Загадки Сергея Довлатова

Страна с размахом отмечает 80-летие писателя Сергея Довлатова. Для читающей публики день рождения любимого писателя – большой праздник. Программа торжественных мероприятий очень насыщена. Ожидается приезд и выступления именитых гостей, литераторов, людей лично знавших Довлатова. Соберутся его знакомые, приятели, друзья и даже недоброжелатели, которые за последние три десятка лет тоже превратились в друзей прозаика. Все станут делиться воспоминаниями. Грядут конференции, круглые столы, квесты, викторины, спектакли, перфомансы, фильмы, концерты, выставки и чтения. Вопреки утверждению писателя: «любить публично – скотство», люди не стесняются демонстрировать свою любовь к творчеству Довлатова. Этим и мы займемся 3-5 сентября на фестивале «День Д» на улице Рубинштейна и в ее окрестностях.

Готовясь к юбилею Сергея Донатовича, приятно было вновь погрузиться в его произведения и поразмышлять о некоторых загадках, сопровождающих эту монументальную фигуру современной литературы. Собственно, загадкой является уже тот факт, что Довлатов по-прежнему остается современным писателем, несмотря на свою раннюю смерть. Не каждого писателя вспомнишь спустя три десятка лет после его кончины. Тем более не всякого захочешь перечитать. А, главное, надо ведь учесть, что за этот немалый промежуток времени изменилось все. И в стране и в мире. Политика, экономика, техника, общество, наконец. Писатель Довлатов этого не застал и перемен не увидел. Он не думал, что СССР развалится. Едва ли владел мобильным телефоном, которые тогда не были распространены. Не представлял себе, что такое интернет, жидкокристаллический экран монитора и пр. Максимальным техническим достижением для него было освоение автомобиля и телефонного автоответчика. До последних дней в своей работе он пользовался авторучкой и блокнотом для записей, а также простой печатной машинкой с копиркой. Писал о том, что ему ближе. О том, что он хорошо помнил и знал. При этом все, о чем он писал – очень знакомо и близко нам, живущим сегодня. Мы его понимаем и, перелистывая страницы его книг (уже на планшетах), смеемся в тех местах, где автору было нужно, чтобы мы смеялись. И задумываемся там, где это требуется. Почему так? Может быть, потому что писал он о том, что не меняется десятилетиями? Что находится вне времени? О людях с их характерами, судьбами, проблемами и немудреным существованием. Об отношениях между людьми. О мелком и незначительном, что нам так привычно. О повседневном человеческом быте, в котором всегда есть место одновременно - смешному, грустному и страшному. Писатель никого не поучает, ничего не осуждает, не морализирует, не навязывает своих идей и мыслей. Он просто внимательно подмечает и точно выражает речь и поступки окружающих людей, способные вызвать улыбку, усмешку, ухмылку или хохот читателя. «Ад - это мы сами» - читаем мы у Довлатова. Но ведь и в аду имеются смешные стороны и детали. Довлатов умел обращать на них внимание и делал их более рельефными, выпуклыми. Вероятно, и в раю есть о чем взгрустнуть. Довлатов актуален, интересен и жизнеспособен. Многие его современники-писатели – ныне прочно забыты. Парадокс.

Творчество Сергея Донатовича полно загадок. Например, много говорилось про его уникальный литературный стиль. Обратимся к первоисточнику. Вот как сам Довлатов в письме к Науму Сагаловскому объяснял свою теорию: «Я считаю, что  каждый   прозаик   должен   надевать   какие-то   творческие   вериги, вводить в свое письмо  какой-то  дисциплинирующий момент. В поэзии роль таких  вериг  играет рифма + размер. Это дисциплинирующее начало уберегает поэтов от многословия и пустоты. У прозы таких рамок нет, их, мне кажется, надо вводить искусственно. Что касается меня, то вот уже лет шесть я пишу таким образом, что все слова во фразе начинаются у меня на разные буквы. Даже предлоги не повторяются. <…> Короче, для меня это стало психозом. Вот раскрой мои три-четыре последние книжки и убедись». Письмо датировано июнем 1986 года.

