Шри Ауробиндо. Свет - Light

Самое первое из известных стихотворений Шри Ауробиндо (тогда Ауробиндо Акройда Гхоша), опубликованное когда ему было всего 10 лет. Ауробиндо начал писать стихи в Манчестере, куда был отправлен из Индии в семилетнем возрасте в 1879 г. Он прожил в Манчестере до 1884 г., после чего учился в Лондоне в школе Св. Павла до 1890 г., когда он поступил в Кембриджский Королевский колледж.

Стихотворение «Свет» было опубликовано в 1883 г. в еженедельнике семьи Фокс Fox’s Weekly, издававшемся в Лидсе, в выпуске от 11 января. Сам Шри Ауробиндо в 1939 г. на вопрос: «Когда Вы начали писать стихи», ответил: «Когда двое моих братьев и я жили в Манчестере. Я написал для журнала семьи Фокс. Это было ужасное подражание кому-то — не помню кому».

Хотя сам Шри Ауробиндо со свойственной ему скромностью высказался столь критично об этом своем первом стихотворении, в действительности оно написано столь прекрасным и изысканным поэтическим языком и столь глубоко по содержанию, что очень трудно поверить в то, что это написал десятилетний ребенок!

Очевидно, что стихотворение навеяно знаменитым «Облаком» Шелли — можно почитать например, здесь:
http://eng-poetry.ru/Poem.php?PoemId=747

Оно имеет аналогичный размер, но отличается от стихотворения Шелли наличием четких строф. Строфа здесь состоит из восьми строк — фактически, из двух объединенных четверостиший, в каждом из которых, как и у Шелли, каждая нечетная строка имеет свою внутреннюю рифму, а четные строки рифмуются перекрестно. Всего в стихотворении 8 строф. В 1926 г. Шри Ауробиндо как-то заметил, что ребенком в Манчестере он снова и снова перечитывал стихи Шелли.

В стихотворении встречаются библейские сюжеты, и Шри Ауробиндо позже вспоминал, что в те годы усердно читал Библию. Однако интересно отметить, что даже в те ранние годы он излагает эти сюжеты в своей поэзии без какой-либо религиозности, а выражает, скорее, одухотворенно-лирическое их видение. Вообще видение, выраженное в этом стихотворении, ярко свидетельствует о том, что уже в столь раннем возрасте в этом ребенке жило и проявлялось Сознание более высокое, чем человеческое, Сознание Аватара, Божественного Воплощения.

Так же интересно отметить, что на бенгальском имя Ауробиндо означает «Лотос» или буквально «Вестник рассвета». Это имя дал ему во внезапном порыве вдохновения его отец бенгалец вскоре после его рождения. Тогда оно было уникальным, а сейчас стало очень популярным в Индии: многие хотят назвать сына в честь национального героя страны Шри Ауробиндо. Лотос является национальным символом Индии и символом Аватара. На санскрите имя Ауробиндо звучит как Аравинда и означает «Хранитель Света», «Несущий Свет», «Владыка Света». Кстати, оно синонимично имени Говинда — одному из имен Кришны. Таким образом, уже при рождении Шри  Ауробиндо получил имя, которое выражало его подлинную сущность и миссию за земле, а также — его преемственность как Аватара — продолжателя единой линии Божественного Воплощения. Тем более символично выглядит название и тема самого первого стихотворения Шри Ауробиндо.

Стихотворение было найдено исследователями уже в наше время и теперь опубликовано в новом Полном собрании сочинений Шри Ауробиндо (The Complete Works of Sri Aurobindo (CWSA), vol. 2 Collected Poems, p. 5).

Здесь сначала приводится поэтический перевод с текстом подлинника на английском по строфам.  Затем для тех, кто изучает английский и хотел бы глубже познакомиться с этим стихотворением в подлиннике, его текст приводится еще раз с поэтическим и точным прозаическим переводом.

На фото Ауробиндо Гхош, ок. 1884 г.




Ауробиндо Гхош

СВЕТ


Aurobindo Ghosh

LIGHT


Из ожившего лона древней ночи исконной
       Солнца черный, нагой диск вставал,
Но наряд осиЯнный чернокожему стану
       Из златых своих влас я соткал;
И когда небосвода раздольные своды
       На воздушных стропилах взнеслись,
Я раскрасил их стены синевой несравненной
       И усыпал звездАми их высь.

