Я из этой породы и есть!

Жизнь корёжила, гнула, ломала,
 с ног сбивали невзгоды гурьбой,
 всё же я от судьбы маргинала
 открестился бойцовой судьбой.

 Поднимался, до боли сжав зубы,
 всё познал – и проклятья, и лесть:
 есть порода людей – жизнелюбы,
 я из этой породы и есть.

 Жизнь ломала, да я не ломался,
 гнула жизнь, я не гнулся, поверь,
 я таким с малолетства остался
 и меняться не стану теперь.

 Век достался, пожалуй, не лучший,
 коль стяжатель жирует и тать:
 сколько судеб невинных порушил,
 сколько рушит и рушит опять!

 Крах иллюзий, наивности, веры,
 гибель ценностей прежних, идей,
 можно множить и множить примеры,
 да от грусти не станешь сильней.

 Что ж, что давит лихая година
 и рвачу слаще жить, чем врачу:
 из товарища да в господина
 превращаться никак не хочу.

 Светят зори по-прежнему ало,
 волны бьются о пирс вразнобой;
 я навек от судьбы маргинала
 открестился бойцовой судьбой.

 ВЕСЬ МИР ЗАПОЛНЕН ГУЛКОЙ ТИШИНОЙ

 А я ещё не понял до конца,
 моря познавший, исходивший сушу,
 как с крыльев бабочек цветочная пыльца
 нам обновляет и ласкает душу?
 Зато уже признать и я готов
 и утверждать готов всенепременно,
 что завыванья мартовских котов,
 для кошек – чары музыки вселенной.
 Трубит олень в заснеженном лесу,
 на зов рогач идёт, поляна – смята! –
 и я не трону выстрелом лису,
 когда резвятся рядом с ней лисята.
 Что есть любовь? Волнение в крови?
 Я парадоксам жизни не обучен.
 Когда проходит магия любви,
 мир, как душа, и нем, и пуст, и скучен.
 Но дело в том, что нет любви конца,
 небесной тайны рифмой не нарушу:
 как с крыльев бабочек цветочная пыльца,
 она одушевляет снова душу.
 И плещутся рыбёшки на мели,
 и громыхают в отдаленье грозы,
 жужжащие серьёзные шмели
 барахтаются в лепестках мимозы.
 Весь мир заполнен гулкой тишиной,
 в ней звон росы, в ней зорь рассветных алость,
 и жизнь не представляется иной,
 и никогда иной не представлялась…