Следовательно, за шесть лет таким способом Довлатовым написаны книги: «Компромисс» (1981) «Заповедник» (1983), «Наши» (1983), «Иностранка» (1986), «Чемодан» (1986) и др. Начинаешь проверять, раскрываешь наобум любую страницу и восхищаешься, да, действительно вроде так оно и есть. В довлатовском предложении отсутствуют слова на одну и ту же букву.  Но невольно задаешься вопросами: под силу ли автору так придирчиво концентрировать свое внимание на строке? Хватит ли ресурсов в русском языке, чтобы верно и ярко выражать мысли, эмоции и чувства человека, заботясь при этом о разности начальных букв в словах? Мастерство конструирования фраз вызывает чувство уважения к писателю. Тем не менее, во всяком произведении Довлатова читатель может обнаружить исключения из правил. Приведем примеры в порядке хронологии издания книг.

Берем «Компромисс» и на второй страничке сталкиваемся с повторением букв: «И все же какие-то люди стоят за этим, какие-то разговоры, чувства, действительность».  В «Заповеднике» повторов много: «Грязноватое желтое здание с колоннами, часы, обесцвеченные солнцем…», «хорошо, - говорю, - с плохой стороны», «Мы берем одну, заметь, одну чувиху и едем на пленэр».  А в этом симпатичном афоризме аж тройное повторение первых букв «я думаю, любовь к березам существует за счет любви к человеку». В «Наших» опять-таки на первой странице встречается: «Сначала он жил в Харбине, где и родился мой отец». В первой главе «Иностранки»: «Десятый год Евсей утешает жену мыслью о том, что бизнес достанется сыну». Откроем «Чемодан», посмотрим на вещи: «под ними – вельветовая куртка на искусственном меху». Это из предисловия.

А ведь Довлатов порой намеренно менял фамилии персонажей, названия населенных пунктов, даты событий в погоне за сохранением чистоты своего стиля. И все же во всякой книге, как доказано, существуют отступления от абсолюта. Что этому причиной – невнимательность автора? Невозможность в каждом упомянутом случае (а сколько еще их рассыпано по книгам) избежать повторения? А может быть мистификатор Сергей Довлатов специально изредка допускал повторы начальных букв в словах, чтобы всем морочить голову?

Думается, вряд ли это так, ведь в упомянутом выше письме он признавался: «Даже в цитатах я избегаю двух слов на одну букву в одной фразе. Например, в «Заповеднике» я цитирую Пушкина: «К нему не зарастет народная тропа...». Меня не устраивали «нему» и «народная». И я пошел на то, чтобы поставить: «К нему не зарастет священная тропа...». А затем сделал сноску: «Искаженная цитата. У Пушкина – народная тропа». С предлогом «не» пришлось смириться, ничего не смог придумать».

Короче, еще одна загадка. Хотя на счет искажения  Пушкинской цитаты лично у меня есть гипотеза, что Сергей Донатович немного лукавил. Достаточно вспомнить, что цитирует стихотворную строчку отнюдь не литературный герой книги - Борис Алиханов, а другой персонаж – сотрудник экскурсионного бюро  Галина Александровна. Получается, это ее ляп. Не секрет, что Довлатов с юмором относился к обитателям Пушкиногорья. Автор убивает сразу двух зайцев – уличает специалиста заповедника в невежестве, и, вместе с тем, оправдывает  собственноручное искажение пушкинской цитаты необходимостью неукоснительно следовать выбранному стилю. И подколол и руки умыл. Красота!