From the quickened womb of the primal gloom,
       The sun rolled, black and bare,
Till I wove him a vest for his Ethiop breast,
       Of the threads of my golden hair;
And when the broad tent of the firmament
       Arose on its airy spars,
I pencilled the hue of its matchless blue,
       And spangled it around with stars.


Расписал я цветами и живыми листами
       Райских кущ изумрудный простор,
От моих красок сочных заблистал непорочный
       Райской Девы-Владычицы взор;
И когда, мастер скверны, колдовством в сердце верном
       Дьявол смертные чары сковал,
Я в серебряной сфере слезы самой первой
       На дрожавшую землю упал.

I painted the flowers of the Eden bowers,
       And their leaves of living green,
And mine were the dyes in the sinless eyes
       Of Eden’s Virgin queen;
And when the fiend’s art in the truthful heart
       Had fastened its mortal spell,
In the silvery sphere of the first-born tear
       To the trembling earth I fell.


Когда гневно стихия, дыбя волны лихие,
       Через проклятый мир пронеслась,
И лишь горстка с Ковчега оказалась у брега
       И испытанной правдой спаслась,
Я с венчальным сияньем бедам их окончанье
       Возгласил, ниспослав дивный свет:
Начертал я лазурью в свитке сумрачном бури
       Мир вещающий Божий завет.

When the waves that burst o’er a world accurst
       Their work of wrath had sped,
And the Ark’s lone few, tried and true,
       Came forth among the dead,
With the wondrous gleams of the bridal beams,
       I bade their terrors cease,
As I wrote on the roll of the storm’s dark scroll
       God’s covenant of peace.


Как на грудь неживую пелену гробовую,
       Ночь простерла уснувшую тень
На поля Вифлеема, где лишь бдящие немо
       Пастушки ждали солнечный день,
Но глашатаев света я послал им с рассветом,
       Как с Небес — искупленья глагол:
Они славили пеньем утро Богорожденья —
       Радость! К падшим Спаситель пришел!

Like a pall at rest on the senseless breast,
       Night’s funeral shadow slept –
Where shepherd swains on Bethlehem’s plains,
       Their lonely vigils kept,
When I flashed on their sight, the heralds bright,
       Of Heaven’s redeeming plan,
As they chanted the morn, the Saviour born –
       Joy, joy, to the outcast man!


Равно к знати и черни нисхожу милосердно,
       Грешным, праведным милость я лью;
И слепец, в чьих глазницах — мрак и слезы, бодрится,
       Чуя друга улыбку мою.
Шлю цветку средь бурьяна я любовь неустанно,
       Как и розе в саду у царя;
Я над куколки склепом появляюсь с рассветом —
       И вдруг бабочки крылья парят!

Equal favour I show to the lofty and low,
       On the just and the unjust I descend:
E’en the blind, whose vain spheres, roll in darkness and tears,
       Feel my smile – the blest smile of a friend.
Nay, the flower of the waste by my love is embraced,
       As the rose in the garden of kings:
At the chrysalis bier of the morn I appear,
       And lo! the gay butterfly wings.


Пусть заря мраком скрыта, будто в горе забыта,
       Пряча прелести все в темноту,
Я, восход зачиная, ночь с цветов прогоняя,
       Юный день ей в объятья веду.
А когда, утомленный, в мглу заката влюбленный,
       С ней веселый бродяга почит,
Спрячу сон жизнедарный я за полог янтарный
       В красках роз, что зефиром овит.

The desolate morn, like the mourner forlorn,
       Conceals all the pride of her charms,
Till I bid the bright hours, chase the night from her flowers,
       And lead the young day to her arms.
And when the gay rover seeks Eve for her lover,
       And sinks to her balmy repose,
I wrap the soft rest by the zephyr-fanned west,
       In curtains of amber and rose.


Страж на круче высокой, зрю бессонным я оком
       На пучину, где ночь глубока,
И когда шторма крылья вдруг звезду заслонили,
       Что вела по волнам моряка,
Я его направляю, хоть, свиреп, налетает
       Ураган вихрем яростных крыл,
Чтобы челн одинокий и в стремнине жестокой
       Целым в гавань родную доплыл.

