Я так устала их всех беречь...

черные земли в следах, в пыли, в тропах кривых среди мокрых трав. 
многие здесь в темноте прошли – кровь истекала с душевных ран, став где брусникой, а где иргой, капая вниз, напитав песок, став земляникою под ногой, лентою алой вплетаясь в дрок. многие шли на тепло/огонь.
я же сидела, ждала в ночи, нити в ладонях держала мойр, слушала, как тишина молчит. глаз васильковая синева, губы – душистый июльский мак.
что приходили мне отдавать?
что забирала с собою тьма?
я протяну вересковый лед [он не растает, но охладит], липы дурманящий желтый мед. не говорят мне, где что болит, как раскололось ребро в груди, как разлетелись осколки душ. я протяну вересковых льдин из заполярных белесых стуж и приложу к перекрестьям ран, и всем пришедшим подам воды – впредь им неведом да будет страх, горе развеется пусть, как дым, пусть колосятся гречиха /рожь, хлеб пусть румянится на печи. я достаю свои зелья, нож и начинаю недуг лечить. я вытираю им жемчуг слез на разгоревшихся вдруг щеках. ветры кружат над горой внахлест…
так продолжается не века – я и не помню себя другой. все мои жизни – лишь ворожба. все мои жизни – земной покой, черных теней среди леса бал. все мои жизни – лишь колдовство/ветви сухие/змеиный яд.
я обнимаю осины ствол.
снова приходят и говорят: «боги не знают, как нам помочь. сделай, ты можешь. спаси [умрем]».
я соглашаюсь…темнее ночь. мне танцевать до утра с огнем. мне, словно птице, взлетать, крича. мне, как лисице, скользить во мхах. чтобы никто не болел/не чах, мне развевать беспокойный прах. ссадины им целовать и петь – грешных отец, наконец, простит.
месяц взойдет [свеж, и юн, и спел], в венах моих успокоив Стикс, мягко лаская изгибы плеч, блики рассеяв по волосам.
я так устала их всех беречь…
месяц смеется на небесах…