Залежи несовместимых с жизнью отходов

Залежи несовместимых с жизнью отходов:
Химикаты, металлургия — выродки из прошлого,
бывшие друзья, псих. травмы, столько дошлого
приобретено бесплатно на подмостках лотов
бесконечного аукциона. Это жизнь — искусница,
абсолютная безвкусица.
 
Терпкий, приторный путь рот забил жижей болота
всех рецепторов вкусов вызывая протесты
и в надежде на сладкое, в небесах разыскивая кого то
языка шевелишь мышцей, изрыгая тексты
по наставлению чьих на болотах строятся города,
что случайностей череда.
 
Перспектива роста погружения, дабы ощутить дно,
совместное барахтанье с различным спектром реалий
направления к смерти, пусть и клинической. Цианистый калий
проглотив человечество, пытается жить, увесистым "но"
все снабжают себя поголовно, корча счастливые лица,
обожженная черепица.
 
Весь пропахший звучит, из распахнутых створок,
едким запахом, но отчего то так притягательным,
очень маленький смысл — мал золотник, да дорог,
не сказать этой правды, окрасив любым прилагательным,
всевозможном желании при. Очаровательная затравка —
слон и шавка.
 
Только детским глаголом разлетается гнёт безуспешных тире,
эти пролежни ныне стоящих, выросших на удобрении,
о каком может, к черта маме, речь идти одобрении
приближением к кромешной, заволакивающей дыре
из которой не выбраться, обломок оставив случайного следа,
когда хочется лета.
 
На задворках искомых менопауз, кризисов средних лет
недовольство граничит с осадком первобытных инстинктов.
разбежаться и прыгнуть — взлететь, но глухой парапет
с самых детских времен огорчается. спустя четвертинку
бесполезного века, что узок, направлен в сведение —
потерять настроение.
 
Только кулер шумит, греющий воду, в охлаждении процесса
нарушать тишину снова станет, влекомой поправкой
наставлением отца подзатыльник "тише ешь и не чавкай",
голова разболится, не излечится средством компресса —
сотрясением здесь и не пахнет — череда обид водородных
наставлением вводных.
 
И кричит каждый третий пытаясь глушить звук наводнения,
мол, смотри, здесь каждый второй омерзительней первых
он и хуже и прочих утопит, лишь бы нам без пополнения,
а четвертый сидит, чаще всего в флегматических нервах
наблюдает течение реки безучастно, спокойно и просто —
звук симфоний компоста.
 
Все колени стерев до костей, драя палубу бригантины,
под палящее солнце горящие мышцы собственных сил,
постоянным вопросом в каждом грязном пятне "то что просил
разве это?". и отмыв до чиста, в перекуре заметишь скотины
всё затопчут опять, наплюют на твой труд, усердно харкая —
бесконечность такая.
 
Уши были даны, что бы слышать, что б песнопение
экзотических птиц, заливающих сложную трель
различала душа и струилась в безудержном бдении,
мол, жива я, жива, мне не страшен бурьян и метель,
а заместо всего — в покрывающем матом главенство
взрастит импотентство.
 
За чертой находясь пока молод, пока не знакомо безумство
учиняй только светлых людей и в лютейшем сохранстве —
утони и запомни как живым это быть, насколько в убранстве
этом храбром, смешном, наивном, их вольнодумство
украшает наш мир, заставляя собой отходы скорей разлагаться —
будет можно остаться.
 
Мы совсем здесь не первые, но метим в первопроходцы
ради блага в наш дом, ради славы великих, блестящих,
нам из них надо пить, но облёваны журчания колодцы,
вот поэтому мало осталось девственных и настоящих,
не больных интересом таким, чем болеет беснуще толпа —
бесполезность клопа.
 
Самому мне взращенному в этих участках узбоя,
неприятно так жить, неприятно с утра просыпаться,
что б забыться в течении дня — с остальными зазнаться,
но хранится в подкорке истинный смысл, такое,
что способно любить человека — всему отдаваться
я был должен признаться:
 
я был должен сказать, много ранее, может быть сразу —
человек я всего лишь, но Ты... Ты из тех рода
одним взглядом своим снимаешь всю боль что, заразу,
Ты есть тот абсолют, который в свободе природа
именует святым, нарицательным, светлым, простым,
зажигающим жизнь, излюбленным, нереально густым,
бесконечно своим...
и..
и..
Родным...