From my sentinel steep by the night-brooded deep
       I gaze with unslumbering eye,
When the cynosure star of the mariner
       Is blotted out from the sky:
And guided by me through the merciless sea,
       Though sped by the hurricane’s wings,
His companionless, dark, lone, weltering bark,
       To the haven home safely he brings.


Я цветы пробуждаю, в росах утра сверкая,
       Птиц бужу в почивальнях ветвей,
И равнины и горы вновь красой манят взоры,
       Греясь в неге рассветных лучей.
Если радость такую на земле я дарую,
       Пусть мой свет скоротечен подчас,
Ах, какие же дива блещут в сферах счастливых,
       Вечно Божьей улыбкой лучась.

I waken the flowers in the dew-spangled bowers,
       The birds in their chambers of green,
And mountain and plain glow with beauty again,
       As they bask in their matinal sheen.
O, if such the glad worth of my presence on earth,
       Though fitful and fleeting the while,
What glories must rest on the home of the blessed,
       Ever bright with the Deity’s smile.



*  *  *



Поэтический и прозаический перевод



Ауробиндо Гхош

СВЕТ


Aurobindo Ghosh

LIGHT



Из ожившего лона древней ночи исконной
       Солнца черный, нагой диск вставал,
Но наряд осиЯнный чернокожему стану
       Из златых своих влас я соткал;
И когда небосвода раздольные своды
       На воздушных стропилах взнеслись,
Я раскрасил их стены синевой несравненной
       И усыпал звездАми их высь.

From the quickened womb of the primal gloom,
       The sun rolled, black and bare,
Till I wove him a vest for his Ethiop breast,
       Of the threads of my golden hair;
And when the broad tent of the firmament
       Arose on its airy spars,
I pencilled the hue of its matchless blue,
       And spangled it around with stars.

Из оживленного (ожившего) лона (чрева) первородной тьмы
Солнце выкатывалось, черное и нагое,
Пока я не соткал (не сплел) ему одеяние для его чернокожей (эфиопской) груди
Из нитей моих золотых волос;
И когда раздольный шатер (кров) небосвода
Вознесся на своих воздушных стропилах,
Я раскрасил его цветом (оттенком) несравненной синевы (голубизны)
И усыпал его весь звездами.


Расписал я цветами и живыми листами
       Райских кущ изумрудный простор,
От моих красок сочных заблистал непорочный
       Райской Девы-Владычицы взор;
И когда, мастер скверны, колдовством в сердце верном
       Дьявол смертные чары сковал,
Я в серебряной сфере слезы самой первой
       На дрожавшую землю упал.

I painted the flowers of the Eden bowers,
       And their leaves of living green,
And mine were the dyes in the sinless eyes
       Of Eden’s Virgin queen;
And when the fiend’s art in the truthful heart
       Had fastened its mortal spell,
In the silvery sphere of the first-born tear
       To the trembling earth I fell.

Я написал цветы эдемских (райских) обителей
И их листья живой зелени,
И мои были краски в безгрешных (непорочных) очах
Девственной царицы (Девы-царицы) Эдема (Рая);
И когда колдовство (колдовское искусство, мастерство) дьявола в верном (правдивом) сердце
Скрепило свои смертные чары,
В серебристой сфере перворожденной слезы
К трепещущей (дрожавшей) земле я пал.


Когда гневно стихия, дыбя волны лихие,
       Через проклятый мир пронеслась,
И лишь горстка с Ковчега оказалась у брега
       И испытанной правдой спаслась,
Я с венчальным сияньем бедам их окончанье
       Возгласил, ниспослав дивный свет:
Начертал я лазурью в свитке сумрачном бури
       Мир вещающий Божий завет.

When the waves that burst o’er a world accurst
       Their work of wrath had sped,
And the Ark’s lone few, tried and true,
       Came forth among the dead,
With the wondrous gleams of the bridal beams,
       I bade their terrors cease,
As I wrote on the roll of the storm’s dark scroll
       God’s covenant of peace.

Когда волны, что понеслись по прОклятому миру,
Свое дело гнева стремительно свершили,
[Или: Когда волны, что обрушились на прОклятый мир,
Пронеслись, исполняя веление гнева,]
И одинокая горстка с Ковчега подвергшихся испытанию и приверженных правде (истине)
Уцелела (спаслась; явилась, вышла) среди мертвых,
Дивными проблесками венчальных лучей
Я повелел прекратиться (возгласил окончанье) их ужасам,
Начертав (написав) на раскатывавшемся мрачном свитке бури (шторма) (на развороте сумрачного свитка бури)
Божий завет (Божье соглашение) мира (умиротворения, покоя).


