Текст

(не знаю как назвать, поэтому просто «текст»)

           "Кто проповедь читать захочет людям,
           Тот жрать не должен слаще, чем они".

           Евгений Агранович

Это не стихотворение, не проза, скорее, эссе. В рифму пишу, чтобы читать быстрее.
Об этой моей привычке знают не все, заодно уточняю, что я не фея.
Я не буду соблюдать строгий размер, мне важно сообщить кое-какие мысли,
поэтому размер для меня не барьер и не гранит, чтобы я его грызла.

Добавлю немножко спойлера – речь пойдёт о стыде или о том, что называется совестью.
(«Ой, шо такое, да где она, где? Вот ещё новости!»
Или, как мне тут на днях сказали: «Ну ты ваще, захотела уважения…
Сиди и не рыпайся, не хлопай глазами, за тебя уже давно приняли решение».)

Пардон. Но мы же говорим о любви, также, говорим о ненависти.
Это излюбленные темы – «духовные слои», разговоры о честности.

Я хочу сказать о совести. Не в качестве проповеди или самокопания.
Но я чувствую, что в этой области – в совести – самые сильные переживания.

И в любви, и в ненависти переживаний не меньше.
Но нежность – компенсирует боль в любви, а в ненависти – мщение, особенно, у женщин.
Вот с этим так и живи.

Но я не знаю, что компенсирует совесть, когда жгучий стыд за себя –
молитва?
Ну да… Я пытаюсь, когда есть возможность,
но всё равно нахожусь в состоянии битвы.

Если что-то (как мне кажется) несправедливо, и особенно, (как я считаю) нечестно,
должна ли я вносить коррективы? 
Терпеть? Защищаться? Или знать своё место?
А где моё место? Где? Я не знаю.
Вот это? – как мне говорят: «Успокойся.
Тогда ты увидишь подсказки и знаки, услышишь свой внутренний голос,
решай свои личные задачи, главное, чтобы твоя совесть была чиста».

Правильно всё. Но я вижу иначе. Чувствую, что-то не так.

А не так, потому что мне жутко стыдно за других, что они захватили страну.
Населяя, насилуют – это же видно. И когда это кончится, я не пойму.
Это я говорю о голодных, которые присосались к нашей трубе.
Они могут делать что им угодно, а нам остаётся блеять:  беее…
Вот и мы блеем в своих интернетах, а по-другому попробуй, пойди.
И мы опозорились по всему свету, и какие перспективы у нас впереди?
Я не буду много говорить о политике. Кому надо – идите, читайте Фейсбук.
Политики трепетные, не выносят критики, а крутят напёрстки без помощи рук.
И что вы взываете к их совести? Нет такого слова у них в словаре.
Они для нас фабрикуют новости и поднаторели в словесной игре.
И вылезает какая-нибудь паскудина (простите меня, но нет других слов),
и начинается мутное словоблудие: а что есть истина? Совесть? Любовь?
И ещё вылезают из дремучего быта группа специально обученных крепких ребят,
и они называют народ – быдлом. Не зря называют. Того хотят.

Картинку видела: баба пьяная, старая, трусы спущены, синяки везде.
Прислонилась к берёзе. И комментарий, и глумление – «Роисся вперде».
Мужики комментируют, каждый старается проехаться по сермяжно-эротической борозде.
А я парирую: «Не чешите зря яйца. Это здесь вы смелые. А сами-то где?»
Может, она не сама, а заставили, напоили, избили, стянули трусы.
Может выпить хотелось, вот здесь за сараями. Что поделать. Такие в России низы.
А верхи, значит, ржут, что она обесчещена, и такая же наша выходит страна.
Не могу я смотреть, как унижена женщина, даже если и пьянь, и бомжиха она.

Почему я должна, ради успокоения, любить выборочно?
Только отдельных, очень хороших людей, а не свой народ?
Это мой род. Он живёт выморочно. Но, как может, так и живёт.
И это не тот патриотизм на лопате, когда любишь царство, хоть песни пой.
Напелись, наслушались песен, хватит. Мои два деда ушли по 58-ой.
Это не Сталин выиграл войну, а люди. Это не он за них в окопах сидел.
А сколько народу – загубленных судеб и до сих пор им не виден предел.
И так за каждым родным человеком тянется ветка – родовая нить.
Гены, связи от века до века. И что? Разве можно быстро забыть?

Я чувствую, что нас только запутывают, громоздя, как башню закон на закон.
От этого всем становится муторно. Столпотворение. Вавилон.
Как на камне выбито то, что нам выдано. Выбирай – тьму, тюрьму, кутерьму.
Надо просто смотреть, кому это выгодно. И сразу становится ясно – кому.
Мы же все учили историю, хотя она переписывалась помногу раз.
Но можно помнить свою траекторию. И территорию – здесь и сейчас.

