Кожевников Савва

В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ

(Воспоминания)

Есть у Михаила Пришвина такое высказывание: "Каждый, молодой и старый, встречая весну, должен думать, что, может быть, это его последняя весна и больше он к ней никогда не вернётся. От этой мысли радость весны усиливается в сто раз".

В последний раз я видел Кожевникова Савву Елизаровича за год до его смерти, и теперь жалею, что не вспомнил тогда эту пришвинскую мудрость: её можно несколько видоизменить, применяя не к весне, а к самому человеку. Почему я не подумал тогда, что, может быть, вижу Кожевникова в последний раз? Тогда совсем по-другому я глядел бы на его руки, на его лицо и совсем по-другому слушал бы его всегда какую-то страстную скороговорку. Хотелось о многом поговорить с ним, но... ладно, не теперь, в другой раз. А вот другого-то раза уж и не будет. Не будет, да и всё тут!.. Никогда не будет!..

Впервые я увидел его перед войной, - он был тогда редактором журнала "Сибирские огни". Савва прочитал рукопись моей повести, которая ему очень понравилась, он спешно готовил её к печати и разговаривал со мной как с равным - это меня удивляло и радовало: он, писатель, знавший Сейфуллину, видевший самого Горького, говорит со мнойю как с равным! Нравилось, что он сразу же стал говорить мне "ты".

-Ты откуда родом-то? Почему ты говоришь на "о"? Ты когда начал писать-то? Ты давно ли живёшь в Сибири? Ты почему такие дорогие папиросы куришь, у тебя же семья?!

Другой бы только подумал, но не сказал, а он сказал, и мне ужасно понравилось это, хотя и пристыдило настолько, что я совершенно растерялся и ничего не ответил.

Вот он, с карандашом в руке, с дымящейся папиросой в другой, читает мою рукопись, - читает как-то страстно. И вдруг вскрикивает, словно укололся:

-Почему они у тебя все кричат?!

Я не отвечаю, я сам не знаю, почему у меня все герои кричат, да ему и не надо ответа. Курит, дымит, читает - и опять укололся:

-Почему они у тебя все рыжие?!

Потом:

-А вот здесь надо написать: "Прошло пять лет". - И шутит: - Я думаю, для писателя ничего не стоит прикинуть пять лет, пустяки.

Прошло десять лет. Я был на фронте, в связи с пребыванием в плену осудили на пять лет... Вернулся. Как пойти к Кожевникову? Может, он и разговаривать-то со мной не будет, побрезгует? Нет, он встретил меня, как ни в чём не бывало, расспросил, что со мной случилось, как было дело. Заполнил на меня карточку автора и принял рукопись для прочтения - и это было для меня неожиданной радостью.

И вот... Я видел его, говорил с ним... и не знал, что вижу его, говорю сч ним в последний раз.

Он умел восхищаться!