам…                – Летит с одышкой!

   Вы сами что-то взмылены, как конь.
– К вам мчался, как к невесте! Пыл мой вечен!
  Утешьте  же меня!                – Не в волка корм.
   Что до прелата, то… ещё не вечер.
– По силе длани враг наш безупречен.
  Я мыслю, что уже ни о каком
  спасении не может быть и речи!
  Дальнейший вижу ход событий резче,
  чем день тому назад.  Меня швырком
  в Бастилию рок бросит прямиком!..

  Тюремщики там злы не по Уставу
   и узников лишают одеял…
– Да, в смысле быта там не идеал.
  Компанию я вам там не составлю.
 Не думаю, что вам открою тайну:
 ко мне неровно дышит кардинал,
 и ночь со мною, если я растаю,
 он тоже предпочтёт без одеял.
 В погоню бы послав за вами стаю,
 из виду он бы вас не потерял.
 Уж я-то кардинальский почерк знаю.
 Совсем  других,  на что и уповаю,
 сейчас раздавит эта пятерня.
 Кто с ними обратит всё вспять? Не я.

 Небрежно, как при лёгком перекусе,
 себе оближет пальцы лишь, точь-в-точь
  как кот.            – А что же  вам  должно помочь?
– От замыслов формально отрекусь и
   меня он из Парижа вышлет прочь.
– Поскольку я у матери не дочь,
  поскольку не в его мужском я вкусе,
  со мной он проведёт в  допросах  ночь.

  И вправе, знай он, кто моя невеста,
   увидеть наши головы без плеч.
– Прелат способен вами пренебречь
    и временно  простить  вас.  Без ареста…
               .           .           .
Есть (эта аксиома не нова)
у женской интуиции права
на редкое озвучиванье истин.
Дать фору и провидцам, и юристам

не всякая способна, но Мари,
прелата видя как бы изнутри,
решенье Ришелье предугадала.
Для графа де Шале он в виде дара

оставил жизнь, свободу, пост, как есть –
всё это без желания прочесть
хоть парочку нотаций в назиданье.
Но даже отступив на свой насест,
Смерть долгого не  любит  ожиданья.
Средь новых на тот свет вакантных мест
граф через пару месяцев летально,
но свято получил своё  за честь
участия в «бодании» с монархом.
За этот новый заговор граф прахом
лёг в землю, по суду пошёл в расход,
собою осчастливив эшафот.
Был Ришелье на сей раз непреклонен,
простить не в силах два дебоша в год
такому как Шале.  На зависть скроен,
уменьшился на  голову  граф.   Строем
зашли в собор гвардейцы Ришелье –
зажечь одну на всех за полпистоля
свечу за упокой души Шале.
              *            *           *
Бороться хоть за что-то, даже в малом,
легко ли без энергии извне?
Прелат де Ришелье, иль герцог «в алом»,
в борьбе не одинок был на земле.

За Жозефом  (за серым кардиналом)
водилась страсть: спасать де Ришелье
от сплина и душевного желе, 
от мнительности, паники.  Недаром
тот Жозефа, к его привычный чарам,
сам отпускать (как в крупном, так и в малом)
мог от себя не дальше, чем за лье.
Соратник стал вторым «Я» Ришелье,

читать мог настроение по вздохам
и предан был прелату без подвоха
(конечно, рядом сытно-хлебно сев).
Служебная, моральная подмога
нужна, чтоб одиноким не был шеф
и лишних бяк не сделал, озверев.
Содействовал прелату друг помногу
не только лишь псалмами нараспев…

– Угрозы в адрес мой, увы, не блеф!
Ох,  тяжек  мне всеобщий груз порока! –
прелат однажды Жозефу с порога
открылся, чередуя страх и гнев. –

Не то моя  охрана  узкоока,
не то весь мир – в предательстве, в говне!
Наверно, на хвосте уже сорока
вам новость принесла о том, как мне

засады сокращают жизнь до срока.
Не будь в своих разъездах я скромней,
не избеги я рока ненароком,
назначь я к ночи вновь там, где темней,

две встречи неотложно деловые,
меня, к примеру, нынче б подловили
враги! Пусть покушенье сорвалось,
в грядущих покушеньях, как в лавине,
я скоро захлебнусь!  Меня травили!
Убийц-подсылов больше, чем угроз!