Мне не подходит с говном примиренчество. Кликушество. Фраза «России конец».
Я выросла здесь, в нашем «странном» отечестве, и для меня много значил отец.
Сейчас я думаю: хорошо, что он умер и не дожил до этих «окаянных дней».
У него был меткий спасительный юмор. Но и совесть была. Он и мучился с ней.
Мы жили тогда в «закрытом городе». Дисциплина была. Офицерская честь.
Не скажу, что мы там умирали от голода. Но мы знали что и чему предпочесть.

И папа говорил мне: «Смотри на главное. Отсекай второстепенное.
Не ведись на обманы и миражи».
Я согласна, что жизнь – это только мгновение. Но папин совет помогает мне жить.

Предвижу коммент:
«Ты «стоишь в белом пальто вся такая красивая». На свободе с чистой совестью,
строчишь в интернет. А вокруг тебя убогие и сирые, у которых совести нет?»
Или же так… «Носишься со своей совестью, потому что время подумать есть.
А эти люди в говне и горести, им просто нечего есть».

Я знаю, что лучше быть скорой помощью и нестись ради них на красный свет.
Что я могу сделать ещё? Что ещё? А всё равно покоя нет.
Я уже занималась благотворительностью, сдавала кровь в том числе…
Но всё похоже на попытки уменьшить температуру в адском котле.

И мне говорят: «Не будь святее папы римского и много на себя не бери».
Вот и утешаюсь этими записками, а у самой разрывается всё внутри.
И мне предлагают в виде лекарства – сектантство, братьев по разуму, другой х-еты…
Но я чувствую и в этом лукавство. Мол, мы обустроились в жопе, а ты?
И мне говорят, что всё стадное – стыдно. А стадо, естественно, быдло-народ.
И мне опять, повторяюсь, обидно, как будто унижают мой род.
Как будто бы нет других вариантов, как только смотреть на бомжей, алкашей.
И то не всегда они виноваты. Отдельная тема людей и вещей.

А дочь меня совсем убила. Говорит: «Да мне похер на всё, забей».
Ладно, мне и так отправляться в могилу, но я беспокоюсь за своих детей.
И говорит, что ходила на митинг и стояла там за тыщу рублей.
А чо? Деньги нужны – берите. «Деньги не пахнут», хоть убей.
И вот мой род… Моя кровиночка. Мы уже говорим на разных языках.
Такая девочка, такая картиночка, а сказала, как будто ударила в пах.
Бабушкина тётя пела с Шаляпиным, мой прадед был дворянин.
А дочь пишет с такими ляпами – хз, норм, что мне стыдно перед ним.
Я смотрю на пожелтевшее фото, с резными краями, в глазах – свет.
Всё в тени, а в лице его что-то, чему теперь и названия нет.
Не могу долго смотреть архивы, не могу, всё сжимается – одна боль.
И прежняя жизнь кажется красивей, а ушла в ноль.
Конечно, и сейчас есть лица. Идут навстречу – улыбка, взгляд…
Ради них хотелось бы возвратиться. Повториться в системе координат.
Но я помню, как папа говорил про обманы. Никого не осталось уже за спиной.
Что тут криво, что прямо, если ссоримся с мамой,
и мне лучше, наверно, остаться одной.

Но меня изумляют «философы», которые культивируют пох-уизм
или люди с такими запросами, что не они, а им должна жизнь.
Ей-Богу, они, как обкуренные, как будто упали сюда с Луны.
А я иду в магазин за курами и вижу по-своему, с другой стороны.
Я хочу, чтобы что-то было понятное.
Очевидное, как огонь и вода.
И если я вижу своё пальто с пятнами. Я не скажу, что их нет,
а скажу – да.

И ещё я думаю: зря писала. Попытка сказать – не то, что подумать.
Не потому, что что в ком-то совести мало, а во мне, типа, больше –
антенны и струны.
Здесь самому никак не отмерить, и права такого, точно нет…
Но во мне сидит упрямая вера, что я для себя найду ответ.
И когда я слышу всякие проповеди – тоже старание повлиять,
но уже на других, думаю, Господи, один ты мне отец и мать.
Можно у меня с ним будут личные отношения?
Можно я обойдусь без посредников?
Без мельтешения и подношения.
Без проповедников?
И когда я слышу разговоры о совести, я ухожу, чтобы мне не влетело.
Это бессмысленно, как бегать за поездом.
Нужна тишина. Это личное дело.