Питерская сказка

Дождь не прекращался уже целые сутки. Крупные капли, повинуясь законам физики, упрямо стекали по окнам пустого трамвая, сливаясь в причудливые узоры. На очередной остановке двери с громким лязгом распахнулись, обдав единственного пассажира потоком влажного, тяжелого воздуха. Он вздрогнул и проснулся.
Называть его пассажиром было бы не совсем правильно. Этот человек попал в трамвай не случайно. Вот уже сорок лет он работал здесь кондуктором. Но сейчас, в разгар рабочего дня, в непогоду, промозглый дребезжащий вагон никому не был интересен и старик просто ехал. От конечной до конечной, не прерывая сон на объявление остановок.
Трамвай ждал, не закрывая двери, не трогаясь с места. Кондуктор медленно повернул голову и мрачно смотрел, как промокшая насквозь девушка стряхивает с яркого зонта капли дождя. Он не хотел, чтобы кто-то нарушал привычное одиночество, был здесь, воруя его покой, его дождь, его грусть.
Мокрые, ледяные монетки упали на морщинистую ладонь, заставив выйти из оцепенения. Привычным жестом оторвав билет, и сунув его девушке, он отвернулся к окну, собираясь снова закрыть глаза, как вдруг услышал голос: «Вы счастливы?».
Кондуктору на секунду показалось, что он ослышался. Уставившись на пассажирку выцветшими от возраста глазами, он все повторял про себя ее вопрос, как будто пробуя на вкус, пока вновь не услышал: «Вы счастливы?».
Она присела рядом, так близко, что пожилой человек почувствовал запах дождя, исходящий от ее плаща. Кондуктор снова посмотрел на нее, прямо в глаза, долго, пристально, как будто разглядывал не лицо, а душу и, наконец, тихо произнес: «Счастья не осознать, его можно только подарить или получить в подарок…»
Девушка посмотрела на него удивленно. В ее понимании, ее мире, счастье было слишком осязаемым и понятным. Вполне реальным. Она не принимала полутонов и искренне считала, что оно либо есть, либо нет – третьего не дано. И смысл жизни сводился к постоянному поиску счастья, а наутро после его получения – к поиску нового. Множество составляющих должны были слиться воедино и оказаться с ней в одном месте и в одном временном промежутке, чтобы она, зажмурившись, запрокинув голову, прошептала: «Я счастлива». Сейчас она не понимала кондуктора и была раздосадована тем, что мудрость старика была неприемлема для ее мировоззрения. Дарить счастье? Получить в подарок? Немыслимо! Заслужить, заработать, вырвать зубами, иногда купить  - только так и никак иначе. Но в подарок…
Кондуктор отвернулся. Он знал, о чем думает его единственная пассажирка и не желал ее переубеждать. Девушка была слишком молода, слишком смела и уверенна, а ему не хотелось долгих разговоров. Но собеседница не унималась: «Но если нет счастья, что тогда? Что есть вместо него? Что у вас есть?». Старик снова открыл глаза и, пригладив волосы, прошептал: «Надежда. Предвестница счастья – надежда».
Девушка взорвалась негодованием: «Отвратительно чувство! Самое низкое, что может ощутить человек…». Наткнувшись на удивленный взгляд, она продолжила высоким, срывающимся голосом: «Знаете, почему нельзя подбирать котят?.. Когда я была совсем ребенком, каждый брошенный котенок вызывал у меня жалость, желание непременно забрать домой и, если не оставить насовсем, то хотя бы обогреть и накормить. Я клялась маме, что отнесу малыша на то же самое место, что он просто побудет у нас вечером, а утром все встанет на свои места. Мне казалось, что жизнь животного станет только лучше от вкусной еды и ночи, проведенной в тепле, что это поможет ему выжить, продержаться. А потом я выросла и поняла.
 Котенок слишком замерз и голоден, чтобы строить иллюзии, а ты твердо знаешь, что он не сможет остаться, но в самый первый момент, когда поднимаешь его с земли, прижимаешь к себе, проводишь рукой по спутанной шерстке, между вами натягивается тонкая, прочная как проволока нить – надежда. Натягивается, натягивается – и дззиинь! Разрушилось, не сбылось.
Так и сейчас. Хочешь быть для кого-то нужным – дззиинь!- не вышло, пытаешься добиться успеха – дззиинь! – провал, мечтаешь о чем-то, куда-то бежишь, что-то планируешь – дззиинь - дззиинь- дззиинь!». Девушка замолчала, уставившись в окно. Она чувствовала, что старик ее не слушает и думает о своем. За окном мутная Нева шумно билась о гранит. Только этот звук, звон трамвая и шум дождя нарушали тишину.
Двери распахнулись. Пассажирка порывисто встала, и, не оборачиваясь, вышла. Старик долго смотрел на свои руки, грязные, покрытые мозолями и тихо шептал: «Она поймет…».
Этот город в свое время подарил ему много счастья. Петербург всегда был таким, пасмурным и немного надменным, совершенно удивительным. Здесь он встретил Любашу. Встретил и потерял. Обиды забываются, раны заживают, стираются из памяти черты лица даже самого любимого человека, и только ощущение пережитого счастья навсегда врезается в сердце.
Этот маршрут он выбрал неслучайно. Много лет назад, но кондуктору казалось, что это было вчера, они с Любашей познакомились именно в этом трамвае. И не разлучались ни на секунду до той нелепой, глупой ссоры, которая и положила всему конец. Любимая женщина ушла, исчезла, сменив работу и место жительства. Он тогда точно так же смотрел сквозь нити дождя на беснующуюся Неву и твердил: «Она поймет…»
Встреча с девушкой разбередила душу старого человека, заставив пережить заново эти долгие сорок лет надежды на счастье. Это все, что у него было – надежда… Он верил каждую секунду, что город не так уж велик, и они непременно встретятся. В этом трамвае. Их трамвае.
Кондуктор уперся лбом в холодное стекло, по его морщинистым щекам текли слезы, превращая и так нечеткие от дождя проплывающие пейзажи в размытые пятна. Как ребенок он в сотый раз повторял, пытаясь убедить самого себя: «Она поймет…», уже не осознавая, кого имеет в виду.

Дождь кончился только через три дня. Субботнее солнце выманило из дома уставших за неделю горожан, и в трамвае было не протолкнуться. Кондуктор пребывал в странном настроении. День казался ему особенно ярким, а шум и суета не раздражали. По мере приближения к конечной остановке, пассажиров становилось все меньше и меньше и, наконец, не осталось совсем.
Кондуктор сидел, уставившись в окно, и странное чувство, появившееся с утра, усилилось, завладев им целиком. Надежда. Он как никогда надеялся на счастье.
Двери открылись, впустив двух пассажирок – молодую девушку и худощавую пожилую даму в легком пальто, по всей видимости, приходящуюся ей бабушкой. Они устроились в конце вагона, и кондуктор терпеливо ждал оплаты проезда, вслушиваясь в шуршание банкнот и тихий смех. Трамвай подпрыгнул на рельсах, и девушка, не дойдя до старика пару шагов, шумно плюхнулась на сиденье позади него. Немедленно над его ухом звонко и отчетливо прозвучало: «Я счастлива!».
Он резко обернулся, и тут же улыбнулся недавней знакомой, у которой из-за пазухи высовывалась круглая пушистая голова с треугольными ушами. Медленно переведя взгляд на спутницу девушки, кондуктор почувствовал, как стремительно надежда превращается в счастье и, сквозь слезы всматриваясь в постаревшее, но такое родное лицо, радостно прошептал: «Любаша…»