Палач
Мимо яблонь и вишен, поникших в саду,
Словно поздних прогулок любитель,
И пройдя через грязный, но прочный мосток,
Миновав переулок, снимаю замок,
И вступаю в пустую обитель.
Пыльный мой балахон безнадёжно измят,
От усталости руки как будто гудят –
Поработал сегодня на славу;
Я сегодня рубил, но рубил не дрова,
Не одна отделилась от тел голова
Озверелой толпе на забаву.
Горожанам, признаюсь, со мной повезло:
Исполнять добровольно моё ремесло
Почему-то желающих мало;
Но нужна для властителей крепкая длань,
Чтоб жестоко карала пороки и дрянь,
Чтобы головы ловко снимала.
И не всякий подходит для этих задач,
Потому-то и ценится верный палач,
Потому я всегда при деньжатах,
И всегда я обут, и всегда я одет,
И всегда мне предложат роскошный обед,
И приветят в трактире богатом.
Занимаю просторный бревенчатый дом,
Что таится в уютном местечке глухом,
Здесь я тихо свой век коротаю;
Здесь лежу я без сна под покровом ночи
Иль сижу у окна возле желтой свечи
И о прошлом своём вспоминаю.
Когда жил я под кровом седого отца,
Знаменитого в нашем селе кузнеца,
И работал, не зная досуга.
По соседству красавица мирно жила,
Словно нежная роза тихонько цвела
И меня почитала за друга.
А однажды весенней погожей порой
Согласилась моею стать дева женой,
И счастливым весельем лучилась;
Жизнь тогда была радости, неги полна,
Но спиною ко мне повернулась она,
Ибо вскоре беда приключилась.
Как-то раз не вернулась с прогулки своей
Моя дева в один из томительных дней,
Когда солнышко всё обогрело;
А неделю спустя из прохладной реки
Извлекли в предполуденный час рыбаки
Всё покрытое тиною тело.
Исказились от муки родные черты,
Не осталось следа от былой красоты,
Почернели холодные губы;
Долго возле распухшего тела рыдал,
Крепко-накрепко труп я к себе прижимал,
Но отец оттащил меня грубо.
Кто-то деву мою обесчестил, убил;
Я её схоронил и свалился без сил;
Стала жизнь и пуста и уныла;
Я подолгу лежал на остывшей земле,
И мечтая украдкой о смерти в петле,
Горько плакал у тёмной могилы.
Но в петлю не полез, хотя жил и с трудом;
Отпустило слегка, но жалел я о том,
Что гуляет злодей на свободе…
Как-то раз по наказу отца-кузнеца
Я поехал на склад городской продавца
За железом на старой подводе.
После сделки сидел я в знакомой корчме
И услышал: томятся под стражей в тюрьме
Три бандита весьма беспощадных;
И что завтра казнят их в полуденный час,
Как велит королевский высокий указ,
Чтобы было другим неповадно.
А наутро на площади гомон и крик;
Еле сдерживал толпы служивый мужик,
Потрясая от ярости плетью;
Волновался, кричал суетливый народ
А потом кто-то крикнул: "Вон стража ведёт
Трех молодчиков, скованных цепью!"
Грубо пленника стражник за плечи схватил,
И, не дрогнув, жестокой рукою склонил
На колени безвольное тело;
Глухо стукнул о плаху тяжелый топор,
И свершился в тот самый момент приговор –
Голова, как арбуз, отлетела.
И как будто в душе оборвалась струна,
Предо мною вдруг тихо предстала она –
Незабвенная дева-невеста;
Я решил, что хочу за нее отомстить,
И своею десницей злодеев казнить
Возле страшного лобного места.
Возвратился домой, но среди суеты
Не сумел позабыть этой чёрной мечты
И томился тяжёлою думой.
И однажды отцу, стоя возле плетня,
На закате спокойного летнего дня
Я поведал с тоскою угрюмой,
Что покинуть решил я отеческий дом,
Не по нраву мне более быть кузнецом,
Что избрал себе новую долю;
Словно древний усталый столетний старик,
Мой несчастный отец головою поник
И сказал: "Я тебя не неволю".
И простившись с отцом и сторонкой родной,
На заре я отправился в город большой,
Трепеща от глухого волненья.
Подошёл я к тюрьме, весь настрой растеряв,
Но радушен был местный вершитель расправ
И взялсЯ за мое обученье.
Постигал я азы мастерства палача,
Мне приятен стал свист ременного бича;
Занимался я даже ночами.
Мной владели азарт, и какая-то злость,
Научился ломать осужденному кость
И орудовать ловко щипцами.
Я направил все силы, упорство, задор,
Чтоб освоить тяжёлый и острый топор
Что победно вонзается в плаху.
Я мечтал, что надену когда-то колпак,
Из-под маски взгляну на орущих зевак,
Нагоню на преступников страху.
Я трудился упорно, росло мастерство,
Мой любимый учитель – моё божество –
Доверял мне уже без боязни;
Я в жаровне калил, улыбаясь, металл
И преступников им без сомненья пытал,
А однажды участвовал в казни.
Наконец, мой наставник поздравил меня
И сказал: "Ты готов". Оседлал я коня
И отправился в дальние степи.
В том краю был всегда палачей дефицит,
Но народ беспокойный и часто бузит,
И гремят арестантские цепи.
