Чума

Пустотою не манит блаженство,
В идеалах -- отблеск пустоты.
Мне давно не нужно совершенства,
Его лжи -- и мёртвой чистоты.

Там, на самом пике высоты,
Снежный лоск вершины небывалой,
Так обманчив, так жесток и мёртв,
Чужд печальной темноты подвала.

Свет прольётся в город -- всё не так,
Все изъяны только чётче станут.
Мы сбежим -- и в свежий чёрный мрак
Раны нас увечить перестанут.

Не найдёт нас времечко калек,
И не тронет чистые лекала.
А внутри меня -- есть человек,
Я спасу его в тиши подвала.

Здесь мы скоротаем страшный век,
И свои у нас есть идеалы.
Нас понять, судить и пожалеть
Сможет -- снизошедший до подвала.

Неба чёрный мрак -- наш чёрный хлеб,
Лечимся, как вздрогнет полнолунье,
Кровь полна отравы прошлых лет,
Видишь, снизошедший до безумья.

Мир погряз в разврате, неглиже.
Мы спокойны -- в тишине подвалов.
Чернота -- наш траур по душе,
И по сердцу трепетному траур.

Нет, не плачь -- тот свет не мил ничуть,
От него душа моя устала.
Лицемерный блеск -- как пуля в грудь,
Как участье -- тишина подвала.

Да, нам чужд и мерзок был гламур,
Чувствовали гниль его начала.
Чтоб не сшили мех из нежных шкур,
Мы бежали в тёмные подвалы.

А снаружи -- всё такой же бал,
И на всём чума духовной смерти.
Как бомбоубежище -- подвал.
Девяностых бедные мы дети.