Фабричные 2

Фабричные / 2*

Валера

Среди тех, кто полюбливал отдыхать на скамеечке у нашего цеха, был молодой стройный парнишка лет до 25 лет, который - с весьма как бы независимым видом - был не дурак перемолвиться со мной словечком-другим. Я знала, что это сын нашего начальника цеха, тоже мастер по ремонту техники, Валера.  На мордашку он был так себе, никакой, серенький пацан, но с видом некоторой вальяжности: всё-таки сын начальника цеха.

Я к нему относилась фактически никак, вполне равнодушно, но на некоторые глуповатые споры он меня вызывал. Всегда упрямствовал в своих мнениях, хотя частенько нёс ерунду откровенную. Мне больше нравилась его жена: работала в нашем цехе. Молодая, статная блондинка, вполне простая девушка. Была на сносях и с довольно большим уже животом.

Валера, видимо, полагал, что я не в курсе его семейных дел, потому вскоре стал проявлять живой интерес ко мне, всё пытался назначать свидания, от чего я, естественно, как могла, отбивалась. Наконец придумал что-то новое: стал зазывать пойти с ним в бассейн.

Я вообще была в шоке. Для меня в ту пору просто женатый мужчина уже теоретически был «табу», а уж муж знакомой, да ещё беременной женщины, - это вообще как запретная зона. А тут с такой лёгкостью, простенько с тобой заигрывали и зазывали в свои сети…  Это убивало наповал. Естественно, я об этом никому ни слова. Пыталась даже влиять на Валеру, вопросами типа: «Вы в своём уме?» Но он, кажется, уже привык ничего не усложнять, а когда понял напрасность своих усилий – надо было видеть, с какой злой печалью поглядывал на меня.

Я – то ли понимала тогда, то ли нет, что у него в семье был период, видимо, недосягаемости супруги, а парень изнемогал от внутренней жажды, желания. Меня же подобные предложения просто оскорбляли, но и это вроде бы было неприлично произносить вслух, чтоб тебя не сочли ретроградом каким-то, вот и приходилось то отшучиваться, то выражать неподдельное удивление.

Замечу:  я предполагала, что его отец - близкий родственник одного очень высокого кремлёвского чиновника. Носил ту же фамилию, был очень похож на кремлёвца, возглавлявшего в те годы, по-моему, КГБ. Сходство было стопроцентное, к тому же наш начальник цеха всегда очень высоко носил голову, был почти не разговорчив, хотя довольно и справедлив. При этом производил впечатление очень усталого или обременённого какими-то большими заботами человека. Ко мне у него претензий по работе никогда не было, кроме пары случаев, когда я опоздала на ночные смены. Выговаривал. И очень строго, по-отечески.

Помню, что мне было очень неловко перед его деловитой строгостью, и мои опоздания прекратились (что далось, конечно, с  трудом. Поскольку до тех пор я опаздывала всегда, везде, по укоренившейся уже привычке, и даже, был случай, - на самолёт в аэропорту:  в предпраздничные дни, когда билеты на рейс доставались весьма непросто…)
Вот в таком ещё «переплёте» пришлось мне побывать  на этой фабрике…
____________________________________ 
*(В продолжение заметки «Мараканы мои, Мараканы!»)

Новый Год

В преддверии Нового Года на фабрике проводился бал. Мне даже не с кем было туда пойти, но я всё же выбралась. Организовывал комитет комсомола, я в нём вроде бы участвовала, готовила стенгазету. Решила пойти, посмотреть, как празднуют новогодье в столице.

Помню, было поздно. Шла пешочком по бульвару. Вокруг снег, сугробы, огни фонарей. Красота неописуемая. Недалече от фабрики – вижу: прямо поперёк дороги лежит рослый, крупный парень, хорошо одет, на руке -  красивые часы. Спит во всю ивановскую. Вернее, не подавая никаких признаков жизни. Я даже напугалась слегка: жив ли?

Слегка наклонилась, присмотрелась. Кажется, жив, кажется, спит. Наверное, пьяный. На бульваре – ни души. – Как не страшно ему? – подумала, и пошла дальше. На балу не случилось ничего примечательного. Основной состав – бабёшки, поскольку фабрика женского профиля.  С кем-то поболтав: - Привет! Привет! С Новым Годом! – с тем и ушла обратно. Кажется, пристроившись к кому-то, с кем было по пути, чтобы не так страшно шагать по предновогодней Москве…

Но новый наступивший год ещё сулил мне и новый «сюрпризик», непростого свойства. Который я недели две ещё очень озабоченно пыталась «расхлебать».