Я был молод, азартен, горяч и ретив,
И на пост палача без проблем заступив,
Принялся наводить я порядок:
Оборудовал я специальный подвал,
Инструмент подходящий себе подобрал,
Чтобы не было в деле накладок.
И за рьяность мою, неуёмную страсть
Полюбила меня изумлённая власть,
Одарила монетою звонкой;
Преступлений течёт бесконечный поток,
А закон есть закон, справедлив и жесток,
Потому я всегда с работёнкой.
За провинности мелкие голову с плеч
Не снимают, но вору десницу отсечь
Мне приходится – служба такая;
Ну, а чаще всего, чтоб людей проучить,
Уважение к власти в их головы вбить,
Я плетями секу негодяев.
Приближаюсь к позорному, молча, столбу;
Осужденный возносит глухую мольбу,
Только это ему не поможет;
Поведя для разминки затёкшим плечом,
Начинаю работать жестоким бичом,
Полосуя виновному кожу.
И, конечно, никто из злодеев не рад,
Если вдруг попадает в сырой каземат,
Чтоб принять от меня наказанье;
Зажимаю их головы крепко в тиски,
Вырываю им зубы, носы, языки,
Помечаю тавром в назиданье
Кто-то после выходит с хромою ногой,
Пусть калека увечный, но всё же живой,
И скитается жалким уродом.
А отпетые люди: насильник, бандит
И убийца, что кровью людскою умыт,
Умерщвляются перед народом.
Я над ними расправу жестоко чиню:
Предаю их палящему болью огню,
На дыбЕ иногда распинаю,
Или вешаю их и петлёю давлю,
Иль на площади головы смачно рублю,
Или на кол железный сажаю.
Стал своею жестокостью я знаменит:
Позавидовал мне бы монах-езуит,
И гордился бы мною учитель.
Даже мелкая сволочь умерила прыть,
Разобрав, как люблю я железом клеймить,
И меня все прозвали "мучитель".
Отправляю я грешников к демонам в ад,
А от пыток иные белугой визжат,
Так что сердцу становится любо.
Убивая, пытая преступных людей,
Вижу мертвое тело невесты своей
И холодные чёрные губы.
Моя жизнь – это вечная горькая месть
За подруги моей оскверненную честь,
За убийство красы ненаглядной;
Потому и ношу я свой чёрный колпак,
Зажимаю орудие в крепкий кулак
И казню подлецов беспощадно.
И пока не исчезнет преступный разбой,
И бесчинствовать будет насильник лихой,
Бунтовщик и мошенник лукавый,
И доколе в почете у нас воровство,
Будет нужно всегда палача мастерство
Для ужасной расплаты кровавой.
Я нередко, забывшись ночами в мечтах,
Вижу сны о грядущих далёких годах,
Только странная эта эпоха:
Там палач не карает поганую мразь,
Там в почете стыдливо прикрытая грязь;
И тогда мне становится плохо.
Пусть питают презренье ко мне, неприязнь,
Но я видел, что если вдруг смертную казнь,
Нечестивцы когда-то отменят –
Развернутся тогда подлецы и лжецы,
Разворуют казну, понастроят дворцы,
И народ трудовой обесценят;
Воцарится обман, беспредел, произвол,
И на кладбищах встанет крестов частокол,
И нависнет беда над страною;
А когда прекратятся стенанья и плач,
Из народа появится новый палач,
Чтобы править железной рукою.
И опять повторится сей замкнутый круг,
И по-волчьи завоет товарищ и друг,
И оскалятся жадные пасти,
Предвкушая поживу, забаву и кровь;
И закрутит кровавую мельницу вновь
Тот палач, что добрался до власти.
И взметнутся над плахами вновь топоры,
Раскалятся угли, воспылают костры,
И восстанут железные колья,
Зазвенят кандалы и засвищут хлысты,
И не хватит камней для могильной плиты,
И для воронов будет раздолье.
Как же нам навсегда одолеть круговерть,
Что несет лишь страдания, муки и смерть,
И умыться живительным светом?
Очень часто бессонной ночною порой,
Беспокойно терзаясь усталой душой,
Я мучительно бьюсь над ответом.
Посмеется, конечно, великий мудрец,
И познавший все тайны пророк или жрец,
Что бывает порой лицемерен;
И пусть я далеко не науки адепт
И не знаю единственно верный рецепт,
Но в одном совершенно уверен:
Лишь когда из жестоких и алчных зверей
Человеками станут подобья людей,
Что живут, словно дикая стая,
Когда Совесть и Правда проснутся в сердцах,
Вот тогда и исчезнет нужда в палачах,
И начнется эпоха другая.
А пока правит бал окровавленный век,
А палач – это маленький злой человек,
Только пешка, простой исполнитель,
Что под вечер выходит из скорбной тюрьмы,
Продираясь тайком сквозь объятия тьмы,
По дороге в пустую обитель…
Свидетельство о публикации №116082505542
Судья говорит: - Что дело в законе!
А священник: - Всё дело в любви!
Но при свете молний становится ЯСно,
Что у каждого руки в крови.
отрывок из песни "Наутилиуса Пампилиуса"(В.Бутусов).
Крамов Иван 23.07.2022 13:07 Заявить о нарушении
Крамов Иван 23.07.2022 13:08 Заявить о нарушении