Загадкой остаются неоднократные трактовки на новый лад Довлатовым одних и тех же сюжетов. Например, как минимум, трижды прозаиком интерпретируется история знакомства с женой: то ее забыл Гуревич после вечеринки дома у автора, то встреча состоялась на именинах хомяка в квартире живописца Лобанова, то будущая супруга явилась к Довлатову в роли агитатора в день выборов. Воистину, тема семьи – неисчерпаема. Полагаю, что все три версии отличаются от реальной истории  этой семейной пары. Дважды с изменением фамилии персонажа в книгах Довлатова упоминается система предупреждений о приходе на дом наряда милиции. В первом случае известные кодовые слова в телефонную трубку чеканит спившийся журналист Гена Сахно, во втором – опустившийся журналист Гена Смирнов. Разница между ними заключается лишь в том, что первый пьет портвейн, а второй употребляет шартрез. Примеры можно продолжать. Анекдоты из жизни писателей Довлатов первоначально вкрапляет в канву повести «Невидимая книга», а позже издает их отдельным произведением «Записные книжки». Хорошо, что в собрании сочинений Довлатова, вышедшем в издательстве «Лимбус-Пресс» в 1993 году с рисунками Александра Флоренского, эти вещи разнесены по разным томам. Иначе повторы смущали бы читателей.

Некоторые словесные конструкции Довлатова кочуют из книги в книгу. Например, фраза «дальнейшие   события   излагаю  бегло,  пунктиром»,  повторяется трижды:  в романе «Наши»,  в повести «Марш одиноких» и в рассказе «Старый петух, запеченный в глине». А что, хорошее, проверенное соединение слов. То же происходит с метафорами.  Придумав однажды наиболее точное сравнение собаки Глаши с березовой чурочкой, Довлатов не раз к нему возвращается («Соло на ундервуде», «Наши», «Ремесло»). Также не отрекается автор от еще одной устойчивой метафоры, уподобляющей нос фокстерьерши  «крошечной боксерской перчатке». Раз уж созданы близкие к идеалу метафоры, так чего от них отступать? От добра добра не ищут. Одна и та же фраза: «подцепил ускользающий маринованный гриб» у Довлатова дважды фигурирует в одном произведении - в шестой и двенадцатой главах «Компромисса». Щепетильно вглядывающийся в буквы, с целью не допустить их повторения в словах, Довлатов на удивление легко мирится с повторениями одних и тех же фраз в  произведениях. Почему? Загадка. Невольно вспоминается Владимир Высоцкий, который, комментируя наличие одной и той же мелодии в песнях «Корабли» и «Прощание с горами», просто заявил,  мол, к чему претензии, моя мелодия - как хочу, так и использую! Тоже верно.

Кстати, еще одной загадкой является личное знакомство Довлатова и Высоцкого. Вернее, отсутствие такового. Это непостижимо странно. Оба – талантливые люди, почти ровесники, в 60-70-х годы напряженно работавшие над словом. Оба имели общие знакомства в мире искусства, в творческой среде: Олег Даль – театр и кино, Иосиф Бродский – поэзия, Михаил Шемякин – живопись и скульптура, да мало ли еще. Оба испытывали одни и те же проблемы с официальным признанием их литературных способностей в СССР. Оба не печатались. Наконец, оба в одно и то же время находились в США. Но тут надо сделать небольшое пояснение: Высоцкий в период с 1976 по 1979 годы посетил США пять раз. Довлатов, как мы знаем, эмигрировал в августе 1978 года. К моменту четвертого визита Высоцкого, который пришелся на январь 1979 года, Довлатов временно жил в Австрии. В Америку же прибыл только в феврале. Таким образом, гипотетически их встреча могла бы состояться лишь в начале декабря 1979 года, во время последнего короткого американского вояжа Высоцкого. Но - не случилось. Высоцкий был уже тогда знаменит, а имя Довлатова пока еще не было широко известно. Возможно, они знали друг друга заочно, со слов общих знакомых. А может и нет. Сейчас популярность обоих в России почти равнозначна. А мы, кажется, потеряли от того, что у нас нет их совместных фотографий, взаимных отзывов, живых словесных портретов.

