II

дни улетают ластиками на юг. в городе холод. утром настал январь. сми публикуют столько фальшивых букв, сколько приходится жать ей холёных рук. время шлифует некогда глину в сталь. время бессильно и сокрушимо, но
это секрет и его говорят по ночам. тихо и томно шепчут у кромки рта самым любимым, чтобы быстрей уснуть. сон не приходит к ней уж который год. шёпот луны лишь о том, как красив рассвет. солнце фатою кутает нежно снег. свет сквозь тесёмку льются на ручку.
«Рэт, здравствуй, тут, дьявол, вышел опять сонет. я вот, пыталась сточку, ну, может, две… только не пишется кратко. все мысли – бред. кстати, я сборник выпущу ближе к весне. на презентации будет, наверно, успех. ты то как, слушай? всё, что пишу тебе, ты ведь читаешь, помнишь, порой хранишь. ай, да и пусть пустота да тишь
вместо ответа. каждый десятый стих про мою смерть и совсем никакую жизнь, каждый второй – как бессмысленно стало вне
твоего сердца. только досада лишь. я сомелье. вместо вина полынь. вместо зарплаты лёгкий удар под дых».

Эмми целует марки, затем конверт. лампа над нею словно большой маяк.

«милый Рэт Биллингс, я ненавидеть вас так обожаю, что пробирает страх. я возлюбила труд и немного тех, кто говорил «не сможешь, не нужно, Эм». самый отчаянный в этой стране поэт
будет терпеть неудачи. таков расклад. я приняла и его. до свидания, Рэт».

Эмми лежит на полу, а над ней
с потолка
звездопад…