Соломон, конец царствия

"И было у него семьсот жен и триста наложниц; и развратили жены его сердце его" (3 Царств 11:3)

     "Страсть - это тоже горнило власти. Лунные ночи - наги, бесстыжи.
     У Соломона в покоях счастье в образе девочки рыжей-рыжей."
                (Маша Неваша “Ревность”)

Ну, кто сегодня на царском ложе. Ты ждёшь удивления, Соломон.
Господин мой, сумняшеся ничтоже, готов ли вновь покорить Сион.
Видишь, глазом сверкнув пантеры, аммореянка, гибкая как змея,
Дитя не знакомой еще веры, за которую даже умирают, смеясь.
Она подарит тебе иллюзию счастья, которое ты так долго искал,
Неутомимость страсти ее – отчасти –  смерти сверчувственный оскал.
Вечный озноб, сотрясающий тело. Всё уже было в жизни твоей.
Не было только того предела, за который ступать никогда не смей.
Жертвенность манит разверстым зевом. Всё обращается в прах и гниль.
Где же греховная страсть Бат-Шевы. Объятья затмившей разум Рахиль.
Преданность, не её ли ищешь, не её ли смутно боишься ты.
Только кликни – и меч засвищет, высверк узкого лезвия из темноты
И в полог рядом с тобой, невольно, кровь ударит алой струёй.
Только брови нахмурь, и воин упадет на отточенное остриё.
Вечный страх, и презрение к этой яви, которая здесь именуется жизнь,
Избавление, истинно, есть воздаянье в судорогах корчащейся души.
Может, покаяться, есть же средство. Перед Ним, взирающим с высоты.
Ты – мой Бог! – и приникла к сердцу, обжигающе выдохнув – ты!
И вот позабыт уже тот, Единый, кто возносил от своих щедрот.
Как магнитом влечет карминный, неестественно красный рот.
Шломо, что оно там щебечет, это трижды странное существо
Тебе, распознавшему птичьи речи? Но твоё противится естество.
Что ты хочешь прочесть, спросил бы, в страстном шёпоте пухлых губ.
Ибо твоё есть и власть, и сила. Погружение то ввысь, то вглубь.
Как это сладостно, о мой Боже, в эту бездну с высот упасть.
Каждым изгибом змеиной кожи, чувствую твою силу и власть.
Что бы ты ни представил, я всё умею, что бы мне сейчас ни назвал.
Зри воочию танец будущей Саломеи, семь ниспадающих покрывал.
В каждом выстраданном движеньи – боль, в распятье забитый гвоздь.
Да будут люди твоя блаженны, и да пребудет с тобой Господь.
Хочешь, я буду, как дочь Сидона, услаждать твой ослабший слух,
Только возрадуйся, Богоподобный. Но некогда алчущий взгляд потух.
Этот мир становится слишком пресен, в горсть сожми, рассыпается как песок.
Я не замечу внезапно ослабших чресел. Девочки тихо плачущей голосок.
Все едино – жалеть, глумиться, в чем смысл потаённый утешных слов.
Что в них, расчётливость ли блудницы. Страх и покорность, её заслон.
Тайных желаний души и тела не распознать, где тот самый предел.
А лютня играла и дева пела, а на постели старик сидел...

Всё, что отринул, к чему пришел ты, в итоге окажется только миф.
Девочка пляшет в мельканьи шёлка.
Ависага, Шеба ли, Суламифь...