Из книги. Апокалиптические истории

Здравствуй,
я пишу о своём, о своём.
Село солнце мое в пустой окоём.
Око месяца  узко, скифов прищур.
Пришлый ветер ночь раскрутил, как пращу.
Прощелыга  сквозняк распахнул мой плащ.
Листья дворника жгут – жертва. Кто палач?
Поливалки струей обдают кусты,
не обнюхав друг друга, задрав хвосты.
Семейные птицы шелестят, шкворчат,
суетливо не спят, наплодив скворчат.
Этот ветер, ночь кончатся сентябрём.
Я ещё напишу. Может быть.
Потом.

***

Этой осенью птицы уходят на юг.
Друг за другом по трапу восходят на борт.
Тех, кто может летать - ограниченный круг,
много меньше, что утром поют.

Из раззявленных клювов усохший язык,
без прохладных небес потускнели глаза.
На причале птенцы. Полон горести писк -
это смерть, их с собою нельзя.

Белоснежною птицей уйдёт пароход.
На упругих ногах по безводным морям.
Меж кораллов сухих лоцман ищет проход,
возвращаясь по старым следам.

Лист последний, шурша, этой осенью вниз.
Иссякает слюна в железе паука.
В жгущем небе кристаллы как призраки брызг
родниковой воды, и колодезный взвизг
затихает
уже на века.


***

Последний убитый в последней войне,
что видишь, дружище, в небесном окне?

Внизу подо мною уже не земля.
Ни гор, ни лесов, ни морей. Всё поля
покрытые пеплом, ни капли воды,
страшны и безвидны.  Могилы видны -
там детские кости белее снегов,
там черные кости убитых врагов,
иссохший стервятник, истлевший шакал.
Вот всё, что в небесном окне увидал.

А есть ли надежда?

Да как ей не быть?
Я матери имя не смог позабыть.
Я помню разрывы и запах ружья.
Я помню овраг, где убили меня.
Любимую помню и тяжесть детей.
Я помню, что думал – умру без затей.
Откинусь на травы, остыну в росе
и… помнить не буду,
как мертвые все.