What a Wonderful Young World

День шестой

И вот, соучастники миротворенья,
От мира в своих отгороженных храмах
Стоим на таких человечьих коленях –
Безумные боги со сбитой программой.

И тянутся до неба щупальца жалоб,
На всем оставляя молочные дыры.
Колени дрожат шестидневного мира.
И тянется день. День шестой от начала.


Адам

Сады, эдемская тоска,
День восемнадцатый творенья.
Спят нерожденные века
В яйце Адамова томленья.

И можно вечность пролежать
Привязанным к траве измятой.
Вот на Отца, который мать,
Он смотрит зло и виновато,

На ангела, который Змей,
На Еву, ту, что только дева,
Находит гнев среди ветвей –
И камнем падает на древо.

Какие молнии и гром,
Ошметки с перьями от сада!..
Мы это после перетрем,
Рожденные под камнепадом, –

Когда расстелется трава,
На райском защебечут птички,
От сна опухнет голова –
Все разъе..нив по привычке.


Тюбик

Я вас нарисую – свободный художник,
Бог-шизофреник бумажного мира, –
Одену в батисты, железо и кожу.
Куда бы с листа убегать дезертиру?
Считайте как есть – он из лучших возможных,

Из тюбика чистого аквамарина!
Ах, как-то неловко ты вышел, прохожий…
Не бойся, я буду стирать осторожно –
Соленые слезы испортят картину.
Я тоже из мира глухих и безбожных.

Ну, что ты мне можешь сказать о текстуре?
Об этой игре между светом и тенью?
Я тоже стою под дождем и сомненьем
Того, кто посмотрит на лист с сожаленьем
И выдавит каплю небесной лазури.


С подножки

Несешь себя, как свет на землю:
Земля, ты как там без меня?
Одна во тьме до полдня дремлешь
И мерзнешь в стужу без огня?
Кто подожжет фитиль и спичку,
Поговорит с тобой глухой?
Ты ж говорящих без кавычек
Сравняешь первая с землей.
А где баяны, где аккорды,
Где грудь порвавшие меха?
Я говорю с тобой негордо
С подножки вольного стиха.


Серебряная ложка счастья

И солнца бубенчик, и месяц подковой,
И звездные рыбы на черном мутоне –
Звени же серебряной ложечкой слова!
И снова ты тянешь пустые ладони.
Вот се человек. Нарисуйте другого.


Рука и муха

Сдуревшая муха осенняя
Под руку упрямо ползет.
Не будет нам с мухой спасения –
Рука подрожит и убьет.

А дальше со всем безразличием
Сама поползет, поползет…
И муха-то – дело обычное,
Им Боже мой не подает.


По дороге разобьется

Выйди в поле, закричи:
«Нету смысла, сдохла воля!»
Не токуйте, толмачи, –
Оглушенный обезболен.
А тебе поют грачи,
В южной местности – вороны.
Почта весточку вручит
Через литры обороны.
Не откроют магазин…
По дороге разобьется…
Будет тысяча причин.
…Ну же, «крепость не сдается!»
Трезвым в небо покричи.


Яма

Проходит год, и три, и пять,
Уже вблизи зевает яма –
Смеется пиковая дама,
Не успевая раздавать
Туза к тузу и пику к пике,
И в этих почестях великих
К червям бросает умирать.

Но подступает воскресенье –
Раздай, раздай же невезенье
На черный вечер проиграть!
Блестят глаза суперобложки,
Уже не хочется морошки,
А пальцы держатся за bлядь,
Давно не прячущую рожки.


Ева и гром

С неба падает птичий крик,
Разрывается к черту рядом.
Если мир создавал старик,
То зачем ему это надо…

Если выдумал все юнец…
Но потом-то, в большой загробной,
Будут счастливы наконец
Птицы, рыбы и все микробы.

Мне не верится в старика,
Наша молодость вровень с громом.
Вот же, Господи, вот рука!..
Старики остаются дома.


Ворон – птичка райская
                Ворон улицей прошел…

А повел плечом вороньим,
Скинул на пол сапожок…
Выпал месяц из ладоней,
Раскололся гребешок.

Райских птичек собираю
Новый месяц отпевать.
Птичка райская глухая,
Ей бы в окна улетать,

Поливая ранку йодом,
Веять божьим ветерком.
Чтобы каждого урода
Не качать под потолком.

Чтобы линию ладони
От зарубки продолжать.
Пожалеешь – похоронишь,
Отпоешь – болит опять.
………
Здесь вороны ходят в сером,
Сам профессор – без калош.
Всяк прошел сквозь дым и серу.
Где ж ты белого возьмешь…


958

Все ноябри сложить в корзину,
Под утро вынести во двор.
Подует зимний ветер в спину,
И прекратится разговор

О самоварном и высоком.
А двор останется двором,
В колодец зависти сорокам
Кричать на берегу чужом.

