Я вспоминал с известной скукой...
уже обманутой мечты,
что если путь сложить с разлукой,
то вновь не появлялась ты;
как, отправляясь с трёх вокзалов
в любом из направлений трёх,
отчалив, как бы ты сказала,
взяв лишь архив из этих крох
с собой, и более ни слова,
под лавкой спрятав сей багаж,
и потеснив людей суровых,
немых, но лёгких на мираж,
чьи лица плохо мне знакомы,
кого к тому же нет в живых,
с тоской отметив этот промах,
и сев к окошку подле них,
под взглядом их почти не горбясь
(чем этот способ и хорош), —
добыть в конце возможно образ,
который всё же был бы схож
с тобой. Столбы теснее жались.
И спящий город был таков.
И тени леса отражались
в размытых лицах двойников.
Вот, вздрогнув под зелёным знаком,
мы закачались и они,
и машинист достал из мрака
условной станции огни.
Огни исчезли, и промокла
от пролитых над ними слёз
косая даль, дрожали стёкла,
летели капли под откос.
Как, унимая дрожь в стакане,
вдруг налетит на семафор
казённым супом расстояний
откормленный простор, —
так: остановка, встряска, окна
домов, берущие разгон,
скользящие дождя волокна, —
так набирает скорость сон.
1991
Свидетельство о публикации №116082900284