Питер Орловски - Две поэмы

ПЕРВАЯ ПОЭМА

Льется радуга в окно — заряжаюсь.
Рвутся песни из груди, все мои крики, витает в воздухе
тайна.
Ищу башмаки под кроватью.
Толстая негритянка оборачивается моей матерью.
Пока обхожусь без вставных зубов. Вдруг десяток детей садится ко мне на колени.
За день отрастает борода.
Выпиваю целую бутылку с закрытыми глазами.
Малюю на бумаге, кажусь себе снова двухлетним. Хочу, чтобы все
говорили со мной.
Сваливаю мусор на стол.
Запускаю в комнату тысячи бутылок — таких вот июньских жуков.
Пишмашинка служит подушкой.
На глазах превращается ложка в вилку.
Мне дарят бродяги последние деньги.
На всю оставшуюся жизнь нуждаюсь только в зеркале.
До пяти лет жил в курятниках, недоедал
бекона.
Ночью мать являлась в облике ведьмы и рассказывала сказки про
синие бороды.
Во сне взлетал над кроватью.
Снилось, как прыгаю в дуло, чтобы сцепиться
с пулей.
Встретил Кафку, и он перескочил через дом, лишь бы удрать от меня.
Тело мое превращалось в сахар, выплескивалось в чай, я обретал смысл
жизни.
Чтобы стать черным мальчиком, достаточно было чернил.
На улице ищу глаза, готовые ласкать мое лицо.
В лифтах я пел, веря, что еду на небо.
Выходил на 86-м, по коридору шастал в поисках
свежих бычков.
Стоит кончить, на койке блестит серебряный доллар.
Гляжу в окно, никого не вижу, спускаюсь на улицу,
смотрю оттуда на свое окно, не вижу никого.
Так и болтаю с пожарным гидрантом, спрашивая: "Твои слезы
и впрямь крупнее моих?"
Вокруг ни души, можно спокойно поссать.
Трубит Гавриил, трубит Гавриил: раскройся, радость,
голубой мой праздник.

24 ноября 1957, Париж



ВТОРАЯ ПОЭМА

Утро опять, маюсь бездельем —
может, рояль купить или слепить туфту.
Хоть в комнате прибрать — ведь, точно как отец, тряс
пепел с бычками за койку на пол.
Но сперва стаканы протру и выпью водички,
прочищу затхлый рот.
Стук в дверь, входит кошка, за ней слоненок
из зоопарка, требуют свежих блинчиков — вот уж хватит с меня
этих глюков.
Надо еще покурить, потом приподнять шторы, потом
приметить, как пробирается грязь к мусорному ведру.
Холодильника нет, обойдусь засохшим грейпфрутом.
Можно ли с моей комнатой что-то доброе сотворить — выкрасить в розовый цвет,
например, или поставить лифт от кровати до пола,
а может ванну соорудить в постели?
Что толку жить, если нельзя устроить рай в собственной
комнате-стране?
Ведь эта капля времени на моих глазах,
как срок алой звездочки на сигарете,
ощутить заставляет, что жизнь ломается быстрее ножниц.
Знаю, если б я смог побриться, вся дрянь с лица
исчезла бы навеки.
Дырки на башмаках дело временное, понятно.
Коврик запачкан, а у кого он чист?
У каждого в жизни бывают моменты, когда надо сходить
отлить — здесь позвольте на миг закрасить окошко черным.
Тарелку вдребезги об пол из озорства — а может просто
нечаянно случайно уронить, пока скитаешься вокруг
стола.
В зеркале я словно призрак в сахарской пустыне,
а в постели напоминаю задыхающуюся в крике мумию,
зато на столе себя чувствую Наполеоном.
А что до главной задачи дня — постирать исподнее —
загаженное за два месяца — так это сущая каторга.
Как можно стирать — да я же, я же, я же бабой буду, если сделаю
это.
Нет уж, лучше начищу кроссовки до блеска, а чем пол мыть, так
есть подход более творческий — покрасить его.
Ну а с посудой справлюсь, недаром же думаю устроиться поработать
в закусочной.
Моя жизнь и моя комната — как две чумы, преследующие меня
по всей земле.
Слава богу, мой взгляд на природу невинен.
От рождения помню песню о любви — бабочка на холме
превращается в чашу, из которой я пью, идя по мосту
цветов.

27 декабря 1957, Париж