Кольцо на лапке заблестело,
Сорока, думала, нашла
Проклятый смысл на свете белом.
И лапку не оторвала.


Корабельный бал

Мессир, вы помните про бал?
А мы танцуем те же танцы.
Наш парусник устал скитаться,
Но берегов не отыскал.

Вы выдумали шутку злую
И отлучились по делам.
Перед оркестром пульт пустует.
Но впрочем, отдуваться вам.

Уже протерт и пол дощатый,
И все подошвы отошли.
И сколько там до той проклятой,
До хоть какой-нибудь земли?


Собака

Снег пошел. Ты любишь город,
Потерявшийся в снегу?
Роза бросила Азора
На трамвайном берегу.

В белом венчике гуляет
Перепреданный Христос.
Всех собак он понимает,
Понимает все до слез.


Лунная

Лежит на ветке лунный свет
И нитями свисает –
И я руки увижу две,
И девушка босая
Предстанет вся передо мной.
Но отчего же, боже мой,
На землю наступая,
Она становится землей,
Во мраке исчезая…


Верный конь

А деревня – место ведьмино,
Как пристанет – не отвяжь.
Унесет и распоследнего,
Чей бы ни был – будет наш.

Скажет так, или подумает,
Или веточкой махнет –
И споткнется ночь бесшумная
У распахнутых ворот.

Здесь по пояс сумасшедшая
Поднимается трава,
Заведет в дела сердечные,
И найдешь потом едва –

В ней лежит и марью дурится,
В небо синее глядит.
И стоит тот конь на улице,
И ржавеет, паразит.


До востребования

От балды покупают надежду,
От похмельной науки блюют.
Все нахальнее, все неизбежней
Обращается вера в змею.

Порывая с проклятой любовью
И ничем уже не дорожа,
Видит ангела у изголовья
И хохочет над шуткой душа.

Обещает он губы безгубым,
Поцелуям – запаянный рот…
«Вот те на!» – задыхаются трубы,
И над ухом свистит ветерок.

Не окончен концерт или прячем
Никого не проткнувший смычок?
Те же две легендарные клячи.
Та же скрипка, скамейка, крючок.


Лотреамон

Сражаться в поле с мертвецами,
Оттаптывать за пядью пядь.
Ух, натоптали-набряцали!
А можно было не бряцать

И умереть еще в расцвете
Великой хрени в голове,
Потом лежать при лунном свете
В рубашке белой на траве

И озарять пятном всю местность,
Жестокосердную всегда
К Лотреамонам неизвестным,
Теперь немую от стыда.


Старый Дит

А город, старый черт, не спит,
Я все его повадки знаю –
Тут даже улица слепая
Сквозь бельма мутные следит.

В глухое время гильотин
С башкой луны над головою,
Когда, оставленный в покое,
Лежит под звездами один –

И осьминог, и океан
С ним курят дурь больных туманов.
Я тут за стеклами стакана,
А добрый ангел в стельку пьян –

Мутней, чем потное стекло.
Но дрыхнут ангелы, как дети,
А этот тащит все на свете
И дышит в спину тяжело.


Художник

Красная утка по речке плывет.
«Купание солнца в преддверье заката».
Водкина нет, но Петров за собрата
Соком смородины в цвет попадет.

Вечер прозрачней, чем сорванный лист.
Древу Желания веря на слово,
Что-то хотел наиграть гармонист,
Только гармонь не умеет такого.


А в руке у меня

А в руке у меня златогривые кони.
А в ладони другой белокрылые птицы.
И сейчас я создам человека и поле
И машину Телега, почти внедорожник.
Я не Бог, я художник,
Мне просто до боли
И по правилам всем в самый раз удавиться

Да с конем говорить на пути к переправе –
Деревянные-Ноги-Души-Никакой –
Как не трижды Малевич, но младший осел:

«Где ж ты, конь удалой?
То ли люди украли,
То ли сам ты к цыганам за счастьем пошел.

Тут корова стоит без ноги без родной.
Теремок-то на крепких, но крышу бы справить.
Ну как свиснет разбойник? – а ты неживой…
То есть крыша – так бог с ней, но вдруг за тобой?
Мы еще, Соловей, не на все отгуляли!
Нам и жизни-то нет погулять ни одной.

Что там бредило в сердце звериной тропой,
И срывалось с цепей, и неслось с журавлями?..»
И опять удавиться от жизни такой,
Но вперед все отправить Таинственным Лесом
По слегка тридевятовой русской прямой.

Нет, но все же, веревку вписали на кой?
И пожить – исключительно из интереса.


Смычок

он все время стоял под дверью
пока мы слушали свою камерную музыку
когда открыли на снегу лежал брошенный смычок
зачем ты нас покинул
спросили мы голое небо
в абсолютной тишине
сыпалась манна
и таяли руки на закате