Светлана

Зал был переполнен в этот вечер. Казалось, ещё немного, и люди будут стоять друг у друга на головах, и те, кому посчастливилось занять места в первых рядах, застыли в предвкушении полёта… На какие планеты, в какие далекие галактики нас унесет в этот раз? В какой точке пространства и времени мы окажемся? Вселенная бесконечна и не имеет предела, а есть ли предел у нашей фантазии? И, если его нет, то, может статься, что каждый из нас – целая вселенная, непознанная… или непонятая… или неоткрытая, или, вовсе ненужная и забытая всеми. И что там происходит внутри, куда можно попасть, заглянув внутрь нас?
Агасфер, заняв место согласно купленному билету, уныло разглядывал путешественников, с которыми предстояло отправиться в неведомые дали, немедля, после третьего звонка. Он был профессиональным путешественником, вернее даже сказать, странником. В своем бесконечном странствии он преодолел сто тысяч километров, он взбирался на самую высокую вершину, и опускался на дно самой глубокой впадины этой планеты. Он знал все тайны океанов и морей, присутствовал при становлении, расцвете и упадке всех великих, и не очень, империй. Он знал все тайники всех живущих и славно – бесславно почивших пиратов и корсаров. У него был неограниченный запас золота, и, ещё более ценного средства – времени. Личные знакомства с Македонским, Ломоносовым, Буддой?...  Это всё детский сад, Агасфер был лично знаком с Ним. И именно Он, был причиной и следствием этого богатства (как казалось бы нам, простым смертным), и проклятия, как это виделось самому Агасферу. Он был лично знаком с Сыном Божьим. За две тысячи лет, странник прошел сто тысяч километров, но все это время он хотел прийти в Иерусалим, он хотел встретиться с Ним ещё раз, лично, чтобы отказаться от дара-проклятья. Но, увы, все его попытки были тщетны, его крик не был услышан, голос его был голосом вопиющего в пустыне. Взгляд его был иссушен палящим солнцем несметного сонмища пустынь, но тело его было прекрасно, лицо его было такой правильной канонической красоты, что даже Дориан Грей, увидев Агасфера, на одной из тысяч беспробудных хмельных, развратных пирушек, протрезвел, и остолбенел. Он хотел спросить, молчаливого странника, о судьбе и о смысле, о Боге и о душе, но, не промолвив ни слова, заплакал, опустившись на колени, среди развратно лежащих хмельных, поруганных тел друзей и подруг, ибо во взгляде пилигрима он увидел такую необъятную вселенскую скорбь, и такое глубокое понимание энергии и материи этой вселенной, что немыслимым образом, на секунду, оказался на другой планете, и, оглядевшись, увидел себя, и зрел в сердце свое, и черная дыра, поглотила его взгляд, и он утонул сам в себе, в своем грехе, но в самый последний миг, крепкая, сухая, булатная рука, схватив его за волосы, вытянула и бросила, измождённого на пол. Вечный Жид, не проронив ни звука, ушел тогда, подальше от скрюченного безвольного тела, во власти которого находилась, почти увядшая душа, прекрасного, некогда, юноши.
А, тем временем, музыканты  начали превращать энергию наших душ в материю перемещения. Странник неспешно погружался в раздумья, созерцая прекрасное в сердцах, ибо некрасивого и порочного он наалкался  за две тысячи лет более чем. Грядущее лежало перед ним открыто, понятно, но каждый раз, когда он делал шаг вперёд, немыслимым образом, время не двигалось, а стояло на месте. И вся его, Агасферова вселенная была статична, и всё его путешествие, было суть – топтание на месте, ибо сказал Он: идти тебе, покуда не узришь Меня, и Я есть там, где закончится твой путь. Но как может закончиться то, чего нет? Как? Весь этот путь, все это эти две тысячи лет и сто тысяч километров, он стоит на месте, и не может приблизиться даже на шаг к Нему.
Когда-то, две тысячи лет тому назад, Странник, любил одну девушку. Он помнил её имя. Он хранил его в сердце бережно, ибо только это имя, одно, сообщало ему о том, что вселенная движется мимо него, что звезды загораются и гаснут, что люди рождаются и умирают, что Бог смотрит на него, и знает о нём. Её звали Мария, её звали Анна, Фелисия, её звали бесконечным множеством имён, и каждый раз, когда ей давали новое имя, он умирал вместе с ней. Он приходил на её могилу и по несколько лет стоял недвижно, созерцая, как растёт трава, как почки распускаются в листву, как времена года сменяют друг друга, как могила приходит в запустение, надпись на надгробии блекнет, и увядает память, в сердцах людей, и так до тех пор, пока где-то, на другом континенте, не рождался ребёнок. И, как только маленькое чудное создание, первый раз в своей жизни вдыхала обжигающий легкие и глотку, но такой необходимый для жизни воздух, Агасфер, вздрогнув, разворачивался и уходил вдаль, спеша сквозь моря, страны, туманы и дожди, к одной единственной нити, такой тонкой и незримой, но такой живой, трепещущей и настоящей, как сама жизнь. Нить Ариадны – ничто, в сравнении с нитью Марии, которая связала две вселенных, статичную Агасферову, и динамичную людскую.