В холоднющий январь 1974-го года* моя старушка-хозяйка неожиданно объявила, что приезжает её второй сын и потому комнату нужно срочно освобождать. Якобы пришло от него письмо: досрочное освобождение, и т.п. Я – в растерянности: куда идти? Где что искать? Ломала голову. Наконец, решила, что в этом же районе стану расспрашивать всяких встречных бабушек – а не знают ли они кого-либо, кто сдаёт комнату? Или хотя бы уголок для студента?

Стала так и поступать. Однако зима была такой лютой, что старушки старались на улицу нос не высовывать, и опрашивать мне было некого. Когда я уж совсем отчаялась – неожиданно встретила бабулю очень деревенского склада, подумала, что такая вряд ли поймёт даже мою проблему, однако она-то и оказалось та, что мне надо!

Поняв моё отчаянное положение, она пообещала как можно скорее разведать у кого-то из близких родственниц – не сдали ли они комнату мужа этой родственницы, с которым та ныне сошлась? Мне предстояло выждать несколько дней, и, к моему счастью, комнату мне реально сдали. Также – в очень хорошем районе, недалече, с хорошим, удобным для меня транспортным сообщением, в районе Богородского.

Комната оказалась просторная, с балконом, с телевизором, в трёхкомнатной квартире, где и прочие комнаты сдавались трём милым молодым девушкам. С просторной удобной кухней и широкими окнами вглубь дворового сада. Я в ту пору немного занималась творчеством, пописывала  какие-то рассказики, стихи, естественно, меня эта квартира на третьем этаже очень и очень устроила. Цену мне тоже назначили не столь высокую, в 25 рублей, так я и обосновалась в новом, уютном районе.

Новом – для себя, для Москвы же – это был, конечно, очень старенький уголок, вблизи Богатырской улицы, с трамвайной линией в сторону Сокольнических прудов, Ботанического сада и ВДНХ, как и вблизи старого Богородского кладбища, отделяющего его от хорошо знакомого мне Преображенского района…
Так началась новая жизнь, новые маленькие радости, как и надежды…
______________________________________
*Сразу же после моей болезни, описанной в части «Катамараны мои, Катамараны!»…

Радоваться…

Сказать по правде, я, конечно, должна была бы очень радоваться, что ситуация вынудила меня съехать с предыдущей квартиры. Жизнь там, конечно, была почти невыносима. Правда, не столько для меня, сколько для других обитателей этого старого деревянного домишки. Сын хозяйки, тот самый, что познакомил меня с нею, оказался беспробудным наглым пьяницей в нерабочее время.

Упивался до чёртиков, а приходя домой, буянил, гонял супругу и семилетнего сынишку. Орал, как ненормальный. Таких многоярусных матов, какими он потчевал свою семью, я никогда прежде вообще не слыхивала. Страшновато было даже мне. Это случалось почти ежедневно. Жена его была – хрупенькая молодая женщина. Изредка мы перебрасывались несколькими словами на кухне.

Однажды я её спросила: - Как Вы терпите? Зачем? Ушли бы куда-то с ребёнком, уехали… - Не помню, что она отвечала мне. Скорее всего, что некуда податься.  Да все они ещё надеялись, что дома их пойдут под снос, получат квартиры…  С этим демоном она была в разводе. А демон выглядел лет на сорок, упитанный, самоуверенный, уязвлённый разводом, кажется, ревнивый, из-за чего, похоже, и заводился…

Очень жаль было страдавших здесь людей. В одной из комнат, кажется, проживала ещё и семья сестры этой молодки, которая в случае скандалов также выбегала утихомиривать буяна, защищала сестру… - Не приведи Господи так жить!

Фактически, в центре прекраснейшего города, с такими возможностями для удовлетворения своих самых разных культурных потребностей! – думала я иногда об этом бедламе. - И превращать свою жизнь в такой кошмар!

Как многого ещё тогда не понимала я, как мало ещё видела на свете! Но то, что в жизни нужно устремляться к радостям, а не наоборот, – это было посеяно сызмальства, и оно не подводило меня. Оно, к счастью, старалось расширять мои горизонты, а не наоборот. Оно сеяло веру там, где её не было и не могло быть в силу нашего общего безбожного воспитания-образования.

Но словно бы вопреки, вопреки этому навязанному безверию, - чуть позднее – странными, неслышными шагами эта вера будет  подкрадываться ко мне и вести вперёд. В том числе – там и тогда, когда других поводырей уже не будет.  Когда уже разочарование начнёт всё чаще сбивать с пути, сеять сомнения и горечи, а подспудная вера всё равно, как Ариаднина нить, будет сулить всё что-то новое и новое, прекрасное, непознанное.

- Радоваться… Радоваться…  - будет призывать оно, вопреки всему буденному и обыденному, описанному выше…
23.08.2016.
В.Лефтерова