Новая публикация в журнале Гостиная

http://gostinaya.net/?p=12391



* * *

       Памяти отца
 
Ты умирал на пике декабря.
Зачем мне Бог, не знавший милосердья?
И это сердце, бившееся зря,
раз не могла отнять тебя у смерти?
 
Часы спешили, учащая бег,
и обещая обновленье судеб.
А снег летел в грядущее, в тот век,
где нас с тобой вдвоём уже не будет.
 
Любить в прошедшем времени нельзя.
Как примириться с этою дырою,
в которую всё сыпется, скользя,
лишь только человек глаза откроет?!

Застыли стрелки в замкнутом кругу.
Как будто навсегда заледенели.
Я это помнить больше не могу,
блуждая здесь среди людей, теней ли.
 
Глазами звёзд глядишь над головой.
Стволы дерев — как чей-то мёртвый остов.
И сквозь меня могильною травой
растут слова, пронизывая остро.


 
ОТЦУ
 
       Дальше — тишина…
                В. Шекспир
 
 Я читаю твою тишину по слогам,
 ту — что дальше, сквозь все многоточья.
 Подплываю к другим дорогим берегам,
 обретаю родимую почву.
 
 И мне верится, знается как никому
 в лихорадке слепого азарта:
 я увижу тебя и тебя обниму
 послезавтра, а может, быть, завтра.
 
 Наша комната, помнишь, комод и буфет,
 собирается будничный ужин…
 К сожалению, в комнате выключен свет.
 Но с тобою зачем он мне нужен?
 
 Запоздалая нежность просроченных фраз,
 тяжких комьев падения звуки…
 Видишь душу мою на просвет без прикрас,
 как любовь моя корчится в муке?
 
 Та любовь, что не знает обёрточных слов,
 не рядится в перо и бумагу, –
 только боль, только бред и сумятицу снов,
 только кровь и солёную влагу.
 
 Пересохло застрявшее в горле «прости»,
 и в душе — как тяжёлые гири.
 Отдышаться мне дай, погоди, отпусти,
 не веди меня, память-Вергилий.
 
 Я живу тебе вслед, я дышу тебе в лад,
 я кричу тебе что-то вдогонку.
 Но рассыпан, как карточный домик, уклад,
 рвётся там, где особенно тонко…
 
 Припадаю к руке, провожу по щеке,
 приникаю к забытому снимку.
 А быть может, в туманном твоём далеке
 мы опять, словно в детстве, в обнимку?
 
 
* * *
 Заполняют ночи черновик
 звёзды быстрой бисерной строкою.
 Показалось мне в какой-то миг,
 что твоей он пишется рукою.
 
 О пиши, родной, ещё пиши!
 Нет важнее дела знать, что жив ты,
 слушать отсебятину души,
 разбирать твои ночные шифры.
 
 Звёзды-буквы чуточку дрожат —
 холодно им там без батареи.
 Как колючих маленьких ежат,
 каждую дыханьем отогрею.
 
 Пусть потом ожившие слова
 в сердце мне вонзаются иголкой.
 На столе статьи твоей глава.
 Твой портрет под левой книжной полкой.
 
 
* * *
 Вы думаете, дважды в реку
 нельзя, но надо знать пароль.
 Душа могла, но за два века
 она свою забыла роль.
 
 Но ты послушай, ты послушай,
 что шепчет ива и ветла.
 Я столько лет жила на суше,
 а тут вошла и поплыла.
 
 Плыви, меня в живой и мёртвой
 воде неси к себе самой,
 как сердце, парус распростёртый,
 кораблик, крибли-краблик мой.
 
 Плыви, куда не входят дважды,
 фантом, сезам, калиф на час,
 избавь меня от этой жажды
 в обмен на всё, что есть сейчас.
 
 По мелководью, безнадёге,
 веди, неси меня, плыви,
 сквозь бред, горячку, слёз потёки,
 слова солёные любви.
 
 
* * *
Открыло утро полог голубой.
А у меня теперь одно мерило:
пространство улыбнулось мне тобой,
окликнуло тобой, заговорило.
 
Ты где-то там, в лазоревом краю,
но время ничего ещё не стёрло.
Дома сжимают улицу твою
и мне до боли стискивают горло.
 
Так жадно рыщет памяти радар,
что, кажется, протянешь руку — вот ты…
В шкафу хранится твой предсмертный дар —
последняя — о Чехове — работа.
 
Как долго то, чем жив был и храним,
моей души ослепшей не касалось.
“О, как ничтожно было то, что им
любить мешало…” — то о нас писалось!
 
Упрямо, в ту же реку, сквозь года
к тебе стремиться снами и стихами…
О, если б знать тогда, что навсегда
твои шаги по лестнице стихали.