Все ее мужчины. Глава 1. Звезда 1 Больница

Все ее мужчины. 

      Книгу "Все ее мужчины" можно купить здесь:   http://www.labirint.ru/books/467835/ 
         

                Глава I.
                Звезда.


           – Ах, ты шайтан! Сын шайтана и брат шайтана! А ну, стой! Сто-о-ой! Кара-гез!!! Кара-ге-ез!1 Кому говорю?! Ах, ты презреннейший и ничтожнейший из всей   собачей породы! Самый грязнейший и вонючийший! Чтоб ты сдох где-нибудь в подворотне! Чтоб отсохли твои кишки и у тебя, и у всего твоего паршивейшего приплода! Чтоб тебя шакалы загрызли и растащили твои кости по всему Ашхабаду!  Чтоб “Союзпушнина” пристрелила тебя и забрала  блохастую шкуру! Сто-о-ой! Ох, вай, вай, вай! Ах, беда! Люди! Ах, беда!
           Почтенный Курбан, остановился у районной больницы на краю туркмен-аула, хватаясь за бок. Огромный белый пес, во все лопатки, удирал прочь, и Курбан, набрав в легкие воздуха, что есть мочи, яростно заорал ему вдогонку:
          – Вонючая свинья! Гад ползучий! Тварь! Дерьмо! Только вернись – я сам собственноручно пристрелю тебя, ублюдок! Шкуру спущу!!!

          Алабай, размером с молодого белого медведя, мчался по жаркой обочине, не уступая в скорости стремительной пустельге, летящей сквозь заросли орешника в далеких Пиренейских горах. Последняя фраза разъяренного мужчины была адресована столбу густой белой пыли, между тем, как алабай уже скрылся за ближним поворотом.    
          Израсходовав  запас “любезностей”, Курбан прислонился к древней чинаре, склонившей мощные ветви над прямым, как стрела арыком с холодной, мутноватой водой. Огляделся, шагнул в грот, образованный густой, низкой листвой, опустился на маленькую, шаткую скамеечку в уютном полумраке, облокотился спиной на замечательно гладкий ствол, приговаривая:  “Вах! Вот беда!”

          Через распахнутые двери с заднего двора тянуло лекарственным запахом, прокипяченными бинтами и марлей, хлоркой, терпкими травами и еще чем-то странным и горьковатым, чем обычно пахнет в больнице. Курбан огляделся – вокруг никого, но он зябко передернул плечами, всем телом ощущая в жарком воздухе присутствие того неведомого молчаливого чужака, который всегда прячется в больничных стенах, за шкафами с инструментарием, в скрученных полосатых матрасах на пружинных кроватях. Он вздохнул, переводя дух, и  настороженно посмотрел в темный проем коридора.

          Двухэтажное больничное здание  небольшое – из восьми, может, девяти,  помещений, но добротные, с высоким фундаментом на арочных подвалах. Деревянные, выкрашенные в белый цвет ставни, до половины прикрывали окна с чистыми, недавно вставленными стеклами. Зелёную, треугольную крышу с фасада подпирали четыре колонны с тонкими желобками каннелюров, увенчанные под портиком капителями с волевыми лицами кариатид.
          Кариатиды с темными, многолетними подтеками воды на красивых лицах бесстрастно смотрели каждая в свою сторону и на Курбана.  Верхние ступени парадного крыльца охраняла пара  мускулистых европейских львов, лежащих на мраморных пьедесталах. Пьедесталы потускнели от времени. В некоторых местах на мраморе образовались глубокие трещины и темнели бельма сколов, оставленные временем и рукой человека. Сами же львы были замечательно белыми и чистыми, и их оскаленные пасти грозно  ощерились на каждого, кто попытался бы отнять  мраморные мячи под толстыми правыми лапами.
          Львы, как и кариатиды, не сводили с чабана глаз. Курбан презрительно отвернулся и взглянул наверх.

         Там наверху, в мезонине находилась  квартира врача с отдельным входом по крутой, каменной лестнице вдоль ровной, белой стены. Под окнами в давние времена был балкон, но теперь от него остались лишь четыре рельса, служившие когда-то балками, без дубового настила и балясин. Высокий проем крайнего правого окна в любую погоду и время суток был занавешен исфаханским ковром синего цвета, почему-то повернутым "лицом" на улицу.
         Персидский ковер роднил и полукруглое европейское окно, и древних львов, и греческих кариатид, и местный туркмен-аул на окраине, и расчищенный арык, и восточную чинару, и Курбана в тельпеке и чувяках, как, если бы вместо ковра висела на стене голландская тарелка где-нибудь в армянском или еврейском доме, но в Амстердаме.
          Ковер,  по-старинному красив и ярок, абсолютно не выгорал на летнем солнце. Оно жгло нещадно и в отместку ковру отыгрывалось на небе, на чахлом поповнике перед домом, лишая их красок и жизни. Курбан вспомнил, что с улицы по вечерам в узкую полоску между ковром и потолком  видно основание массивной бронзовой люстры  без плафонов и  пена лепнины на карнизах.

          Еще выше, у самого основания кровли чернело круглое слуховое окно и барельеф с надписью, сохранившейся со времен строительства Закаспийской военной железной дороги: “1885 годъ. Почта”.

Продолжение: http://www.proza.ru/2016/09/02/30