Но однажды, в 1942 году, под Аушвицем, он видел, как у неё, тогда её звали Вера, появился новый муж, и звали его Йозеф. Он очень любил детей. Любил делать на них операции, без наркоза. Ей было всего восемь лет. Её отобрали от матери, которую тут же отправили в газовую камеру. Она была милым улыбчивым ребенком, и он женился на ней, прямо во время очередной операции. Она ужасно страдала, когда он резал её на части, она просила, она молила, она молчала, безвольно распластанная на хирургическом столе. Агасфер смотрел на неё, но не мог ни сострадать ей, ни страдать за неё, не мог помочь ей, не мог уйти. Он безмолвной тенью возвышался в изголовье ложа смерти, по сравнению с которым, даже прокрустово ложе выглядит невинной забавой. Йозеф снял перчатки, и с отстранённой улыбкой на лице вышел из кабинета. И, в момент, когда дверь захлопнулась за палачом, нить, та самая, путеводная, живая, трепещущая, оборвалась. И Вечный Жид ослеп.
В темноте, что окружила Агасфера, рушились миры, галактики, умирали целые пантеоны богов, и кружило воронье над трупами павших воинов, столетия назад прошедших и канувших в лету сражений. Столетия слепых странствий научили его многому. Он стал лучше слышать, сталь лучше чувствовать, глубже понимать и осмысливать. Но все блага и приобретения, не могли успокоить неприкаянную душу его, ибо Бог был по-прежнему недостижим, путь был неведом, будущее открыто, но время стояло на месте.
Однажды, он брел наугад вперёд, и услышал музыку. Она тонким родником влилась в его душу, но мощным потоком подхватила и понесла его, и в миг он очутился на поляне, окруженной дубовой рощей, поляна была вся в одуванчиках и васильках и, о чудо, он прозрел. У самого старого и могучего дуба, он увидел старика в оборванных одеяниях. Старик держал в руках книгу, из которой летела музыка. Музыка была материальна, осязаема, ощущаема, её можно было потрогать, попробовать на вкус, искупаться в ней как в реке. Старик читал книгу, не обращая на Агасфера никакого внимания. Руки и костлявые ноги его были все сплошь покрыты татуировками, а над головой, едва заметный, сиял нимб, или это просто взгляд Агасфера был ещё нетверд после прозрения. Борода старика охватывала дерево, под которым тот сидел, и извиваясь терялась в листве, постепенно переходя в неё. Глаза старика были разного цвета, а уши самопроизвольно шевелились, когда тот листал страницу. Не обращая внимания на странника, старик перелистнул очередную страницу, уши его тот час затрепыхали, и только тут Странник понял, что это не уши, а кончики крыльев, да да, самых настоящих крыльев, что торчали из-за спины этого странного старика. Внезапно старик, резким движением вырвал из книги страницу, и встал в полный рост. Крылья его расправились во всю мощь, и, при этом, он оказался исполинского роста, выше в два раза любого, самого высокого из людей. Исполин взглянул на Агасфера, и протянул ему вырванный лист. Странник взял в руки лист, и увидел, что это билет, билет на концерт. Но концерт не простой, его давали всего лишь раз в сто лет, те музыканты, которые держали в руках струны самого мироздания, и вибрации их, могли создавать и разрушать целые вселенные, а одно слово их было сильнее тысячи стихий, и в нём было больше смысла, чем во всех святых писаниях человечества.
И вот, сидя в зале, он приготовился к путешествию, к своему первому за две тысячи лет и сто тысяч километров, настоящему путешествию… Он уже знал, что сказать Ему, Сыну Божьему, как покаяться, как расплакаться у ног и рук Его. Он предвкушал счастие и умиротворение, тем временем, как музыка, постепенно наполняла его. Но, внезапно, в зал вошла Она. Он понял это, он почувствовал это, он услышал, он предвидел это, но не мог поверить. Она стояла с растерянным видом в дверном проёме, и глядела прямо ему в глаза, в сердце, в душу. А вокруг него рушились стены зала, уходила из под ног земля, падали звезды, взрывалась планета, время поворачивало вспять, высыхали океаны, горы становились равнинами и наоборот. Она посмотрела на него, и протянула к нему руки, показав пустые ладони. О, как они были прекрасны, и как недостижимы… и пусты. Да, в них не было билета. Агасфер ссутулился, поблек, опустился на пол, и обратился к Нему.
- Я никогда не дойду к Тебе, я никогда не увижу тебя, я никогда не услышу тебя. Я никогда не буду прощён Тобой, ибо был прощён в тот самый миг, когда начал свой путь. Но Ты, простивший меня и любящий всю эту несовершенную вселенную, альфа и омега всего сущего, прости меня грешного, и прими её в лоно своё, в конце пути моего.
Странник, встал, протянул ей билет, и уступил своё место.
Она, со слезами на глазах прошла мимо него, даже не коснувшись, и села. Агасфер молча вышел в ночь, зябко кутаясь в теплый плащ, не оставив даже тени.
1 сентября 2016 г. Ноль часов, семнадцать минут.