Немало белых пятен имеется в биографии семьи писателя . Вот допустим, его маму все называли Нора Сергеевна, так указано во всех воспоминаниях. Но ведь ее отцом был Степан. Тот самый, что выкрикивал загадочное и грозное  заклинание «Абанамат». Так почему же она – Сергеевна? Непонятно. Или это отчество принято ею в честь сына?

По отцу у Сергея Донатовича была фамилия Мечик. До окончания школы он пользовался двойной фамилией Довлатов-Мечик. Еврейская семья Мечиков жила в Харбине и Владивостоке, где советская власть установилась позже всего. Там же в 1919-1921 годах на стороне красных воевал Александр Фадеев. Впоследствии он написал об этих событиях роман «Разгром». В романе назвал одного из персонажей Павлом Мечиком. Герой этот - отрицательный. Проявляет себя не слишком мужественным, слабым человеком. Всхлипывает, заикается. В конце концов, в минуту опасности предает отряд и трусливо сбегает, спасая свою жизнь. Есть мнение, что Фадеев, зная по дальнему востоку семью Мечиков, использовал их фамилию в своем романе. Так ли это? – загадка. В любом случае, честь довольно сомнительная, оставляющая неприятный осадок. Недаром Донат, решивший направить стопы по творческой стезе, взял себе псевдоним «Весенний». Под которым в декабре 1928 года отправил довольно забавное письмо Михаилу Зощенко.  Последний приводит текст послания в книге «Письма к писателю», сохранив стилистику и орфографию юного провинциала.

«Будучи   незнакомым,  посылаю   мою   пародию   на   Ваши   юмористические   рассказы. С 1925 года (с начала студийной работы) я рассказывал Ваши рассказы с эстрады. Как и у большинства остальных рассказчиков, они проходили с должным успехом. На последнем курсе нашего драматического отделения рассказывают Ваши рассказы половина мужского состава. Вас любят читать. Я лично еще молод — мне 19 лет. Кроме студийной работы я отдаю время литературе — пишу стихи, новеллы. В Союзе писателей состою недавно; печатаюсь с пионерского возраста.
Я много думаю о том, почему Вы не поедете в гастроль: успех моральный и материальный обеспечен. Вас любят, даже больше —  Ваши   рассказы  причина здорового смеха.
С товарищеским приветом Донат Весенний.
Я забыл — если понравится компиляция-пародия, то передайте для напечатания по своему усмотрению. Отвечайте! Это представит мне исключительное удовольствие».

В ответ Зощенко посоветовал юноше «в срочном порядке переменить весенний псевдоним на более посредственный. В 19 лет это, может  быть, звучит гордо, но в 35 лет будет чертовски неловко перед  уважаемой  публикой». Донат воспользовался советом и слава богу, а то, чего доброго, знали бы читатели Сергея Довлатова, как Сергея Весеннего. Этого только не хватало. А вообще понятно, почему Довлатов отзывался о творчестве отца с изрядной долей снисходительности, как бы дистанцируясь от родителя. И одновременно становится ясно - откуда у него проявилась тяга к литературе. Явно по наследству. Интересно, что когда книга Зощенко переиздавалась в августе 1990-года, редактор сборника дал в примечаниях небольшую биографическую справку на Доната Мечика, как лицо довольно известное в артистических кругах, не удостоив вниманием его сына. Тогда имя Сергея Довлатова широкому российскому читателю ни о чем не говорило. Спустя год все кардинально переменилось.

Загадочна смерть писателя 24 августа 1990 года, последовавшая в тот самый день, в который он ровно за дюжину лет до этого покинул родину(хотя есть факты, что улетал из СССР он 23 августа). За границей родился Довлатов-писатель и умер Довлатов-человек. Загадочна природа невероятной славы, обрушившейся на Сергея Довлатова после смерти. Что это – случай? Судьба? Невероятно удачная конъюнктура на литературном рынке новой России? Или плоды работы русских журналистов-друзей Сергея Донатовича, популяризировавших его имя и творческое наследие? В итоге, тот, кто последним стартовал в забеге, триумфально финишировал первым, намного обогнав остальных, навсегда их опередив.