А в этот раз от пяток до волос
себя мне уберечь помог курьёз.
Съел что не то. Хорошенькое дельце!
Я просто отпустил своих гвардейцев –
они в ночь группой вылезли в Париж.
В Париже ль говорить про мир и тишь?!
Враги повсюду! Некуда мне деться!
Куда б я ни собрался, тут же прёт
навстречу враг коварно из засады!
Рошфор мне доложил: «Вновь подлый сброд
напал! Ну никакого нету сладу!

Гвардейцу моему подбили глаз!
Другой был опрокинут носом в грязь!
А третий слёг с ознобом под перины.
Все живы, но… психически ранимы,

страдали, с положеньем не мирясь.
По счастью, пребывал я на сей раз
в отхожем месте дома, а не с ними.
Смерть лишь косилась и необъяснимо

на жизнь мне снова выдала патент.
– Жаль, что лишь граф  был ваш корреспондент, –
за время монолога не забытый,
совсем иную версию событий

озвучил отче Жозеф. – Мой клиент
бой видел, ибо был неподалёку.
Он сам мне доложил про инцидент,
ссылаясь на исход и подоплёку.

Увы, но к однозначному упрёку
готовится пусть  ваш  корреспондент.
– От графа в сборе фактов мало проку?
– Он, в сборе фактов видя лишь мороку,
в овладеванье ими – импотент.
Ведь он не избежал, опять для страха,
слов ключевых «засада» и «атака».
– Граф для меня – бесценный референт…

– …и вновь как вездесущий ваш агент
сам что-то смог поведать вам, однако,
по счастью, это просто злая драка.
По выводам о стычке в сей момент,

враждующим не ставлю разных знаков,
коль в бучу с двух сторон вклад одинаков.
– И первым на кого ж кто поднял меч?!
– Враги они условные, но смерч

от противостоянья, как от магов!
– И  кто  ж герои уличных аншлагов?
– Да, вылезло – путь вашим пересечь –
лишь шесть-семь брюхоносов, полных шлаков.
Подвыпивших гуляк. Не вурдалаков.

– И ждали не меня?!       – Спонтанных встреч,
тем более без вас, никак пресечь,
мой брат, вам не дано. Всё в Божьей власти.
– Так вот из-за кого излил я желчь!
Опять приврал Рошфор!          – О том и речь,

что преувеличенья эти часты.
Шли просто по своим, видать, делам –
едва ли был у них преступный план –
полдюжины верзил дворцовой касты.

Один из них – почти что капеллан,
но, в драках непростительно рукастый,
он грозен, в пику прочим соплякам,
запаслив в мелочах, как пеликан,
и говорлив, как мой домашний ворон.
– Да что ж произошло?!           – По пустякам
не огорчайтесь.  Это ж просто план
нечистого, чтоб по чужим стопам
прошёл всяк дуэлянт и был уволен.

– Короче, чтобы был застукан воин
на драке и ответил бы за «план»?
– Да псы и  то  злей выли из-за рам…
С донёсшимся из ближних окон воем
Смерть на людей взглянула косо впрямь:
кого бы увести ей под конвоем?

Неважно, полутрезвых или пьянь.
Но Смерть прошла, как трепетная лань,
пусть кто-то уж со Смертью был помолвлен.
– Сбой куража, по счастью, нам не внове.

Судить коль по доносам из таверн,
в любом гвардейце есть амбиций крен.
Притом, что в безобразиях виновен,
на вид неукротим и вдруг… смирен…

– Да, не начавшись, бой был остановлен.
Без  крови  друг на друга клали хрен
враждующие стороны – феномен!
Гвардейцы, изменив кровавым нормам,

 застыли, свесив руки до колен,
героев из себя уже не корча.
– Мне всё  равно,  кто, лань или олень,
  зловещее как образ ближе к ночи,

  а кто из пьяниц трус, а кто не очень.
  Пойму: перегорели…  Но чтоб  лень –
  тому причиной, что раздор окончен?!
  Так  чем  у них закончился обмен

   любезностями, опытом и прочим?
– Тайком от них, убог и скособочен,
  взирал из-за угла мой шоумен.
  Мой человек, пусть в рясе, но джентльмен,

  последствиями сам был озабочен.
  В нём мозг уж на     донос    лишь был заточен,
  но он не     растерялся,     мой Демьен,
сумел прибегнуть к опыту сирен

и сделал так, что кончилось всё миром.
– Агент ваш тесно связан с нашим клиром?
– Да, но косил под нищего слепца.
– Ваш человек от вашего лица

   к ним подошёл и всех утихомирил?
– Примерно так. От всей души     вломил    им.
  Морально. Но с обилием угроз
  наказывать не словом, а всерьёз…

        (продолжение в http://www.stihi.ru/2016/09/16/2646)