Как на грудь неживую пелену гробовую,
       Ночь простерла уснувшую тень
На поля Вифлеема, где лишь бдящие немо
       Пастушки ждали солнечный день,
Но глашатаев света я послал им с рассветом,
       Как с Небес — искупленья глагол:
Они славили пеньем утро Богорожденья —
       Радость! К падшим Спаситель пришел!

Like a pall at rest on the senseless breast,
       Night’s funeral shadow slept –
Where shepherd swains on Bethlehem’s plains,
       Their lonely vigils kept,
When I flashed on their sight, the heralds bright,
       Of Heaven’s redeeming plan,
As they chanted the morn, the Saviour born –
       Joy, joy, to the outcast man!

Словно гробовой покров, покоящийся на бесчувственной груди,
Погребальная (траурная) тень ночи спалА
Там, где пастушки на равнинах Вифлеема
Сохраняли свое одинокое бдение,
Когда я воссиял их взору светлыми глашатаями
Искупительного замысла Небес,
В то время как они воспевали утро (зарю) [и] рождение Спасителя, —
Радость, радость изгнанному (отверженному) человеку!


Равно к знати и черни нисхожу милосердно,
       Грешным, праведным милость я лью;
И слепец, в чьих глазницах — мрак и слезы, бодрится,
       Чуя друга улыбку мою.
Шлю цветку средь бурьяна я любовь неустанно,
       Как и розе в саду у царя;
Я над куколки склепом появляюсь с рассветом —
       И вдруг бабочки крылья парят!

[Или: Да, цветок в диких землях я любовью объемлю,
       Как и розу в саду у царя,]

Equal favour I show to the lofty and low,
       On the just and the unjust I descend:
E’en the blind, whose vain spheres, roll in darkness and tears,
       Feel my smile – the blest smile of a friend.
Nay, the flower of the waste by my love is embraced,
       As the rose in the garden of kings:
At the chrysalis bier of the morn I appear,
       And lo! the gay butterfly wings.

Равную благосклонность я проявляю к возвышенным (знатным, благородным) и низким (низкородным) (к знати и черни),
На праведных и неправедных (на праведников и грешников) я нисхожу:
Даже слепец, чьи напрасные глазные яблоки (сферы) вращаются во мраке и слезах,
Чувствует мою улыбку — благословенную улыбку друга.
Мало того, и цветок на пустыре обнят (объят) моей любовью,
Так же как роза в саду у царей:
Над склепом (гробом) куколки (хризалиды) по утру (с зарей) я являюсь
И о чудо! (И подумать только! И узрите! И вдруг, И вот) нарядная (пестрая, яркая; веселая, беспечная, радостная) бабочка взмывает (летит [окрыленно]).


Пусть заря мраком скрыта, будто в горе забыта,
       Пряча прелести все в темноту,
Я, восход зачиная, ночь с цветов прогоняя,
       Юный день ей в объятья веду.
А когда, утомленный, в мглу заката влюбленный,
       С ней веселый бродяга почит,
Спрячу сон жизнедарный я за полог янтарный
       В красках роз, что зефиром овит.

[Или: Пусть заря одиноко, будто в скорби жестокой,
       Прячет прелестей блеск в темноту,]

The desolate morn, like the mourner forlorn,
       Conceals all the pride of her charms,
Till I bid the bright hours, chase the night from her flowers,
       And lead the young day to her arms.
And when the gay rover seeks Eve for her lover,
       And sinks to her balmy repose,
I wrap the soft rest by the zephyr-fanned west,
       In curtains of amber and rose.

Покинутая (одинокая) заря, словно оставленный (брошенный, забытый) [всеми] скорбящий,
Скрывает весь блеск (всю гордость) своих прелестей,
Пока я не возглашу светлые часы, [не] прогоню ночь с (от) ее цветов
И [не] приведу юный день в ее объятия.
А когда [этот] веселый (беспечный, яркий) бродяга ищет вечерней (закатной) Мглы себе в возлюбленные (ей в возлюбленные) [Eve — поэтическое название вечера; также — Ева; вообще женщина]
И погружается в ее целительное (успокоительное, нежное ласковое, сладостное) отдохновение (упокоение, безмятежность, сон, тишину),
Я окутываю нежный отдых (сон) овеваемым зефиром западом (закатом, закатным небом),
В янтарных и розовых занавесях.
Или: Я окутываю нежный отдых (сон) под овеваемым зефиром западным (закатным) небосклоном (небом)
Янтарными и розовыми занавесями (пологами, пеленами).


