Я вспоминал с известной скукой...

Я вспоминал с известной скукой
уже обманутой мечты,
что если путь сложить с разлукой,
то вновь не появлялась ты;

как, отправляясь с трёх вокзалов
в любом из направлений трёх,
отчалив, как бы ты сказала,
взяв лишь архив из этих крох

с собой, и более ни слова,
под лавкой спрятав сей багаж,
и потеснив людей суровых,
немых, но лёгких на мираж,

чьи лица плохо мне знакомы,
кого к тому же нет в живых,
с тоской отметив этот промах,
и сев к окошку подле них,

под взглядом их почти не горбясь
(чем этот способ и хорош), —
добыть в конце возможно образ,
который всё же был бы схож

с тобой. Столбы теснее жались.
И спящий город был таков.
И тени леса отражались
в размытых лицах двойников.

Вот, вздрогнув под зелёным знаком,
мы закачались и они,
и машинист достал из мрака
условной станции огни.

Огни исчезли, и промокла
от пролитых над ними слёз
косая даль, дрожали стёкла,
летели капли под откос.

Как, унимая дрожь в стакане,
вдруг налетит на семафор
казённым супом расстояний
откормленный простор, —

так: остановка, встряска, окна
домов, берущие разгон,
скользящие дождя волокна, —
так набирает скорость сон.

1991