Выводок обходного пути

Чистый тротуар, конструктивно огороженный иероглифическими бордюрами цвета вот-вот закипающей воды, зажатой берегами чайника, готового в любую секунду возвестить голосом чайки, что земля - рядом. На приглаженном ветром газоне, присыпанном побелкой, сомкнутым в кронах рядком выгравировались сакуры, случайно перерождённые в тополя. Чистый и светлый тротуар, как мечты девочки о мороженом, прогуливающей уроки в парке, суетливо озирающейся по сторонам и желающей не понятно чего: то ли чтобы её не заметили знакомые взрослые, то ли наоборот - только они могут купить ей мороженое. И ей не столь принципиально знать, что сильнее - мечта или страх.
На краю тротуара, если считать за край лоскуток обозреваемого пространства, будто подтаявшее мороженое, следственно очерченный собственной лужей, седобородый бомж журавлиными глазами таращился в небо. Норная тень на несколько дюймовочек приподнялась от поверхности, подслеповато сморщила какой-никакой нос, перемещаясь над лужей, и выдохнула:
- Мы разные, - и ворча, повернулась на другой бок, как только мы свернули со знакомого образного ряда.
- Разумеется, разные. У тебя задатки лидера, ты ведёшь людей за собой, а я их отваживаю от себя, то есть заставляю быть отважными, не похожими на меня.
- Я бы костьми легла, чтобы тебя опровергнуть, да, боюсь, ты не вынесешь на горбу моей материализации.
- Так ли важно для тени иметь человека без имени в качестве собственности, мещански оберегаемого, нечёсаной дворнягой прыгающего вокруг тебя, в надежде быть если уж не обласканным, так хотя бы замеченным при свете солнца?
- Не сомневайся. Вслед сомнению приходит либо полное разочарование, либо худая привязанность, от витиеватости и узости которой легче повеситься. Да и не годишься ты для лирических отношений с таким болезненным аккуратизмом, когда даже мелочь в карманах для тебя должна звенеть ровнее, нежели прямолинейность партнёрши.
Заворачивая за очередной угол, я краем глаза заметил подозрительно знакомого бомжа, с той же подозрительностью выпрямленного и приглаженного, который почему-то пытался не отстать или, во всяком случае, не опередить. Даже остановившись, он со строевой усердностью размахивал взад-вперёд авоськой, вязаной в мелкую клетку, из дырочек которой в эзоповском смысле вылуплялись куриные яйца, практически по всему дну.
Тень облокотилась на цокольный этаж высотного здания, слитными бёдрами провалившись в решётчатое окно полуподвала.
- Чего тебе, отец?
- Да какой он тебе отец, - возразила тень, выглядывая из-за плеча старика, - у тебя отца отродясь не было, а росла я, не приведи Господь ещё раз услышать дикий детский плач, вместе с твоими пелёнками.
- На! - я протянул бомжу бутылку тёмного со вспененными остатками, но он, безмолвный, казалось бы, ищущий бурю негодования, продолжал пускать журавлей мутными зрачками куда-то мимо меня. - Не хочешь, как хочешь.
- Прикурить, спички, огонь, свет, - старик ритмично по-спартаковски постучал большим пальцем по кулаку, будто чиркая зажигалкой.
Бросить курить легко, как говорил Марк Твен, бросишь - не поднимешь и не потянешь, как дополнил бы я, эмоциональную тяжесть то и дело падающих на тебя неприятностей. И я дал прикурить бородачу от своей сигареты, но он не спешил отстать, даже когда был пропесочен на породистом русском.


Чтобы отвязаться от назойливого бродяги, я сначала ускорился, а потом пробежал пару кварталов, искоса наблюдая, как тень, переобутая в мои ноги, цепляет по дороге кустарники, оградки и припаркованные автомобили.
-  Слушай, - встрепенулась тень, - кажется, мы заблудились. Теперь придётся всё время поворачивать против часовой стрелки, чтобы вернуться к началу нашего диалога.
И мы закружились, огорошенно поглядывая на высокое солнце со стороны и сбоку-припёку, как будто покатились со стручка покадровой мультипликацией, шаржево раскрученной до планетарного масштаба. Всю дорогу я почему-то думал не о том, сколько горошин бывает в стручке вообще и в сказках в частности, а насколько огромен мой стручок, полагаясь только на образную целесообразность.
Чистый тротуар, как язык в растяжимом понимании якобы архаически атрофированных слов, а на самом деле, в своей силиконовой зашоренности питающийся не млечностью, а напускным налётом, похмельно иссушенным в порошкообразную яичную смесь. Я слышал бубнящих под высокомерные носы прохожих, будто переодетых в значимые для них слова. Я чувствовал, как оголённые женские хитрости заводят меня в посторонние перпендикулярные мысли в неописуемых осях. Я видел, как вокруг лежащего на тротуаре тела суетится полиция, а поодаль, среди мельтешащих раздвоенных ног, визуально проклёвываются яйца в авоське, отложенные фигуральным замыслом первичности.
- Жаль, - тень с глубокой озабоченностью и одновременно отвращением выразилась фоном, но так и не смогла отвернуться, что было бы куда естественней.
- Жаль - это когда больше нечего сказать.
- Всё равно, но некоторые зверолюди ровнее и прямолинейней, поэтому им ничего и никого не жаль.


- Спасибо, - девочка будто уронила благодарность в кроличью нору с живущим в ней кротом, когда я угостил её шоколадным пломбиром.
Все мы в этом мире гости, остаётся только соблюдать ортодоксальные в своей сальности формальности одомашненного тела, переодеваясь фигурой речи.