Страж на круче высокой, зрю бессонным я оком
       На пучину, где ночь глубока,
И когда шторма крылья вдруг звезду заслонили,
       Что вела по волнам моряка,
Я его направляю, хоть, свиреп, налетает
       Ураган вихрем яростных крыл,
Чтобы челн одинокий и в стремнине жестокой
       Целым в гавань родную доплыл.

[Или:
Страж на круче высокой, зрю бессонным я оком
       Над пучиной, где ночь широка,
И когда тьма ночная вдруг звезду заслоняет,
       Что ведет по волнам моряка,
Я его направляю, хоть стихия морская
       Так свирепа и ветер так зол,
Чтобы челн одинокий даже в буре жестокой
       Целым в гавань родную пришел.]

From my sentinel steep by the night-brooded deep
       I gaze with unslumbering eye,
When the cynosure star of the mariner
       Is blotted out from the sky:
And guided by me through the merciless sea,
       Though sped by the hurricane’s wings,
His companionless, dark, lone, weltering bark,
       To the haven home safely he brings.

Со своей сторожевой кручи у объятой ночью пучины
Я взираю (вглядываюсь) бессонным оком,
Когда путеводная (полярная) звезда моряка
Оказывается затмлённой в небе (стертой с неба):
И, ведомый мною сквозь беспощадное море,
Хоть и [стремительно] влекомый крыльями урагана,
Свой не имеющий спутника(-ов) (никем не сопровождаемый), темный (мрачный), одинокий, швыряемый волнами челн (барк)
В родную гавань он целым приводит.


Я цветы пробуждаю, в росах утра сверкая,
       Птиц бужу в почивальнях ветвей,
И равнины и горы вновь красой манят взоры,
       Греясь в неге рассветных лучей.
Если радость такую на земле я дарую,
       Пусть мой свет скоротечен подчас,
Ах, какие же дива блещут в сферах счастливых,
       Вечно Божьей улыбкой лучась.

[Или:
И равнины и горы вновь красой блещут взору, …
      
       Хоть и меркнет мой свет в темный час,]

I waken the flowers in the dew-spangled bowers,
       The birds in their chambers of green,
And mountain and plain glow with beauty again,
       As they bask in their matinal sheen.
O, if such the glad worth of my presence on earth,
       Though fitful and fleeting the while,
What glories must rest on the home of the blessed,
       Ever bright with the Deity’s smile.

Я пробуждаю цветы в усыпанных росою обителях (пристанищах, будуарах),
Птиц — в их зеленых опочивальнях,
И горы и равнины вновь блистают красою,
Греясь в своем (их) утреннем сиянии.
О, если такова радостная ценность (значимость, богатство) моего присутствия на земле,
Пусть все время прерывистого и скоротечного,
Какие же [блистающие] великолепия, должно быть, пребывают (покоятся, ниспосланы) (на) обители блаженных (счастливых, благословенных; благословенной райской обители, пристанище(-у)),
Вечно сияющей Божьей улыбкой.


* * *



Перевод с английского: Ритам (Дмитрий Мельгунов)
5—7.09.16
Перевод сделан ко дню рождения моей мамы


www.savitri.su — мой литературный сайт
www.ritam-art.com — мой фотопоэтический сайт



Другие переводы поэзии Шри Ауробиндо см. на моей странице.


Мои уже изданные переводы поэтических произведений Шри Ауробиндо:

Избранные сонеты;
Истории Любви — избранные пьесы в стихах;
Поэма-откровение «Риши»;
Эпос «Савитри»

можно приобрести здесь:
savitri.su/knigi-aurobindo-stihi


либо здесь:
Издательство «МИРРА» (Санкт-Петербург)
mirra@mirra.sp.ru
тел. (812) 717-57-03


Скачать работы Шри Ауробиндо в подлиннике можно на сайте Ашрама Шри Ауробиндо:
www.sriaurobindoashram.org


Рецензии